Но «Холодное танго» — это очень… А он действительно совсем не холодный фильм, он даже немножечко чересчур эмоционально горячий. Но некоторые эпизоды там чудесные. И прекрасна его главная, стержневая мысль. Так что, Павел Григорьевич, если вы меня сейчас слышите… Я просто к вам не стал уже подбегать после премьеры, потому что там все вас и так обсели.
Понимаете, что мне очень нравится в этой картине? Она так сознательно полемична по отношению к «Выбору Софи». Вот Михалков-Кончаловский обильно цитирует «Выбор Софи» в «Рае», но не ссылается. А здесь прямая ссылка: там женщина отдаёт бриллиант и просит ей вернуть ей детей. А как раз солдат-каратель говорит: «Только одного можешь забрать. У тебя же один бриллиант? Одного ребёнка ты и заберёшь». И она говорит: «Нет. Мне или обоих, или никого не надо». Вот не надо с дьяволом играть в его игры, не делай выбора. Это такая страшная довольно сцена и очень хорошо сыгранная. И с этой сценой, как с пролога, начинается картина. Вот Чухрай отказывается играть в игры дьявола. Он пытается быть максималистом. И картина сделана по максимуму.
Но мы оба… Кстати, я тут давеча говорил с Мишей Чумаченко, близким моим приятелем и одним из любимых режиссёров. Он мастер курса моего сына, поэтому мы с ним знакомы. И вот мы с Чумаченкой говорили, что наша общая мечта — это чтобы Чухрай поставил свой сценарий «Воробьиное поле». Лучший сценарий, который мы читали оба за очень долгое время. Странно, что мы совпали, потому что вообще у нас с Чумаченко все вкусы не совпадают. Мне нравится то, что он делает, но вот то, что делают другие, мы оцениваем абсолютно по-разному. Мне, вообще-то, приятно очень, что я с мастером сына могу разговаривать. Обычно, как вы знаете, родители ненавидят учителей, а здесь у нас есть некоторое такое сходство. И наша общая мечта… Павел Григорьевич, поставьте этот сценарий! Если надо, краудфандинг можно объявить. Но это гениальная история! Было бы очень хорошо.
Начинаю отвечать…
«Если бы Пушкину дали почитать Бродского, смог бы он оценить его поэзию?»
Да, конечно, смог бы. Языковая мощь там совершенно очевидна.
«Лекция о сибирской фантастике: Успенский, Колупаев, Павлов, Осипов…»
Я бы добавил Корабельникова в этот ряд, конечно. Давайте, только не сейчас. Мне надо подчитать.
Не читал ещё «Текст» Глуховского. Потом обязательно прочту и расскажу.
«В прошлой программе вы сказали, что нам нужно вернуться к оставленной цифре. Значит ли, что нужно восстановить Советский Союз?»
Нет, нужно восстановить то, что в нём было важно, и то, что в нём было неизбежно. Ну, надо вернуться к прогрессу, к идее прогресса. И когда Денис Драгунский, вообще-то, мною очень любимый, пишет, что вот если бы при Иване Грозном был Интернет и терпимость, то он был бы Иваном Нежным… Ну, давайте, хорошо. Давайте огульно отрицать всё, что было в Советском Союзе. Давайте скажем, что вместе с советской диктатурой надо вычеркнуть и всеобщую грамотность. Хочется вам так? Давайте будем некритичны. Мне кажется, что некоторая критичность всё-таки при оценке прошлого нужна.
«Что вы думаете о строительстве стены на границе с Россией?»
Думаю, что это трампизм. Достаточно дешёвая идея.
«Какие коррективы внесёте вы в свою методику в связи с последними высказываниями президента?»
Ну, имеется в виду, что патриотизм выше знаний. Но он этого не говорил. Опять-таки пример непонимания. Здесь мне уже хочется за него вступиться, потому что он сказал на самом деле, что, конечно, очень важно передать знания, но ещё важнее воспитать человека, который будет правильно относиться к своим друзьям, к своей семье и Родине. То есть он друзей поставил выше Родины. И это верно. Что будет с Родиной после него — не очень понятно. А у друзей всё будет в порядке. Я вообще считаю, что воспитать хорошего человека важно. Но для меня совесть — это функция от интеллекта. Количество знаний — для меня принципиальная вещь. Поэтому чем больше знаний вы дадите, тем моральнее будет ваш ученик. А противопоставлять это, по-моему, не нужно.
«Как вы относитесь к творчеству Хулио Медема?»
Знаете, недостаточно его знаю, чтобы как-то относиться.
Таня Фетисова ослепла и просит посмотреть её переводы Шекспира и ей позвонить. Таня, я обязательно вам позвоню. Я посмотрю эти переводы. Хотя я прекрасно знаю, какие трудности таит перевод Шекспира. Я, знаете, сам шекспировские сонеты переводил — как бы на спор с Матвеевой. Когда она этим занималась, я предлагал свои варианты. Это было очень азартное занятие. Это дико трудно! Это чудовищно! Я, может быть, со временем попробую.
«Как вы относитесь к творчеству Франсуа Мориака? Мои любимые романы — «Матерь» и «Тереза Дескейру». Судя по Дескейру, Мориак считал, что женщина имеет право на убийство, если мужчина превращает её в своё свиное корыто. Может быть, Терезе надо было для начала озвучить свои мысли, перед тем как решиться на преступление? Или муж всё равно её бы не понял?»
Ну, видите, Ксения, я «Матерь» не читал. «Терезу Дескейру» читал, как все, потому что я знаком с Мориаком в основном по однотомнику 71-го года в серии «Мастера современной прозы. Недавно как раз я его на Арбате прикупил, потому что очень хотел иметь.
Что касается «Терезы Дескейру», то это такая «анти-Мадам Бовари». Там стартовые условия очень сходные: девушка, начитавшаяся романтических сочинений и отравленная первой брачной ночью, ненавидящая мужа за грубость. Вопрос: а правильно ли убийство? Как вы помните, Эмма Бовари покончила с собой. А может быть, было бы правильнее, если бы она убила Родольфа или Шарля? Может быть, это было более правильно? Об этом, собственно говоря, и ведёт речь Мориак. Там, если помните, Тереза Дескейру оправдана.
Но у меня на это свой взгляд. И я считаю, что и Тереза Дескейру крайне неприятная героиня, и сам этот роман… Ну, там с убийством сложно. Там нельзя однозначно говорить об убийстве. Там же помните, как вышло?.. Не будем спойлерить, как оно было на самом деле, потому что дадим всем возможность прочитать. Но для меня Тереза Дескейру — вот такое знамя женской эмансипации — оно для меня совершенно неприемлемо. И отношение к семье, к семейной жизни вообще у меня далеко не таково, как у Мориака. Ну, потому что, согласно моему опыту, семья — это не пространство насилия и унижения, а пространство сотворчества; это место, которое надо каждый день творить.
Я не знаю, может быть, это такой мужской сугубо взгляд, но мне кажется, сама терминология — «использовать, как свиное корыто»… Ну, понимаете, в семье все друг друга используют. Не только мужчины используют женщин. И вот такой феминистский взгляд, такая борьба за женскую свободу — мне кажется, это какие-то совершенно прежние времена, это какой-то радикализм феминистский, который был объясним в эпоху расцвета феминизма. Но сегодня оправдывать Терезу Дескейру тем, что муж её вот так грубо использовал? Нет. Всё-таки, знаете, до таких крайностей я не дохожу.
Правда, в чём прелесть этого романа? В том, что он очень хорошо написан. Мориак умеет писать коротко. Это изящный короткий роман, тоже во флоберовской традиции, пластичный. И там есть очаровательные куски. Но, ничего не поделаешь, я вот этих женщин — романтических мечтательниц, которые от столкновения с жизнью кидаются на самоубийство и убийство… Этот тип мне не близкий. Мне гораздо ближе тип Жанны из «Une vie» Мопассана («Одна жизнь» или «Жизнь женщины»). Мне ближе вообще тип мопассановской героини. Понимаете, вот тип кисейной барышни, которая от столкновения с жизнью приходит в такой ужас, — это мне не особенно приятно.
Да и вообще, так сказать… Меня тут многие, кстати, спрашивают насчёт Флобера. Из всех великих французов Флобер менее всего мне интересен. Я не большой любитель «Саламбо». Я не совсем любитель «Бувара и Пекюше». Я, пожалуй, люблю «Воспитание чувств», где речь идёт о 48-м годе, о революции и о тридцатых годах. Вот там мне нравится многое о поведении толпы в Париже, там интересно. Но в принципе, вот кроме «L’Éducation sentimentale», я ничего… Ну, как и у Блока был любимый роман в принципе. Я Золя люблю гораздо больше. Мне и Тереза, и Нана, и даже Жанна из «Страницы любви»… Я уже не говорю про маленькую Мьетту или про Жервезу. Ну, там у него много очаровательных персонажей.
Кстати, спрашивают меня про «Терезу Ракен». Там тоже сразу пришёл вопрос: «Тут тоже женщина-убийца». Ну, она убийца, но вы посмотрите, как она наказана. Автор совершенно её не оправдывает. Кстати, очень недурной вот тоже у нас с матерью один из любимых фильмов — это экранизация «Терезы Ракен» на современном материале с Симоной Синьоре. Там очень сильное отклонение от авторского текста, но это хорошая картина. Кстати говоря, «Тереза Ракен» — вообще один из лучших, по-моему, романов Золя. Это из самых ранних, он ещё очень плохо написан. Но финальная сцена, когда эта парализованная мать глядит на два трупа, — это немножко напоминает мне финал «Доктора Паскаля», а уж там он, конечно, во всей силе мастерства! Помните, когда на убитого правнука смотрит старуха Аделаида и бормочет: «Жандарм, жандарм!» У-у-у, какая сцена! Знаете, это… Ну, вообще я Золя люблю, это моя детская такая ещё слабость.
«Когда вы склоняете украинские фамилии, у меня прямо кровь из ушей идёт. Тут и так война, а вы ещё подкидываете страданий. «Я с Чумаченкой». Ну, как перестать это слышать?»
Ну, «с Чумаченкой» — это стилизация такая. Ничего обидного в этом нет. Когда «я с Чумаченко» — ради бога. Но я вспоминаю из Ахматовой: «Позвала Зощенку». Это не более чем такой милый архаизм. Никакого неуважения здесь нет.
«Как вы относитесь к «Таис Афинской»? Там классное начало, а потом, по-моему, попса».
Там везде попса. Это довольно пошлая книга. А сцена обладания Таис на этой свежей пахоти — ну, это просто такая семидесятническая эротика напыщенная! Ну, это стиль Ефремова. Надо это или любить, или не любить. В принципе, «Таис Афинская» представляется мне довольно таким пошлым поиском античного идеала и романом гораздо более слабым, чем «Лезвие бритвы». Но, ничего не поделаешь, Иван Антонович Ефремов — великий писатель даже тогда, когда он пишет такие вещи.