„Нет ли у неё живых прототипов?“ Знаете, сколько их, этих живых прототипов? Но не те, которые вы называете. Мало ли их таких? Их таких полно. „Не навеяно ли описание процесса превращения в васек геймановским проваливанием в трещины мира в романе „Задверье“?“ Да я тогда ещё не читал Геймана. Это же я писал с 2000 года по 2005-й, этого тогда не было. Спасибо вам большое.
„Что с Вашей страницей в ЖЖ (ru-bykov.livejournal.com)? Большая часть информации и линков с неё удалена“. Это какие-то проблемы у модератора Алексея Евсеева. Если я могу чем-то ему помочь — Лёша, если вы меня сейчас слышите, — я готов. Я ведь не веду это сообщество. Это делают героические доброжелатели, которых я лично даже и не знаю. Ну, Лёшу я видел один раз. Я к этому никакого отношения не имею. Конечно, я никогда бы не стал выкладывать свои публикации отдельно в одном месте, просто чтобы не было видно, как часто я повторяюсь. А не повторяться нельзя.
„В своё время Вы заявили в эфире „Эха“, а потом и написали в „Новой газете“, что никогда не придёте больше на „Дождь“, если он изменится под влиянием акций…“ Нет, я говорил совершенно о другом. Я говорил о том, что если он вернётся в эту кабельную сеть, вот тогда я не приду. Он не вернулся. Они живут за счёт компьютерных всяких сборов, переводов. Их только в Интернете можно смотреть.
Вертинский… Да, очень люблю Вертинского.
„Слушал Вашу лекцию про Аксёнова. Ваше мнение по поводу романа „Редкие земли“? Мне показалось, что это полный бред. Он просто взял аванс у издателя и не смог ничего придумать. Может, я чего-то не понял?“ Миша, должен вас разочаровать: вы чего-то не поняли. Вы прочтите предыдущие две части трилогии — „Мой дедушка — памятник“ и „Сундучок, в котором что-то стучит“, — и вам всё станет понятно.
„Дмитрий Львович, что было в Вашей голове в 20 лет?“ Примерно то же, что и сейчас. Я с 14 лет очень мало меняюсь. И мне внутренне где-то сейчас 24 года, когда я себя хорошо чувствую. Когда плохо от того же недосыпа или переутомления — ну, 25. А вообще БГ когда-то замечательно сказал: „До сих пор любого человека старше пяти лет я воспринимаю как очень взрослого“. В 20 лет я уже очень многое понимал, но я не всё мог выразить тогда. А понимал я примерно всё то же. Я знаю всё примерно с возраста семилетнего. Просто я привыкаю к этому. Вот есть люди, которые в процессе жизни до всего доходят, а я наоборот — я с самого начала, с первого своего года в школе, достаточно сурового, примерно понял, как здесь всё устроено. А на привыкание к этому, на попытки это полюбить ушли следующие 40 лет.
„Что символизирует общий финал сюжетной линии Аньки и Громова в „ЖД“?“ Примерно то же, что Громов и говорит — попытку объединить милосердие и долг. Это христианское сознание.
„В своих лекциях Вы неоднократно упоминали о своих христианских и в то же время модернистских воззрениях. Поделитесь опытом, как можно сочетать христианство (нематериальную доктрину, объясняющую мир сверху-вниз) с модерном (по сути, материализмом)?“ Очень просто.
Видите ли, есть некоторый этос, есть некоторый поведенческий модус, и он у христианства и модерна абсолютно одинаковый — это самопожертвование на грани саморастраты. Обратите внимание, в модернистском жизнетворчестве человек уничтожает себя разными способами. Модернизм — это как раз замечательный пример того, как Христос открылся не искавшим его. Помните: „Откроюсь не искавшим Меня“?
Кстати говоря, об одном из главных модернистов — о Ницше — Пастернак сказал: „Он шёл к христианству с другого конца, абсолютно с другой стороны. И почти дошёл, но остановился в полушаге“. Я, кстати, думаю, что самопожертвование, саморастрата, безумие Ницше — это вполне христианские вещи. Неважно, что он учил и проповедовал, а важно, как он жил. А жизнь его — аскетическая, подвижническая — была во многих отношениях христианской. Я должен вам сказать, что написать „Антихристианина“ в условиях насквозь ханжеской морали, в условиях религиозного кризиса XIX столетия — это очень христианский жест.
Действительно, иногда Христос открывается материалистам. В модерне, в его жизнетворчестве, в единстве жизни и принципов, в необходимости постоянно платить жизнью за принципы очень много христианского. Ведь и в Сократе много христианского, хотя он был до Христа. Мы же не можем назвать христианами только тех, кто исповедует христианские символы веры и соблюдает посты. Это совершенно не так. Можно быть христианином до Христа, и даже не зная о Христе. Помните, как отец Сергий (Касатский), когда он встречает Пашеньку, говорит: „Я жил для людей, думая, что живу для Бога, а она живёт для Бога, думая, что живёт для людей“. И таких людей очень много. И это очень модернистская как раз точка зрения, потому что модернизм во многом отрицает церковь. Но Христос, мне кажется, это поощряет, как Господь поощрял Фауста, по мнению Гёте. Так что здесь противоречия нет.
„Назовите, пожалуйста, двух-трёх российских писателей XX века, чьи биографии Вам кажутся наиболее насыщенными“. Знаете, самая насыщенная биография была у Дмитрия Быстролётова, но назвать его „главным писателем XX века“ я бы… Это разведчик советский. Была очень интересная и насыщенная биография и Юлиана Семёнова. По этому случаю есть хорошая рефлексия у Трифонова в рассказе „Победитель“. Кстати, лекция про Семёнова будет 21 сентября, я попробую об этом поговорить.
Тут просят сказать расписание лекций. Я помню только, что 21-го Семёнов, а 24-го Догилева у нас в гостях, живая и настоящая. 15-го будут две лекции о Бродском. Тут спрашивают, на какую идти. Это по вашему выбору, они разные будут. Первая — о Бродском периода ссылки. И вторая — о Бродском периода изгнания, потому что его отношение к Русскому миру в это время менялось.
„Знакомы ли Вы с тем, что делает Алесь Рязанов?“ Ещё бы не знаком! Группа „Тутэйшыя“ вызывала у меня живейший интерес в 80-е годы. Я предполагаю, что это действительно, может быть, крупнейший белорусский поэт эпохи.
„Подскажите лучших историков. Относите ли Вы к ним Гумилёва?“ Ещё раз говорю: Гумилёв не историк. Он того же жанра, что Даниил Андреев с „Розой Мира“ или Панин со своими пустотами и густотами. Это ещё одна всеобщая теория всего, очень талантливая, конечно, но я не могу к этому относиться серьёзно, потому что это совершенно антинаучно — вот эта идея космических вспышек, приводящих к пассионарности. Масса фактов, которые в это не укладываются.
Я не специалист, но я вижу, интуитивно понимаю, что теория Гумилёва — это отражение его веры в диких людей, его любви к Азии (и вообще любви ко всякого рода дикости) и ненависти к цивилизации. Он такой шпенглерианец же: он противопоставляет культуру и цивилизацию, не понимая, что это взаимообусловленные понятия. Ладно, я об этом не буду распространяться.
Но естественно, что наши сторонники Гипербореи, арийских теорий ухватились за Гумилёва двумя руками: „Мы — молодая раса. Мы дикие, мы необузданные. Нам культура враждебна и цивилизация враждебна. Мы — творцы новой культуры“. Понимание дикости как пассионарности и хамства как пассионарности тоже сейчас очень распространено. Но Гумилёв прекрасно писал, он был замечательным поэтом («Конь вдоль берега морского»). Только, я думаю, наследие великих родителей помешало ему реализоваться в этой области. А какой был бы поэт!
Лучший автор-историк, на мой взгляд, — Юзефович. Вот он человек объективный. Он видит историю, именно как объективный процесс, как пьесу, и видит не самое интересное. Мне не понятен его интерес к Унгерну, очень противен сам Унгерн, в котором я нахожу некоторые сходства, например, со Стрелковым. По-моему, Стрелков — его типологическое повторение, даже они похожи чем-то внешне. Но я восхищаюсь, конечно, книгой «Самодержец пустыни». И кто же ею не восхищался в нашем поколении?
«Послужил ли роман Пелевина „Числа“ толчком для написания „Квартала“?» Нет. Но привет ему там передан — там, где есть разговор о роли чисел, о том, что новая этика, возможно, будет аморальной, что это будет этика, основанная на числе, на математических последовательностях, а не нравственных.
«Сегодняшние дни — это реакция на либеральные преобразования 90-х годов или застой перед грядущими головокружительными изменениями?» Никакого застоя нет. Это типичный заморозок.
«Почему студенты филологических факультетов педагогических вузов не видят разницы между хорошей и плохой поэзией?» Потому что у них не воспитывают вкус. А воспитать вкус очень просто, это вполне рациональная категория. Есть люди, этим одарённые, а есть люди, у которых вкус воспитан.
«Знакомы ли Вы с Патриком Ротфуссом, автором „The Name Of The Wind“?» Нет, к сожалению, не знаком.
«Что Вы думаете о Джонатане Франзене?» У Франзена был один гениальный роман «The Corrections», просто великий роман. «Свобода» значительно слабее, но всё равно она очень хорошо написана. Сейчас он заканчивает роман, вот там и посмотрим. По-моему, блистательный социальный сатирик, человек очень точный.
«Вы часто говорите, что не любите Достоевского, но в „ЖД“, как мне показалось, Вы предлагаете идею особого русского православного пути». Нет, как раз не предлагаю. Как раз я предлагаю общечеловеческий, ну, другой, во всяком случае, путь — не особый, не тот, который предлагают люди из описанной там организации «Белая сила».
«Изменилось ли в ту или иную сторону Ваше мнение о Саакашвили?» Нет. У меня и так было о нём, по-моему, довольно взвешенное мнение.
«Зачем Вы попросили, чтобы Вас не фотографировали?» Это такая самоирония, не более того, приём такой — подпустить в конце интервью немного самоиронии.
«Согласны ли Вы с тем, что ботаники и хулиганы — это одного поля ягоды? И те, и те другие страдают от комплекса неполноценности. Ботаники предпочитают прятаться, а хулиганы переносят свой комплекс на других и борются с ним, нападая на слабых». Нет. Конечно, нет. Понимаете, когда вы говорите о комплексе… Если у человека нет комплекса неполноценности, то он, мне кажется, неполноценен. Вот такое у меня есть ощущение.