«Никогда ничего не читал Кинга. Что первое прочесть?»
Однозначно «Мертвую зону», потом «Мизери».
«Режиссер Соловьев — сильный чувак, несмотря на конформизм. Самая сильная его сторона — «Сто дней», «Мелодии белой ночи», «Асса» и даже «Черная роза». Что вы можете о нем сказать?»
Ну, Соловьев разный. У него действительно очень неровное кино. Мне кажется, он один из самых литературных российских режиссеров, наряду с Павлом Чухраем, но в отличие от Чухрая, показывает более экспериментальные и менее стабильные результаты. Я люблю у него очень «Наследницу по прямой», с большим уважением отношусь к его формальным экспериментам в «Черной розе». Весьма интересна мне была в свое время картина «Избранные», такая сложная, «Чужая белая и рябой» — замечательные фильмы, но совершенно мне не близкие.
Вообще все, что он снимал, как он это выражает, «путешествия идеального через реальность», очень увлекательно. В одном кадре любом, в одном диалоге его фильма «Одноклассники» больше таланта, чем в работах большинства его учеников. Кстати, это и написано по сценарию его ученицы, сделано. Он переписал сценарий и снял картину, исходя из заявки своей же студентки. Он удивительно чуток к молодежи, он удивительно щедро одарен, он добрый. Да и вообще я прозу Соловьева мемуарную ставлю, наверное, даже выше, чем его фильмы.
«У меня есть подруга, ей 16 лет. Очень быстро соображающая, много читающая, но у нее проблема — она чувствует себя неуместной в компании, среди ребят. Ее гнетет, что ей нечего рассказать, она постоянно грустит на этом празднике жизни и чувствует себя больной, мелкой, недостойной. И так уже два года. Кстати, у нее неблагополучная семья. Невозможно смотреть, как это перерастает в самоуничижение. Мы много говорили, ей даже становилось легче, но потом все по новой. Что делать с такой асоциализацией? Я ей говорю, что с ней все нормально, и с ней действительно нормально, просто она не умеет болтать без умолку по три часа. Но в то же время ее это мучает. У меня-то самого все хорошо».
Ну, видите, дорогой мой, здесь (вы так подписались ником), во-первых, то, что с ней происходит — нормально. Во-вторых, это нормально для ее возраста. А в-третьих, понимаете, процесс перерастания тусовки, процесс выхода в одиночество — он всегда мучителен. Он не бывает легок. И это, если угодно, эволюция, о которой лучше всего сказано у Гумилева:
«Как некогда в разросшихся хвощах
Ревела от сознания бессилья
Тварь скользкая, почуя на плечах
Еще не появившиеся крылья».
Я могу переврать по слову, но суть, естественно, передаю. «Шестое чувство», да? «Кричит наш дух, изнемогает плоть, рождая орган для шестого чувства». Вы думаете, это так легко — превратиться в человека? Нет, и процесс эволюции довольно мучителен. То есть то, что ваша девушка, ваша героиня не хочет пребывать среди большинства — это ее правильный выбор. То, что это ей мучительно — это рудиментарные вещи.
Потом это все пройдет, знаете, когда она полюбит. Потому что появится человек, с которым ей всегда интересно. Знаете, как мне однажды сказала девушка, которую я очень люблю, и которая очень любит меня — да что девушка, женщина взрослая сказала: «Что-то я замечаю, что мне ни с кем, кроме тебя, не интересно».— «И мне ни с кем, кроме себя, неинтересно»,— сказал я гордо. Это и есть признак того, что вы нашли жену. Это и есть признак того, что с кем-то вам стало хорошо. Кто любит вас со всеми вашими проблемами, как замечательно сказано у Екатерины Горбовской: «Считая их глубинами, считая их загадками, неведомыми тайнами твоей большой души»,— вот все твои недостатки принимает как удивительные достоинства.
«Как вы выбираете, что успеть? Или вы успеваете все?»
Я ничего не успеваю. А делаю я то, что мне приносит наслаждение. На эту тему хорошо высказался Гэддис в «Agapē Agape», последнем своем тексте. Я, кстати, сейчас пытаюсь его передать самому мною чтимому гениальному переводчику Виктору Голышеву, Виктору Петровичу, в надежде, что он эту книжку просмотрит, и, может быть, переведет. Если начинать переводить Гэддиса, то, конечно, с «Американской готики», с «Деревянной готики», «Carpenter’s Gothic», или с этого изумительного последнего романа «Agapē Agape». Там умирающий от рака музыкант говорит: «Когда я озираю свою жизнь и все, что я делал, я вижу, имело смысл только то, что приносило мне наслаждение». Кроме наслаждения, критериев нет. Я делаю то, что мне приносит удовольствие. Помните, как сказано в Хагакурэ, в «Сокрытом в листве»: «Жизнь слишком коротка, чтобы делать то, что не нравится».
«Почему Салтыков-Щедрин остановил течение истории, и после времени пришло Оно? Ведь логичнее, что как раз тихой сапой рождается что-то совершенно другое, как девочка у Феллини в «Сладкой жизни». Правда, я не уверен, что это новое будет благодушным и терпимым».
Милый Кромвель (Оливер Кромвель — один из моих любимых собеседников), Оливер, разумеется, это новое не будет милым и терпимым. Лицо девочки в «Сладкой жизни» (а если вы помните, в ремейке у Янковского, в фильме «В движении» это лицо Оксаны Акиньшиной) — совершенно не факт, что эта девочка будет доброй и терпимой. Совершенно не факт, что будущее, которое придет, будет милым. Оно может оказаться и страшным. Но то, что подспудно эволюция происходит, вы абсолютно правы, я именно об этом и говорю. Другое дело, что Оно все равно прилетит. Понимаете, не нужно думать, что этот мир отомрет без травм — нет, свое Оно они вызовут на себя, успеют. Другое дело, что за это время успеет подспудно нарасти альтернатива.
Знаете, есть такой зверек селевиния, один из моих самых любимых, зверек очень смешной по сочетанию печальной мордочки и постоянных прыжков, таких прыгающих движений, который живет где-то на Балхаше. Его называют еще соней, одной из разновидностей сонь. Она кустарниками питается и кузнечиками тоже. Она сидит такая тихая, грустная, а потом вдруг резко прыгает и хватает кузнечика. Я вообще люблю смешных толстых животных. Вот отличительная черта селевинии заключается в том, что она очень любопытно линяет. У нее сначала нарастает новая шерстка, а потом слезает старая.
Вот мир линяет, как селевиния — сначала нарастает это новое поколение, а потом прилетает Оно. Наиболее наглядная сцена этого Оно, как я уже показал, нарисована у Стругацких в «Гадких лебедях». Мы уже вызвали на себя вечный дождь, и это, по-моему, всем этим летом происходит. Ну а потом — сияющие улицы и чистые новые люди, и только интеллигенты вроде Банева все думают: «Не забыть бы мне вернуться». Может быть, и мне предстоит подумать что-то подобное. Спасибо и вам на всяких добрых словах.
«Что вы думаете о Пристли?»
Говорил уже, что из всего написанного Пристли выше всего ставлю «Время и семью Конвей» по гениальной драматургической схеме второе действие происходит в будущем, первое и третье — в настоящем. И, конечно, высоко ценю «Опасный поворот». «Angel Pavement», «Улица Ангела» — неплохой роман, хотя, конечно, испорченный социалистическими заморочками, очень частыми для тех времен.
Вот весьма интересный вопрос:
«Навальный — это трикстер или дракон? Все время хочу попросить вас поделиться вашим пониманием главной черты. Почему дело трикстера-одиночки торжествует, но сам он никогда не становится во главе нового порядка? Иисус не воцаряется персонально на небе вместо отца»,— почему, воцаряется, он сидит одесную отца. «Тиль не становится Вильгельмом Оранским»,— конечно, не становится. «Гамлет не получает трон Эльсинора»,— понятное дело, Гамлет вообще гибнет. «Поттер не становится министром магии»,— тоже понятное дело. «Мне лично трудно представить, что будет с трикстером, если он не уходит со сцены, а возглавит новое мироустройство. Пожалуй, из него получится новый дракон. Замечательное зернышко сюжета для литературного замысла: трикстер не уходит, но проявляет тенденцию превращения в дракона. Такое может случиться и с Навальным, уверенным в себе пассионарием. С уважением, Сергей».
Сережа, вы абсолютно правы в том, что такой риск есть. Но понимаете, когда Навальный сидит (а выйдет он только завтра), все время говорить, что из него вот— вот получится дракон — ну, это немножко некорректно. Значит, тут вы правы, безусловно, в одном: вы пометили еще одну черту трикстера, которую я, пожалуй, с удовольствием впишу в свой реестрик, в будущую книгу «Абсолютный бестселлер», которую мы сейчас с коллегой пишем. Конечно, трикстер не может прервать свое странствие, он не может осесть, остановиться и что-либо возглавить.
Если помните, даже «Одиссея» не заканчивается победой героя, хотя Одиссей — это еще пра-трикстер, до-трикстер, он не умирает и не воскресает (как, кстати, и Прометей), он останавливается. Но останавливается ненадолго, а дальше опять уходит странствовать, пока он не найдет феаков и пока феаки не спросят его: «Что за лопату ты несешь?» — пока он не встретит людей, которые мореплавания не знают, морской соли не видели, и поэтому пищу не солят. Он должен научить феаков мореплаванию. Вы знаете, что в Греции есть семь могил Одиссея? Мы не знаем, где из них, в какой из них он покоится, и мы не знаем, умер ли он, потому что для такого персонажа, как Одиссей, возраста нет и остановки нет. Одиссей не может остановиться.
Вы абсолютно правы в том, что не может остановиться Тиль Уленшпигель, не может остановиться Ланцелот, потому что иначе он станет драконом. И конечно, Тиль — это не Вильгельм Оранский, Тиль — это вечный странник.
В этом смысле, конечно, стратегию Навального надо продумывать заново. Но Навальный сам однажды, кстати, в интервью мне же сказал: «Я вовсе не вижу себя как потенциального лидера, я стенобитный таран, которым вы можете воспользоваться. Я предоставляю вам мою голову для того, чтобы пробить стену. Своего будущего во власти я не вижу, и говорить о нем не могу». Это очень правильная позиция.
Я тоже не вижу Навального лидером будущей России. Я вижу его замечательным революционером, которого может вытеснить авторитарная фигура, а может — и это самое надежное — некая новая структура, выработкой которой надо заниматься сейчас, потому что рано или поздно, конечно, российская матрица будет трансформирована. Не говорю — сломана, но она дорастет до более высокого уровня. В нынешнем виде, конечно, на смену революционерам, условно говоря, может прийти новый авторитарный режим, а этого Россия уже не выдержит. Она устала от этой синусоиды, или от этого