круга.
Здесь, я думаю, правы сегодняшние социальные мыслители, такие как Орешкин: надо придумывать эту структуру сейчас. Потому что она, конечно, сама как-то нарастет, потому что, как мне кажется, мы переживаем последний круг русско-имперской истории, и вступаем в новый. Неважно, будет ли это история федеративная, или это будет история какого-то нового, наоборот, сверхобъединения, которое включит в себя Европу и мир, в который мы интегрируемся — пока это непонятно, по какой линии это пойдет. Ясно уже то, что на уровне путинском все это исчерпано, доведено до пародии. Больше это повторяться не будет, ибо рода, обреченный на сто лет одиночества (в данном случае на шестьсот), вторично не появляются на земле.
«Как вы оцениваете Аэлиту?» — тут у вас без кавычек, так что можно подумать, что это о героине.
Я, наверное, оцениваю «Аэлиту» как блестящий пример бессознательного творчества. Алексей Николаевич Толстой был человек неглупый, что, правда, очень трудно предположить по его ранним рассказам, совершенно бессодержательным и зачастую просто бездарным. Он прекрасно сформировался в начале двадцатых, и лучшие свои вещи написал в 1922–1924-х годах, в эмиграции и сразу по возвращении, когда появился «Ибикус», когда появился «Гиперболоид инженера Ленина»,— хотя, конечно, Гарина — ясно, что это один из лучших образов Ленина в литературе. Он появился, этот дар, у него бессознательно, когда он ради заработка писал фантастику. И таким примером блестящей фантастики является «Союз пяти», и таким же примером является «Аэлита». Как фантаст он, по-моему, сильней, чем как реалист — блестящий такой искрометный выдумщик.
«Аэлита», как правильно написал Тынянов, интересна не Лосем и не Аэлитой, а интересна Гусевым. «Потому что это такое ощущение,— пишет Тынянов,— как будто порвалась экранная ткань, и из плоского экрана прорвалось красное усатое веселое лицо современного красноармейца». Конечно, там Гусев — самый интересный персонаж.
Но при этом «Аэлита» интересна, замечательна своим пафосом освоения новых земель, своей марсианской романтикой и своим пафосом революции. Пожалуй, прав Толстой в одном: революция может произойти только на Марсе, на Земле она невозможна. Во всяком случае то, что происходит на Земле — это вырождение революции. А вот на Марсе все получается. «Где ты, где ты, Сын Неба?» — прекрасный образ романтической любви, вообще сильная история.
«Вы часто упоминаете Акиньшину. Неужели она интеллектуалка? Приятно было бы подтвердить это предположение».
Знаете, я могу вам его подтвердить. Просто интеллектуальность Акиньшиной, она несколько иной природы. Она не балаболка, она вообще не говорунья, она когда-то мне сказала: «Мне нужен интервьюер вроде тебя, который бы мои эканья и меканья переводил в слова». Она не экает и не мекает, она человек глубокий и сложный. Она высказала две поразивших меня вещи. Однажды она сказала, что раньше героем эпохи был актер или поэт, сегодня им стал шоумен. И поэтому он подвергается наибольшим рискам. И вот, кстати, она сказала на примере Бодрова, и не ошиблась — ну и на многих примерах.
И второе, что мне кажется тоже очень важным, она сказала: «Как бы я хотела сыграть бесприданницу, но сыграть ее не героиней, а стервой». Ох, какая бы была Лариса в ее исполнении! Потому что Лариса ведь довольно противный персонаж, при всем ее очаровании. И если бы Максим Суханов сыграл Паратова, как мы тогда мечтали, а она бы сыграла Ларису — ох, какая бы это была картина, или какой бы это был спектакль…
Я бы сам напросился к ним в Вожеватова или в Кнурова. Мне оба эти персонажи нравятся, даже не пойму, кто больше. Пожалуй, Кнуров Мокий Парменыч, я на него больше похож. Это интеллигентный купец, невзирая на всю свою спесь, и человек, который говорит замечательно умные вещи. Вот уж с Акиньшиной бы я поработал. Но, к сожалению, я думаю, ей сейчас не до того.
«Вы говорите о новой структуре, которую нужно озвучивать. Вот Гиркин тоже придумывает каждый день такую структуру «ВКонтакте»».
Ну, что делать, разные люди реагируют на разные вызовы. И есть универсальные вызовы. Мы не можем запретить Гиркину тоже думать о кризисе и тоже его осознавать. Гиркин его осознает, просто он по природе своей реставратор, и думаю, что большинство выходов ищет в архаике и сильной руке. Но то, что вызовы видят все, и формат власти мечтают сменить все — по-моему, совершенно очевидно.
«Считаете ли вы Навального временной, переходной фигурой? Он принадлежит к стану взрослых, в то время как будущее, к которому он обращается — это дети. Каков будет будущий лидер, который поведет…»
Паша, особенность будущего поколения в том, что эта сетевая структура не нуждается в лидере. Это как Симург, которого составляют многие птицы, которые являются органической структурой, и у нее вот такой коллективный мозг, коллективный разум. Пришло время сетей. Иное дело, что общего, единого будущего, не будет. О том, что единого образа будущего нет, сказал Борис Стругацкий еще в 1997 году. Будущее у каждого будет свое. У одних это будет сетевая структура, у других — личности.
Вернемся через три минуты.
РЕКЛАМА
Я еще немножко, прежде чем переходить к лекции о Гранине, поотвечаю на письма.
«Навальный уже Дракон по китайскому гороскопу. Как и Кадыров, как и Путин. Интересное время, не правда ли? Основная черта у Драконов — категорически нежелание говорить о своих ошибках, это почти болезненно для них. Полная невозможность обмануть такого человека: вранье вычисляется с первого звука и так же болезненно. Мелкие особенности типа пафосного отношения к себе и к жизни даже не стоят рассмотрения».
Я не думаю, что у Навального есть пафосное отношение к себе и к жизни. Он человек очень остроумный и очень быстроумный. А к китайским гороскопам я всегда относился с известным скепсисом. Но если у вас есть подозрения, что Навальный — дракон, никто не мешает вам заизолировать этого дракона, или вернее, окружить его людьми, которые будут его в разное время осаживать.
Мне больше всего вот что непонятно, что действительно у меня вызывает у меня ужас панический: сейчас Навальный вызывает у власти такую злобу, что она душит его, уже не считаясь ни с какими правилами. Она не допускает ни малейшей конкурентности. Навальный связан по рукам и ногам, сегодня мы слышим действительно вот этот вопль Волкова на руинах, да: «Ограбили, все. Унесли 200 тысяч газет. У нас каждая копейка на счету, что будем делать?» Он уже совершенно не пытается сделать хорошую мину, ну что — это уже прямое обиралово, они взяли действительно курс на абсолютное удушение Навального и его команды.
Но вся эта компания не унывает и, кстати говоря, молодежь, поддерживающая его, и не только молодежь, не унывает тоже именно в силу своей самоиронии. Если вы видите человека, от которого всех этих бесов так крючит, почему вы не допускаете, что в нем действительно есть что-то хорошее? Почему вы думаете, что он такой же, как они, дракон?
Это очень существенный кризис, который произошел в современной российской интеллигенции. Она уже не доверяет никому, кто скажет: «Я знаю, как надо». Это еще у Галича было заложено, но Галич очень хорошо знал, как надо, и не лукавил в этом смысле. Не нужно думать, что систему может победить какая-то мягкая сила. И не нужно думать, что всякая жесткая сила — это непременно авторитарий.
Я уже говорил, что система уже проиграла, она уже исторически находится в прошедшем времени. Все формы ее организации по природе своей репрессивные или военные, она может уже только либо воевать на чужой территории, либо зверствовать на своей. Значит, вполне естественно, что Навальный — один из результатов самоорганизации, но он не единственный результат самоорганизации. Культура Навального не вертикальная, а сетевая. И поэтому есть серьезный шанс, что невзирая, безусловно, на свою сильную волю, он окажется не тираном, не драконом, просто потому, что он опирается не на вертикаль.
Я не агитирую за Навального и не вкладываюсь своей репутацией в его победу, но просто посмотрите, как их крючит от него, и задумайтесь. Крючит не потому, что они боятся его жесткости, а потому что они провидят за ним принципиально иной способ организации. Пока эту волну самоорганизации, как парус яхты, как ветер, научился ловить один Навальный. У меня есть ощущение, что будущее, конечно, за деятелями такого типа, просто он будет не один. Пока же все при первом давлении пасуют, а ведь тут удивительные вещи. Достаточно этой дряхлой системе показать свое сопротивление хотя бы в малом — и она отступает. Она не способна к систематической борьбе.
Кроме того, как правильно сказал тот же Навальный, я помню, первое интервью я с ним делал: «Эта система может уничтожить сама себя, выйдя из берегов. И провоцировать ее на этот выход из берегов — дело благое». Я думаю так, да, безусловно. Хотя, конечно, это сопряжено иногда с методами весьма рискованными и травматичными. Но думаю, что обойдется без масштабных травм, нечетные века у нас обычно бывают как-то мягче.
Естественно, что переходим мы к вопросу о Гранине, просят рассказать заодно о его экранизации. Экранизации почти все у него были хорошие, в частности «Иду на грозу», но самые удачные, на мой взгляд, конечно, «Однофамилец» со Жженовым и Пляттом. Оттуда эта знаменитая реплика: «Не вози царя»,— потому что когда убивают царя, то убивают и кучера. «А ты не вози царя».
Поговорим немножко о Гранине, потому что пока за разговорами о его патриаршеском статусе, о его гражданской смелости, для меня в общем довольно ограниченной, и о его, так сказать, отношениях с властью, частью которой он был в семидесятые, совершенно стирается главный вопрос — а что он был за писатель? Вот это, на мой взгляд, заслуживает довольно серьезного анализа.
Значит, Гранин, давайте сразу отметем его участие в судьбе Бродского, может быть, не всегда радужное, его политические взгляды, его войну, хотя он написал о ней замечательно и о блокаде сказал много правды. Он первый сказал, что город можно было взять, что его бы не удержали, но почему-то это не сделали. Вот вопрос роковой, когда он с позиций доехал домой на последнем трамвае, а город в октябре 41-го года был открыт! Он первый об этом заговорил! Многие, конечно, с этим не согласились, пытались его заткнуть. Но эту тему мы отметем, поговорим о Гранине как о типе писа