Мы слишком часто называем комплексами чужие кодексы, чужие правила поведения. Я не думаю, что у бо́танов есть комплекс. Бо́таны — это люди, которые интересуются миром, которые ему открыты, которые хотят его изучать и познавать. А хулиганы — это люди… Понимаете, это два типа разной реакции на непонятное. Бо́тан, увидев непонятное, хочет его понять и по возможности использовать; хулиган, увидев непонятное, хочет его разрушить. Грубо говоря, Маяковский… «То, что мне не принадлежит, не должно существовать. Уничтожу всё, что не хочет быть моим», — это одна позиция. Я не скажу, что это позиция хулигана. Ну, назовите это позицией пассионария. А другая позиция: «Как прекрасно то, что мне не принадлежит! Как прекрасно всё чужое! Как оно интересно!» — это лирическая позиция. Я не знаю, у кого она ярче всего выражена. Думаю, что у Лермонтова, например. Может быть, у Пушкина.
«Стоит ли читать книгу „Средний пол“ Евгенидиса или не стоит тратить время?» Если у вас его много, почему бы и не прочитать? Вообще всякая книга полезна.
«Какие писатели имеются в виду у Житинского в кворуме 12 бессмертных писателей?» Я не могу сейчас так сразу сказать, кто там имеется в виду. Мне следовало бы перечитать этот кусок, кто там любимый поэт, и тогда бы я вам сказал точно. Могу совершенно точно сказать, что один «человек с длинным лицом и бесцветными глазами, похожий на старого волка» — это Блок. «И автор не сразу узнал в нём любимого своего поэта». Понятно, почему это Блок. Помните, Чуковский вспоминает о его волчьем лице в последние годы? И не сразу его узнал автор, потому что он страшно изменился. Я просто знаю, что Блок был любимым поэтом Житинского, и Житинский всегда читал со слезами: «Когда в листве сырой и ржавой…» — и так далее. Кто второй — мне надо уточнить. «Прямые непокорные волосы, падавшие на лоб. Моложе других, но именно его формулу использовал синклит…» Это мне надо перечитать, этого я сейчас не вспомню.
«Как Вы относитесь к творчеству Тимура Шаова?» Я очень люблю Тимура, мы с ним дружим, иногда вместе выступаем.
«Нет ли у Вас желания посвятить передачу Юрию Шевчуку?» Недостаточно знаю творчество его, особенно раннее, но вообще — с удовольствием, потому что Шевчука очень люблю. Вот позавчера с большой радостью разговаривал с ним по телефону и узнал, что он заканчивает новый альбом.
Резкий отзыв о Владимире Короткевиче. Очень приятно.
«Что Вы думаете о Мишеле Турнье?» Не настолько знаю, чтобы иметь мнение. Дайте время, наберусь сил.
«Вопрос о Валентине Иванове. Судя по роману „Русь изначальная“, в нём было что-то черносотенное». Да не что-то черносотенное, а он начал с абсолютно черносотенного романа «Жёлтый металл». И вообще он входил в неформальный «Русский клуб» так называемый. Да, Валентин Иванов — действительно ровно то, что вы и заподозрили.
«Как Вы выучили английский язык?» В английской спецшколе.
«Что Вы можете интересного рассказать про современную украинскую прозу? Жадан, Андрухович, Дереш, Денисенко, Забужко, Роздобудько, Макаров». Жадан — очень хороший поэт. Проза его мне не нравится, скажу об этом честно. Я не смог прочесть «Ворошиловград», мне было трудно и скучно. Вообще романы его я, к сожалению, не могу читать. Но поэт он исключительный, особенно рифмованные стихи. Он поэт класса Слуцкого, мне кажется. Андрухович — то же самое могу сказать о стихах. Проза его совсем мне не интересна. Дереш — замечательный писатель, вундеркинд, рано начал. Прекрасная фантастика. Денисенко не знаю. Забужко мне нравится, но это не значит, что это плохо. У Забужко я читал только «Полевые исследования». Роздобудько не читал, Макарова не читал. Есть Никитин, хороший русскоязычный автор. Да нет, в Киеве очень много интересных писателей. Я дружил одно время с очень многими харьковскими замечательными поэтами, пока с ними не произошло то, что произошло. К сожалению, здесь между нами уже барьер непереходимый.
«Как Быков-критик относится к Быкову-писателю?» Прямо скажем, без особенной придирчивости. Если бы я мог писать лучше, я бы писал лучше. Быков-критик понимает, что Быков-писатель старается. Когда человек старается, мне это нравится.
«Кого Вы можете назвать лучшим из ныне существующих поэтов?» Понимаете, я не могу вам сказать ничего о лучшем из ныне существующих, потому что лучших выделять бессмысленно. Я вам могу рассказать о моём недавнем литературном открытии (может быть, вам это понравится).
Я прочёл стихи Веры Кузьминой. Вера Кузьмина живёт в Каменск-Уральском, она работает медсестрой, ей 40 лет. Стихи она пишет последние 5 лет. Она получила приз на конкурсе «Заблудившийся трамвай». Она пишет довольно… Знаете, вот такого яркого ощущения дебюта у меня не было, может быть, со времён Марины Кудимовой. Она и похожа немного на Марину Кудимову, но лучше, как мне кажется. И она похожа немножко на Марию Аввакумову, которую потом тоже унесло в какое-то безумие. Я помню её стихи: «Но ты очнись, потухший свет, скорей! // Зачем ты спишь, когда не спит еврей?» Но мне казалось, что начинала Аввакумова очень ярко. Я помню, как Слепакова восторженно её приветствовала и говорила: «Вот! Мясо, мускул есть в стихах».
Так вот, Вера Кузьмина. Очень большая её подборка появилась сейчас в «Дне и ночи», хорошем красноярском журнале (можно найти в журнальном зале), и в одном петербуржском альманахе (не вспомню сейчас название) лежит буквально целая книга её стихов. Она, как и Борис Рыжий — такой поэт Урала, несколько упивающийся, по-моему, иногда чрезмерно уральской местной экзотикой, диковатостью и несколько демонстративной пьяной несчастностью, — в общем, поэт настоящий. Видно, что она очень хорошо владеет инструментарием современного стиха.
Понимаете, что появляется иногда? У неё появляется такая довольно противная, к сожалению, интонация… Я вам сейчас попробую продемонстрировать. Интонация: «Ну да! А что? Да, вот мы такие! Мы — русские. Мы самые несчастные, поэтому самые лучшие». Её может унести в том же направлении, в котором унесло Аввакумову. Но у неё есть лирическая сила, лирическое чувство, есть свои интонации — ну, есть свой материал. Поэт вообще должен приходить со своей территории. И у неё есть этот быт полудеревенской, окраинной уральской жизни, этих двухэтажных деревянных бессмертных домиков, этого белья, которое сушится на верёвке, этих тёплых вечеров, когда сидят хмельные мужики. У неё очень точно подборка в «Дне и ночи» названа — «Совки». Она, как мне кажется, настоящий поэт.
Но посмотрите, куда её может унести и что, по-моему, неправильно. Кстати говоря, я говорил о том, что Бродского делают имперским поэтом. Как видите, корневая Россия сопротивляется. Вот её стихотворение «Бродскому и не только» с эпиграфом «На Васильевский остров // Я приду умирать…»:
Гаражи, да сараи,
Да дощатая гать…
Что ты, Бродский, забаял?
Что придёшь умирать?
Расскажу, как, до дому
Не дошедши — на кой? —
Я к проулку Речному
Прижималась щекой,
А старуха Парася
У ворот подняла:
«Эко чо, напилася…
Ведь спалишься дотла.
Шибко быстро да просто…»
И отчистила грязь.
Твой Васильевский остров
Маловат для Парась.
Что ты баешь: по-скотски?
Мол, холопская кровь?
Как презрительно Бродский
Вскинул рыжую бровь!
«К равнодушной Отчизне…»
Слышь, во все времена
Нам Россия — для жизни,
Вам — для смерти дана.
Мы не братья и сёстры
Перед нашей страной:
Вам — Васильевский остров,
Нам — проулок Речной.
Отвратительное стихотворение. Отвратительное прежде всего по такой интонации высокомерия. Кто она такая, чтобы обращаться к Бродскому — «слышь»? Надо всё-таки уважительно разговаривать с поэтом. Почему, собственно говоря, тот факт, что она сильно напилась в проулке Речном, как-то поднимает её над Васильевским островом? Это очень плохо. И, Вера, если вы меня сейчас слышите, очень плохое стихотворение вы написали — по-человечески плохое и эстетически. Это тем более обидно, что у вас есть превосходные стихи, стихи, которые выдают в вас блистательные зачатки. И мне очень жаль, что в самое ближайшее время, наверное, вас будут приватизировать критики, типа Бондаренко. А вы не давайтесь, не давайтесь! И ужасно мне тоже нравится:
На осевших сосновых воротах
Досыхает рыбацкая сеть.
Мне охрипшей прокуренной нотой
Над провинцией тихой лететь.
Здесь ответы — лишь «по фиг» и «на фиг»,
Здесь, старушечью келью храня,
С чёрно-белых простых фотографий
Перемёршая смотрит родня,
Здесь в одном магазине — селёдка,
Мыло, ситец, святые дары,
А в сарае целует залётка
Внучку-дуру — бестужи шары.
Половина из нас — по залёту
Заполняет родную страну…
(Блестяще сказано!)
Мне — охрипшей прокуренной нотой
По верхам — по векам — в глубину —
В ласку тёплой чужой рукавицы,
В стариковский потёртый вельвет…
Дотянуть. Долететь. Раствориться.
Смерти нет. Понимаете? Нет.
Вот какая густая фактура, какая точность деталей! Блистательные стихи! А мне скажут, что это пошло, что это традиционализм какой-то. Да я вообще традиционалист, я такой же «совок», и мне ужасно это нравится. Вот замечательное стихотворение «Всего лишь сохнет бельё»:
На вокзале гудят электрички,
После дождика город просох.
Осыпаются яблони-дички
На колени уставших эпох.
(Это очень здорово сказано тоже.)
Сушит ветер трусы-парашюты,
Ползунки и футболки мужей.
Под заборами кашка и лютик,