ть взяла» и так далее. Ну, чего хорошего, да? «Ждёт-прождёт бедная жена, а муж пропивается в кабаке». Лубки такие выпускал и световые картины. Ужасно трогательно это. Учительная функция русской литературы — великая функция, и нельзя её забывать. В общем, жалко всё это, грустно. И бросайте, пока не поздно.
«Эстетика всегда оптимистична, а у искусства нет других задач, кроме поиска новых форм и создания шедевров, говорите вы. А если это эстетика архаики? Правильно ли я вас понял, что Рифеншталь со своей «Олимпией» отличается от Эйзенштейна с его «Иваном Грозным» тем, что первая занималась эстетизацией мерзости добровольно, сознательно и радостно, а второй делал это вынужденно и скрепя сердце? Иначе получаются двойные стандарты».
Да нет, я не думаю, что Эйзенштейн делал это вынужденно. Напротив, он искал совершенно искренне, искал такую тоталитарную эстетику, в этом преуспел, поэтому я не люблю фильм «Иван Грозный». Вот Леонид Козлов когда-то мне заказал статью о нём и очень на мою статью обиделся, потому что я писал, что это такое тоталитарное, статуарное кино, и без коньяка его сегодня смотреть невозможно. Вообще он написал, что это нахальная отписка, а не статья. Ну, я очень любил Леонида Козлова, поэтому я не стал с ним спорить, конечно. Его книга о Висконти гениальная. А вот в Эйзенштейне мы расходимся.
Я не считаю «Ивана Грозного» великим художественным произведением. Жолковский считает, я не считаю. Ну, есть разные мнения. Мне кажется, что величайший фильм Эйзенштейна — это «Бежин луг», судя по тому, что от него осталось. Нравится мне, естественно, «Броненосец». Нравится кое-что в «Октябре». А вот «Иван Грозный», «Александр Невский», по-моему, не достойны его таланта.
Тут в одном штука. Понимаете, мы же смотрим «Ивана Грозного» как на собор без крыши — там нет третьей части, там уже во второй очень сильно ускоряется действие и начинается разнообразие приёмов. Как только Эйзенштейн вышел за пределы статуарной и авторитарной эстетики, вот этого такого сплошного картинного театрального действа — так сразу же серия легла на полку. А третья, судя по сценарию, должна была быть ещё более динамичной.
Мне кажется, чтобы здесь сама динамика повествования (абсолютно, кстати, сталинистского и совершенно с опоэтизированной смертью Малюты Скуратова, все дела), эстетика повествования сама вступала в противоречия с авторским замыслом. Всё ускорялось. И я вам больше скажу: финальная сцена, где Иван стоит у моря (в эскизах Эйзенштейна она названа «Один»), она свидетельствует скорее о крахе, нежели о победе, о ничтожности человека, его диктатуры по сравнению с природой, которая гораздо диктатурнее, гораздо авторитарнее. Я уже не говорю о том, что сохранившийся фрагмент третьей части, где Штадена принимают в опричники — «Взять, взять в опричники!» — это довольно страшный кусок. «В английском подворье» или как это называлось? Не помню. Но, видите ли, там уже Грозный — хищный и страшный. Там мы видим вырождение и перерождение.
Если бы трилогия о Грозном была завершена, мы бы увидели совсем не то, что написано в сценарии, и совсем не то, что задано в первой серии. Мне кажется, сюжетом фильма было бы размывание канона. Но коль скоро мы не видим третьей части, говорить можно только гипотетически. Так что Иван Грозный — это не такая простая картина, как кажется.
«Бендер сказал Воробьянинову: «Никто вас не любит». А сам он способен был любить? Совместимые ли вещи — трикстер и семейность?»
Множество раз говорил, что у трикстера не бывает семьи, рядом с трикстером не бывает женщины. Женщина ждёт его всегда где-то — как Грицацуева ждёт Бендера, как Сольвейг ждёт Пер Гюнта, как Неле ждёт Тиля. А семья какая же может быть у трикстера? Трикстер приходит разрушить мир, а женщина его собирает. Женщина — гений гнезда, а трикстер — гений такого, я бы сказал, довольно бурного разрушения.
«Почему в 82-м году Плучеку удалось поставить «Самоубийцу» Эрдмана? Поняла ли власть, что пора дать слово обывателю?»
Поставить удалось, а выпустить не удалось, спектакль не существовал. Собственно, только Любимов сумел уже потом это поставить, а до этого никак. Видите, почему нельзя было — я не знаю. Почему эта пьеса была запрещена? Там были какие-то конкретные, конечно, претензии. Но дело в том, что, понимаете, как и большинство замечательных произведений, эта пьеса переломилась в процессе создания. Изначально он писал сатирическую комедию о том, как человек кончает с собой, пытаясь это привязать к разным предлогам. И все нагружают его своими идеями, как ослика Мафина. А в финале у него получилась лирическая драма о совершенно другом — об обывателе, который говорит: «Ну, дайте нам хотя бы шептать». То есть эта вещь переломилась в процессе создания — и в результате этого получилась великая пьеса.
Потому что когда Эрдман писал просто сатирическую пьесу, получался хороший, остроумный, талантливый «Мандат», но не великий «Самоубийца». «Самоубийца» — это действительно великая драма, переломившаяся в процессе её создания. Потому что когда появляется внутренняя линия… Ну, как в «Гамлете», понимаете? Ведь «Гамлет» задумывался как изложение хроник Самсона Грамматика, а в результате получилась великая пародия, потому что христологические тексты всегда пишутся в жанре пародии, высокой пародии. И в этом смысле «Гамлет», конечно, пародия на хроники про принца Амнета, который всех победил. Гамлет-то никого не победил. Гамлет одержал полное поражение и в результате уничтожил себя. Именно одержал поражение (я говорю при всей оксюморонности этого выражения), потому что это выглядит как моральный триумф — при том, что он гору трупов наворотил и как вишенкой на торте собой эту гору увенчал, и ещё чудом остановил Горацио от самоубийства. Да, это пародия довольно жестокая.
И вот такой же пародией обернулся в результате Эрдман, который задумал пьесу, разоблачающую Подсекальникова, а, как большинство российских авторов, кончил пьесой о любви к Подсекальникову, об оправдании Подсекальникова, если угодно.
«Что бы такого почитать про Ленина, кроме Данилкина? Что посоветуете почитать о Гражданской войне в России?»
«Гадюку» Алексея Н. Толстого. Пожалуй, «Партизанские повести» Всеволода Иванова. «Города и годы» Федина — самая показательная книга, чудовищная во многих отношениях, но и великая во многих. Зазубрина «Щепку». Да Зазубрина вообще всё, что найдёте, «Один год». Вот Зазубрин — это сильный писатель. По мотивам, кстати, «Щепки» сделан «Чекист», но там не очень, так сказать, адекватная экранизация Рогожкина. Хотя Рогожкин крупный режиссёр, но мне представляется, что Зазубрин более масштабный прозаик. Его почитайте, конечно. Романа Гуля можно, хотя не убеждён.
Художественной прозы довольно много о Гражданской войне. Ну, «Россия, кровью умытая» Весёлого. Безусловно, «Школа» Гайдара. Я в последнее время много думаю над темой: в какой степени Гайдар является соавтором «Как закалялась сталь»? Уж очень много совпадений. Но «Как закалялась сталь» — тоже, кстати, неплохая книга о Гражданской войне. Написана она очень хорошо, с какой-то гоголевской поэтичностью, южнорусской. Тут есть чем озаботиться.
Ну и, в общем, как мне кажется, «Вор» Леонова — он кладёт интересный такой предел разговорам о перерождении России после Гражданской войны. Митька Векшин ведь после Гражданской войны так опустился. А что он там сделал — мы узнаём только по ходу чтения. Я думаю, что переход России военной в Россию криминальную отражён и в «Конце Хазы» у Каверина, и у Леонова в «Воре», и в «Республике ШКИД», апропо, Белых и Пантелеева. Всё-таки «Вор» наиболее в этом смысле красноречив — при том, что какие-то фигуры и ходы в этом романе совершенно картонные. Ну, чего поделать? 27 лет автору. Книжный мальчик такой при всем его богатом опыте. Но книга выдающаяся.
Ну, ещё о Гражданской войне осталось, понимаете, довольно много мемуаров разнообразных, прежде всего белогвардейских, деникинских в частности — «История русской смуты». Очень большой архив галлиполийцев лежит в Университете Чапел-Хилл в Южной Каролине. Там же, кстати, некоторые документы Эфрона, и некоторые инскрипты Цветаевой. Вот поработать там — моя давняя мечта. Напоминаю всем, от кого это зависит. To whom it may concern. Они меня звали туда много раз, но как-то не доходило.
«Шандор Пе́тёфи — если не тема лекции, то небольшого рассказа».
Ну, Шандор Пе́тёфи… Я, наверное, неправильно всё-таки произношу. Видите ли, это такой «венгерский Гейне». У поэтов и прозаиков бывают такие странные двойники. Мы будем сейчас об этом говорить применительно к Кафке и Акутагаве. Вот мне кажется, что… Ну, во-первых, он был, конечно, первоклассный поэт, что нельзя не увидеть и в переводах. Во-вторых, его таинственная смерть, исчезновение, слухи породившее… Вот поэт канул, его видели в последний раз во время битвы — а дальше без вести пропал. Это замечательный пример такой абсолютно поэтической и в каком-то смысле идеальной судьбы.
Кстати говоря, Лорку, о котором меня спрашивают, ведь тоже никто не видел мёртвым — и это породило миф о том, что некий таинственный, раненый, выхоженный в монастыре, и без языка, и, скорее всего, лишившийся речи, но всю жизнь молчавший и только записывавший, скорее всего, был выжившим Лоркой. Мы не готовы признать, что Лорка погиб. Так же и с Миклошем Ра́дноти… Радно́ти, о котором у Самойлова замечательное стихотворение, помните: «Как сумасшедший старик кричал, что он Радноти Миклош». Когда поэт исчезает без вести — это всегда такая и страшная судьба, и одновременно в каком-то смысле высокая, идеальная.
«В своих передачах вы несколько раз цитировали стихотворение Новеллы Матвеевой об утраченной библиотеке Ивана Грозного: «Что читал душегубец? Не знаю. Мне как-то не важно». Эти строчки меня зацепили. Я пытался найти это стихотворение. Увы, «Яндекс» отсылает к вашим передачам и статьям».
Я сейчас попытаюсь найти это стихотворение. Но, вообще-то, оно есть в сборнике «Караван», который прекрасно составил Евгений Витковский. Там есть все лучшие стихи Новеллы Матвеевой, и в том числе вот это. И моё любимое «На дне морском, на глубоком дне, где все друг друга едят» тоже есть там — это из последних стихотворений, ну, из поздних, скажем так. «Караван» вышел за десять [шестнадцать (в 2000 году)] лет до смерти Матвеевой, но практически всё лучшее, что она написала, он туда как-то умудрился включить. И у меня есть благодаря всё тому же Юрию Плевако, нашему ан