<…> лишь заикнувшегося о том, чтобы скрестить с ним оружие». В 1591-м, теперь уже на полях сражения во Франции, Эссекс бросил вызов коменданту Руана.
В последовавшей военной кампании на Азорских островах, желая стать первопроходцем, Эссекс, под обстрелом, без всякого прикрытия, спрыгнул с корабля в лодку, считая «ниже своего достоинства прятаться за гребца, перевозившего его на берег». Своей отвагой Эссекс заслужил похвалу многих поэтов, среди них — Джордж Чепмен, описавший Эссекса в посвящении к своему переводу «Илиады» как «самого настоящего Ахилла, появление которого Гомер предвосхитил своим тайным пророчеством». Но боевой напористый Эссекс был также опасным нарушителем спокойствия — он лично бросил вызов сэру Уолтеру Рэли, дрался на дуэли с Чарльзом Блаунтом и, в конце концов, потребовал удовлетворения от самого лорда-адмирала.
Ностальгия Эссекса по старинным временам английского рыцарства, выраженная в его «Апологии», созвучна похвалам Томаса Нэша в адрес эпох, оживших на страницах английских хроник, «в которых восстанавливаются доблестные деяния наших праотцов; мы воскрешаем их в памяти, ссылаясь на их прошлые заслуги». Для Нэша, как и для Эссекса, Генрих V олицетворял величие Англии: «…что за превосходная мысль показать на сцене Генриха V, сопровождающего пленного французского короля и принуждающего его и дофина присягнуть на верность». Пообещав написать пьесу про Генриха V, Шекспир точно знал, насколько эта история богата политическими перипетиями, тем более после того, как получила распространение «Апология» Эссекса.
Англичанину было достаточно посмотреть любой спектакль на континенте, чтобы понять: образ храброго короля в них — полная противоположность тому, какой предстает на сцене Елизавета. В июне 1598 года английский купец описал недавно разыгранную в Брюсселе пантомиму на горячо обсуждаемую тогда тему мира между Францией и Испанией. В разгар переговоров Генриха IV на сцене появляется льстивая вкрадчивая дама, чтобы подслушать французского короля перед тем, как «дернуть его за рукав». Эта дама — не кто иная, как королева Англии Елизавета; а брюссельская публика, рассерженно замечает английский купец, «шушукается и потешается над ней». Не только англичане использовали сцену для осмеяния современных политиков; на театр — за его политическую злободневность — возлагали надежды по обе стороны Ла-Манша.
Сентябрьская новость о том, что король Испании Филипп II умер медленной мучительной смертью, не смогла положить конец английским дебатам о предварительном мирном соглашении. К его преемнику, Филиппу III, сторонники войны питали еще большее недоверие. Насколько было известно Эссексу, в жилах юного принца течет «кровь, погорячее», чем у его отца. Даже несмотря на то, что незадолго до смерти Филипп II прощупывал почву в надежде на мир, он продолжал подсылать к Елизавете наемных убийц.
В эти трудные времена, когда Елизавета так нуждалась в услугах Эссекса, он, пребывая в дурном расположении духа, удалился от двора. Граф ненадолго вернулся в город на похороны Берли; видевшие его в тот день недоумевали: что же выражал его мрачный взгляд — подлинную скорбь или жалость к самому себе. В любом случае, Эссекс снова уединился в поместье в Уэнстеде, где, по слухам, «намеревался остаться надолго, понимая, что при дворе он будет неугоден». Раньше — в подобной ситуации — Эссекс бы, как Ахилл, просто самоустранился.
Именно так он и поступил после неутешительного приема во дворце — вслед за неудачной военной кампанией на Азорских островах в октябре 1597-го. Тогда Эссекс понял: в то время как он воевал заграницей, королева без всякой причины раздавала его противникам важные должности. Эссекс утешился, лишь когда королева произвела его в маршалы. Но даже сторонним наблюдателям стала ясна вся опасность этой игры.
Любовные отношения между королевой и Эссексом быстро себя исчерпали. Эссекс абсолютно не хотел соответствовать стереотипу бывших фаворитов Елизаветы — Хэттона и Лестера. Лестер, чуть было не ставший Елизавете мужем, ее ровесник — они понимали и уважали друг друга. Хэттон, также человек ее поколения, во всем с ней считался. Чего не скажешь об Эссексе. Из-за огромной — в тридцать лет — разницы в возрасте, Елизавета никак не могла определиться в своих чувствах — материнских и, вместе с тем, плотских. Что касается Эссекса, то временами он категорически не соглашался слепо служить королеве, возмущенный отказом внедрять в жизнь его политические идеи. Елизавету же все больше тяготили его дерзость и нежелание пленяться ее увядающими прелестями. К 1598 году королева дала графу знать, что тот «долго пользовался ее благосклонностью, и пришло время платить по счетам».
В июне этого года их ссора только усугубилась. Отношения накалились, как замечает Уильям Кемден, в связи с «вопросом о мире» с Испанией, начавшись с взаимного несогласия по поводу, на первый взгляд, незначительного, хотя давно назревшего вопроса — выбора кандидата на должность лорда-наместника Ирландии. Лорд Берг умер прошедшей осенью — с этих пор пост оставался незанятым. Однако при дворе отнеслись к этой проблеме не слишком серьезно. Имеющимся кандидатам казалось, что это провальный шаг в их карьере; поговаривали, что все без исключения — сэр Уолтер Рэли, Роберт Сидни и Кристофер Блаунт — отказались от столь сомнительного предложения.
Когда в конце концов Елизавета предложила отправить в Дублин дядю Эссекса, сэра Уильяма Ноллиса, Эссекс, боясь потерять проверенного союзника при дворе, настоял на том, чтобы в ирландские болота снарядили его врага, сэра Джорджа Керью. Королева воспротивилась этому предложению, и Эссекс не смог сдержаться. Лишь немногие придворные, включая Роберта Сесила, который, возможно, и рассказал об этом Уильяму Кемдену, стали свидетелями того, что за этим воспоследовало. Эссекс «забылся и, презрев свой долг, неучтиво повернулся к королеве спиной, всем своим видом выражая пренебрежение». Елизавета терпела многое от своего своенравного фаворита, но подобная наглость была непростительной: дав ему оплеуху, она «велела убираться восвояси».
Вне себя от резкой боли, оскорбленный Эссекс схватился за рукоятку шпаги, полагая, что именно королева, публично ударив его, преступила все границы, и принес «торжественную клятву в том, что не может и не хочет проглотить подобное унижение». Перед тем как удалиться, он решил оскорбить Елизавету еще раз, дав ей понять, что никогда бы не стерпел такого унизительного обращения даже от ее отца, короля Генриха VIII.
Елизавета и Эссекс не шли друг другу навстречу, хотя виноваты были оба. Ощущая потребность в услугах Эссекса, королева тем не менее не собиралась унижаться перед своим дерзким подданным. Эссексу же было просто необходимо вернуться во дворец, но не только чтобы склонить королеву и Тайный совет к противоборству с Испанией, — Эссекс хотел убедиться, что именно он и его сторонники пользуются преимуществами королевского покровительства. Поэтому Эссекс направил Елизавете вызывающее письмо — предложив свою версию случившегося, он осудил то «нестерпимое зло, которое она причинила и себе, и ему, не только поправ все правила хорошего тона, но и запятнав добрую репутацию женщины». Подобное высокомерие успеха не возымело. Желая уладить дело, друзья попытались примирить стороны. Сэр Томас Эгертон, лорд-хранитель королевской печати, убедил Эссекса пересмотреть свою позицию, заверив в том, что он «не так далеко зашел, и все еще можно исправить». А затем произнес слова, которые, возможно, уязвили Эссекса: «Ты оставил свою страну, когда ей так нужны твоя помощь и совет… Политика, долг и религия обязывают тебя <…> уступить и подчиниться своей королеве».
Эссекс не мог оставить без ответа обвинения в непатриотичности. Он написал ответное письмо, граничащее с призывом к бунту: «Вы говорите, что я должен уступить и подчиниться <…>. Разве государь не может ошибаться?..» В Эссексе говорило нечто большее, чем просто уязвленное самолюбие. Когда кодекс чести столкнулся с принципом безусловного подчинения политической власти, что же одержало верх? Вызов, брошенный Эссексом абсолютной власти монарха, почерпнут из трактатов — например, из сочинения «Vindiciae Contra Tyrannos» («Защита свободы от тиранов», автор не известен), в котором критика неограниченной власти помазанников Божьих была столь недвусмысленна, что в Англии подобные тексты не печатали до революционных 1640-х. В то же самое время Эссекс обращается к старинной дворянской привилегии и рыцарскому кодексу чести. Для монарха сложно представить себе более опасную комбинацию.
Новости о бедственной ситуации в Ирландии наконец заставили Елизавету и Эссекса отказаться от взаимных претензий, но полного примирения не произошло. Сведения о разгроме английских войск при Блэкуотере распространились мгновенно. 30 августа Джон Чемберлен мрачно писал Дадли Карлтону: «Недавно мы потерпели поражение в Ирландии… Это самое досадное и позорное поражение за все время правления королевы». Чемберлен был поражен тем, что масштаба катастрофы в полной мере не осознал никто: «Кажется, мы остались равнодушными к этому событию — происходит ли это от нашей храбрости и от большого ума, я не знаю, но боюсь, скорее от нашей легкомысленности и невероятной тупости». Из-за чрезмерной самоуверенности или, возможно, из-за недооценки военного мастерства ирландских повстанцев англичане так и не поняли, что их ждет. Сокрушительное поражение развеяло надежды на мир с Испанией, став тяжелым испытанием для английской казны и придав должности лорда-наместника Ирландии гораздо большую значимость, чем месяц назад.
Истоки этой трагедии — в далеком XII веке, когда после англо-нормандского вторжения в Ирландию короли Англии объявили себя лордами Ирландии. В последующие века английское присутствие в Ирландии никогда, по сути, не лишало власти гэльских лордов. Власть в Ирландии оставалась децентрализованной — определяя политику страны, враждующие кланы и их предводители управляли людьми, не владея землями. Влияние англосаксов, как называли англо-нормандских завоевателей, распространялось