Возможно, Шекспир не только видел подобные сцены на улицах Лондона, но и помнил, как в детстве, в Стратфорде-на-Эйвоне, его отец снаряжал в дорогу солдат, типа Мозгляка и Тени, призванных для подавления восстания в северных графствах Англии в 1569-м. Главный олдермен города, а также местный мировой судья, Джон Шекспир, подобно Шеллоу, отвечал и за вербовку, и за местное войско. В коррумпированной практике набора рекрутов для Ирландии таились и другие подводные камни. Капитаны вроде Фальстафа брали взятки со всех рекрутов, а затем приезжали к месту сбора с невидимым войском, продолжая набивать карманы деньгами за доставку солдат в армию. С тех пор как Тайный совет стал получать копию списка завербованных, командирам действительно пришлось доставлять необходимое количество рекрутов. Чтобы обойти закон, они использовали сообщников из местных, и потому люди, лошади и оружие откуда ни возьмись появлялись в нужный день в нужном месте. После успешной сверки списков подставным лицам платили за услуги и возвращали лошадей. Спектакль повторялся по прибытии капитана в Ирландию. Любого солдата, вздумавшего жаловаться, ждала виселица как мятежника. Не удивительно, что королева была недовольна военными расходами, а ее генералы недоумевали, почему реальное количество солдат никогда не совпадало с числом, указанном в списках. Это была нечестная игра.
Одним из самых злостных нарушителей считался сэр Томас Норт, хорошо известный потомкам как переводчик «Жизнеописаний» Плутарха, книги, которую тогда читал Шекспир и которая послужила сюжетным источником для хроники «Генрих V» и трагедии «Юлий Цезарь». В коррупционной деятельности английского капитана можно убедиться, заглянув в один из государственных документов, датированных декабрем 1596 года. «Из всех английских капитанов в Ирландии отряд сэра Томаса Норта с самого начала был в плачевном состоянии из-за плохого снабжения, снаряжения и голода. Многие из его солдат умерли ужасной и горестной смертью в Дублине; у некоторых сгнили и отмерли ступни из-за отсутствия обуви». Превзойдя даже Фальстафа, «сэр Томас Норт уже перед тем, как отправиться на тот свет, предал, как поговаривали, свой жалкий нищенствующий отряд». Елизавета же пожаловала Норту пенсию в сорок фунтов годовых «за честную и верную службу нам».
Войну не одобряли и лондонские купцы: им приходилось покрывать расходы и выдавать принудительные ссуды, которые, они боялись, вскоре будут расцениваться как прямое дарение и никогда не вернутся владельцам. Не удивительно, что в начале декабря члены Тайного совета уведомили лорда-мэра Стивена Соума: город должен выдать займ на шесть месяцев под десять процентов, и королева обязуется его погасить. Опасаясь усугубления ситуации, члены Тайного совета составили список обеспеченных горожан и, отправляя его, указали каждому необходимую сумму выплаты. Кроме того, в поисках еще одного источника финансирования они объявили лорду-мэру о намерении королевы взять взаймы у зажиточных иностранцев, проживающих в Лондоне, «200 000 французских золотых монет». Все группы населения несли тяжкое бремя военных расходов.
17 декабря началась облава на непокорных граждан — тех, кто отказывались выдать государству ссуду, вызывали для объяснений. Никакие угрозы воздействия не имели. Пять дней спустя, разгневанные тем, что лондонские финансовые круги отказались от выдачи займов, никак не реагируя на каждодневные извещения, советники снова написали письмо лорду-мэру, требуя выдать сумму в 20 000 фунтов «до праздников», и выразили свой гнев в адрес тех, кто пытался уклониться. Однако даже этой угрозы оказалось недостаточно, чтобы принудить обеспеченных жителей Лондона внести свою лепту в военные расходы. Саймон Форман, состоятельный астролог и врач, упоминает также постоянные сборы небольших сумм «для солдат», взимавшиеся с каждого домохозяйства («Я полагаю, что не обязан сдавать деньги», — пишет он в своем ежедневнике в начале 1599-го, ломая голову над тем, «стоит ли все же заплатить или нет», и в конце концов решившись сдать деньги в начале января и еще раз — в конце февраля). Если случай Формана считать типичным, ясно, что лондонцы к тому моменту уже сомневались — надо ли им в принципе поддерживать дорогостоящую военную авантюру.
Помимо напряженного финансового положения, существовала и проблема беженцев — неимущих английских поселенцев в Ирландии, людей, которым, как и Спенсеру, удалось сбежать назад в Лондон. Тайный совет предписал мэру и епископу Лондона произвести «сбор пожертвований» для помощи «бедным и нуждающимся из разных стран короны, что проживали в графстве Керри в Ирландии, недавно вернулись оттуда и понесли большие убытки и ущерб от тамошних повстанцев». Один только вид этих людей вызывал сострадание, не говоря об их рассказах про зверства повстанцев.
К середине декабря многие из решительных противников мира с Испанией пересмотрели свою точку зрения. Джон Чемберлен откровенно высказался об этом в письме своему другу Дадли Карлтону: «Удивительно, что самые непреклонные умолкли после того, как поняли, что из этого можно извлечь какую-то выгоду». Осознав, сколь не патриотичны эти мысли, Чемберлен тут же добавил: «Вы видите, как откровенно я пишу Вам обо всем, но надеюсь, это останется между нами, и потом, нам нечего опасаться, и я настолько привык к свободе выражения, когда разговариваю со своими друзьями или пишу им, что мне нелегко от нее отказаться». Страх понести наказание за подстрекательские слова уже витал в воздухе. Когда за три дня до Рождества Тайный совет отдал распоряжение рекрутировать еще 600 человек для войны с Ирландией, лондонцы совсем пали духом. Эссекс еще не успел отплыть в Ирландию, а война уже вызывала всеобщее неодобрение.
По окончании рождественских празднеств в Уайтхолле королева и Эссекс оказались в центре внимания. Елизавета решила подать Эссексу недвусмысленный, с ее точки зрения, знак: «На двенадцатый день, — замечает наблюдательный придворный, — королева танцевала с графом Эссексом в новых богатых нарядах». Другой очевидец уточняет: Елизавета «будучи уже дамой в годах, протанцевала три или четыре гальярды», танца пылкого и ею столь любимого, и ужасно тягостного для неуклюжего в бальном деле Эссекса. Но никто не смел перечить королеве. В начале января Эссекс писал своему кузену Фулку Гревиллу, что накануне нового года Елизавета поставила перед ним «сложнейшую из всех задач, которую когда-либо предлагалось решить джентльмену». Но Эссекс скорее жалел самого себя, чем выражал покорность: в письме (о котором, как он и ожидал, стало известно при дворе) он продолжал сетовать: Елизавета «разбила его сердце», и лишь когда «его душа освободится от бремени тела», королева поймет, «насколько была неправа и какую душевную боль причинила и себе самой». Тем, кто собирался присоединиться к нему в походе, Эссекс старался показать себя с лучшей стороны, в том числе и своему наивному стороннику, крестному сыну королевы Джону Харингтону: «Я справился с Ноллисом и Маунтджоем в Совете — даст Бог, на поле битвы одержу верх и над Тироном».
В субботу 13 января 1599 года в Вестминстере прозвучал погребальный колокол. Новости пришли самые неожиданные и тягостные — в возрасте 46 лет умер Эдмунд Спенсер. Три дня спустя Спенсера похоронили рядом с Чосером в южном нефе Вестминстерского аббатства, который позднее назовут Уголком поэтов. Расходы на похороны взял на себя Эссекс, отдав дань поэту, прославлявшему его как «славного мужа Англии и чудо всего мира». Уильям Кемден, превозносивший Спенсера («этот автор превзошел всех английских поэтов былых времен и даже самого Чосера»), отмечал необычность этих похорон. Как учитель школы в Вестминстере, расположенной в окрестностях аббатства, Кемден имел возможность наблюдать за происходящим. Гроб с телом Спенсера сопровождали поэты; «вместе со скорбными элегиями и другими стихотворениями они бросали в могилу и свои перья». Кемден позднее добавил, что и гроб Спенсера тоже несли поэты. Стихотворения и перья — трогательный момент, менявший привычный ход похорон — с платками, мокрыми от слез, и хвойными ветками, которые в елизаветинские времена обычно кидали в могилу. Почести воздавались не просто великому поэту, но и всей английской поэзии. Вряд ли кто-то из английских стихотворцев пропустил такое событие.
Мы не знаем, кто именно нес гроб Спенсера, но тексты некоторых стихотворений, брошенных в его могилу, дошли до наших дней. Многие принадлежат весьма посредственным поэтам; это Николас Бретон, Фрэнсис Тайн, Чарльз Фитцджеффри, Уильям Алабастер, вездесущий Джон Уивер, Ричард Харви и Хью Холланд. Пожалуй, Холланд выбрал для своего двустишия верную интонацию: «Он был и остается <…> / Королем поэтов, а теперь стал еще и поэтом богов». Но некоторые, такие как песенка Бретона, просто безвкусны: «Служите панихиду на могиле Спенсера / До полного изнеможения души». Спустя три столетия могилу Спенсера вскрыли, рассчитывая найти среди подношений прежде всего шекспировское. Могильщики не смогли обрести искомое, что не удивительно, ведь они копали не в том месте и в итоге вырыли из земли останки поэта XVIII века и поклонника Спенсера Мэтью Прайора. Тем дело и закончилось.
В отличие от многих своих современников, Шекспир питал глубокое отвращение к дифирамбам в адрес авторов — живых или ушедших. Вместо того чтобы нести гроб или пафосно бросать в могилу стихотворения, Шекспир после заупокойной службы скорее всего отправился домой и воздал должное памяти Спенсера, тихонько листая затертые страницы томика его стихов. Спенсера публично провозгласили величайшим из всех английских поэтов — вот к этому Шекспир не смог остаться безучастным. В конце концов Спенсер выбрал путь, который сам Шекспир отверг. Он искал поэтической славы исключительно в покровительстве аристократов или королевы и добился ее стихами о «пламенных устах, давно безгласных, / О красоте, слагающей куплет / Во славу дам и рыцарей прекрасных» (перевод С. Маршака). Так Шекспир пишет в сонете 106, сознательно напоминая об архаизмах Спенсера.
Но различались они не только этим. Шекспир купил дом в родном Страфорде-на-Эйвоне, Спенсер же переехал в замок на захваченной ирландской земле. И что из этого вышло? Шекспир, должно быть, полагал, что Спенсер построил дом на песке. Он не смог предвидеть развития исторических событий и заплатил за это преждевременной смертью и погребением в ногах у Чосера. Слабое утешение!