Вероятно, Шекспир отразил в этой пьесе современные предрассудки о шотландцах, соседях англичан, однако отчасти он и сам думал так же. Если мы откроем эту же сцену в Фолио, в котором пьесу напечатали по оригинальной версии Шекспира, то даже по обозначению персонажей в тексте поймем, что думал о них драматург. На протяжении всей сцены Мак-Моррис и Джеми названы только по национальной принадлежности — «ирландец» и «шотландец», то есть Шекспир выписал скорее два национальных типа, нежели конкретных персонажей. Валлийцу Флюэллену повезло немного больше — один раз он упомянут по имени, а затем только как «валлиец». При этом англичанин Гауэр всегда назван по имени. Увы, представление об англичанах, сражавшихся плечом к плечу в союзе с другими нациями, трещит по швам.
Создавая национальные стереотипы, Шекспир пытается показать взаимосвязь между национальностью и языком со всеми его диалектами. Помимо типичной ломаной речи Мак-Морриса, Джеми и Флюэллена (зачастую их реплики звучат комично), мы слышим ломаную речь Екатерины Французской; сватаясь к принцессе, Генрих V изъясняется по-французски (он знает этот язык на уровне школьника), нескладно говорит по-французски и пленный господин Ле Фер. Мы также присутствуем на уроке английского языка: Алиса учит Екатерину английским словам, некоторые из которых по-французски звучат непристойно; эта сцена позволяет предположить, что Екатерина скоро уступит Генриху.
Услышав исковерканный английский, мы чувствуем, как сложно героям понять друг друга. Несмотря на урок английского, в целом именно языковой барьер мешает преодолеть национальные различия, потому что национальные особенности ярче всего выражаются в речи персонажей. Генрих — типичный англичанин, который не может или не хочет говорить по-французски; своей невесте он объясняет это так: «Ей-богу, Кэт, осилить такую речь по-французски для меня то же самое, что завоевать королевство» (V, 2). Слова Екатерины «Я не понимать, что это» (V, 2) могли бы повторить многие лондонцы. Зритель тоже не всегда понимает, о чем идет речь, ведь в «Генрихе V» Шекспир использует массу неологизмов, придуманных им самим («impawn», «womby vaultages», «portage», «nook-smitten», «sur-reined», «congreeted», «enscheduled», «curselarie»). Эти слова, наряду с редкими («leno», «cresive»), а также заимствованными («sutler», слово, пришедшее из голландского), заставляли зал напрячься, чтобы понять, о чем идет речь. Ирония Шекспира здесь очевидна: он, разумеется, понимал, что английский язык расширяет свои границы (а возможно, и просто замусоривается) за счет присвоения слов других языков.
Наглядный пример того, что англичане и французы не понимают друг друга, — в одной из сцен с Пистолем — этот хвастун не верит своему счастью, узнав, что к нему в плен попал богатый француз. Речь Пистоля, весьма невыразительная, пропитана старинными оборотами, давно вышедшими из употребления, в том числе и высокопарными словами марловианского толка. Когда он слышит французскую речь и думает о выкупе, то мгновенно вспоминает слова популярной ирландской песенки «Calen o costure me», которые произносит на свой лад:
ПИСТОЛЬ
Сдавайся, пес!
ФРАНЦУЗСКИЙ СОЛДАТ
Je pense que vous êtes gentilhomme de bonne qualité.
ПИСТОЛЬ
Калите? Calmie, custure me.
Ты, верно, дворянин? Как звать тебя? Ответствуй. ( IV, 4 )
«Calen o costure me» — искаженное название ирландской песенки «Девушка, сокровище мое» («Cailin og a’stor»), в свою очередь исковерканное Пистолем («Calmie, custure me»). Ирландский язык, как и сама Ирландия, и ее население, присвоен англичанами, безнадежно подчинен английскому. Этот короткий обмен репликами также позволяет понять, насколько мастерски и реалистично Шекспир изображает своих персонажей, — хотя Пистоль и не Гамлет, но, поняв ход мыслей этого героя, мы прекрасно видим, кто перед нами.
Случись подобный разговор в Ирландии на самом деле, было бы совсем не до смеха. Автор анонимного английского трактата «Рассуждение об Ирландии» (1599) предупреждает, что из-за завоевательных войн и кровосмесительных браков англичане, возможно, и вовсе утратят свою идентичность: «В Ирландии ходят слухи о том, что новые английские поселенцы во втором поколении уже ирландцы, а совсем не англичане», правда, замечает автор трактата, «зло всегда побеждает добро». Чтобы не развивать дальше эту мысль, он пытается убедить читателя в том, что англичане склонны скорее выселять ирландцев, чем искоренять их привычки: «Переселение ирландцев на другие земли счастливо способствует перемене их нравов». Лучше всего было бы отправить их в Англию — прислуживать англичанам (что случится, если и на родине возникнут кровосмесительные браки, совершенно не ясно). Даже Спенсер в своем трактате «Взгляд…» рассуждает о том, что англичане, живущие в Ирландии, становятся «настоящими ирландцами», и задается риторическим вопросом, предвосхищающим размышления Мак-Морриса о национальной идентичности: «Неужто возможно, чтобы англичанин, получивший воспитание в такой цивилизованной стране, как Англия, встретившись с варварами, забыл о своем происхождении и о своей национальности? Как же так?»
Национальные вопросы, волновавшие елизаветинцев во время войны с Ирландией, нашли глубокое отражение в «Генрихе V»; этим шекспировская хроника значительно отличается от предшествующих пьес о правлении Генриха V. Так, в третьем акте дофин называет англичан полукровками:
Возможно ли побегам,
Рожденным сладострастьем наших предков,
Росткам, привитым к дикому стволу,
Подняться так внезапно к облакам,
Глумясь над их самих родившим стеблем? ( III, 5 )
Игра слов, связанная с понятием «graft» (прививать растения), затуманивает смысл сказанного. В 1066 году после завоевания Англии норманнами, англичанки стали рожать от них детей («ростки, привитые к дикому стволу»). Почему же века спустя Генрих V со своей армией полукровок и выскочек смеет «глумиться над их самих родившим стеблем», то есть бросить вызов им, французам? Герцогу Бурбонскому, кипящему от гнева, ничего не остается, как согласиться с дофином: «Норманны! Все норманнские ублюдки!» (III, 5). Слова герцога еще более нелепы, чем реплика дофина. Да, англичане стали норманнами после завоевания Англии, но они бастарды. С точки зрения дофина и герцога Бурбонского, чистокровны только французы, но и те тревожатся за свое будущее: «…дамы говорят, смеясь над нами, / Что пыл у нас погас, что им придется / Отдать тела английской молодежи, / Чтоб Францию бойцами населить» (III, 5).
Болезненный вопрос чистоты национальной крови звучит на протяжении всей хроники. В творчестве Шекспира «Генрих V» занимает серединное положение между «Венецианским купцом», где Шекспир несколько лет назад уже поставил вопрос о межнациональных браках, и «Отелло», в котором он позднее возобновит размышления на эту тему. Угроза Генриха разрешить английским солдатам насиловать французских девиц из Гарфлера еще больше подогревает ситуацию:
Моя ль вина — о нет, скорее, ваша, —
Коль ваши девы в руки попадут
Горячего и буйного насилья? (III, 3 )
Продолжим растительную метафору Шекспира: на этот раз подвой и черенок меняются местами (корень дерева — французские девицы, черенок — английские солдаты). Однако от этого все равно ничего не изменится, так как кровосмесительные браки — неизбежное следствие завоевательной войны. По иронии судьбы, счастливый финал пьесы ведет к такому же межнациональному союзу (романтизированному, разумеется), потому что англичанин Генрих женится на французской принцессе. Важное место в пьесе занимает вопрос о наследнике, за которым будущее нации; в пятом акте Генрих спрашивает Екатерину: «…ты непременно станешь матерью славных солдат. Не смастерить ли нам между днем святого Дионисия и днем святого Георга мальчишку, полуфранцуза-полуангличанина, который отправится в Константинополь и схватит турецкого султана за бороду? Хочешь?» (V, 2). Угроза со стороны турок поможет англичанам и французам на время забыть о разногласиях. В финале Хор, выполняющий функцию эпилога, напомнит нам, что сын Генриха и Екатерины, Генрих VI, полуфранцуз, полуангличанин, никогда не пойдет в поход на Константинополь; в действительности, он лишится Франции, а затем и своей короны. Дав зрителю надежду, Хор в итоге разрушает ее.
Скрытая ирония звучит и в словах Пистоля, который узнает новости о своей жене: «…Иль шлюхою моя Фортуна стала? / Узнал я, от французской хвори Нелль / В больнице умерла» (V, 1). Распространяя т. н. французскую болезнь, то есть сифилис, и заражая англичан, французы мстят за себя. Узнав о смерти жены, Пистоль решает вернуться к прошлому образу жизни: «Сводником я стану / И легким на руку карманным вором. / Я в Англию сбегу и стану красть» (V, 1). За торжественным возвращением Генриха (а, следовательно, и Эссекса) в шекспировской пьесе совсем не заметно исполненное горечи возвращение на родину таких участников боевых действий, как Пистоль. Хотя англичане воевали с ирландцами на территории врага, а не на своей собственной, было ясно, что опыт войны не пройдет для английских солдат бесследно. Психологическая травма — тоже болезнь, пусть и другого рода, но не менее тяжелая, чем сифилис. Война отзовется во всех уголках Англии, в том числе и в родном для Шекспира Стратфорде-на-Эйвоне: в июне 1601 город подаст такое прошение: «…избавить общество от Льюиса Гилберта, ирландского солдата, искалеченного на войне». Гилберт был мясником (отец Шекспира, занимавшийся выделкой кожи, хорошо знал Гилберта по делам торговли, и, возможно, с ним или с его родными была знакома и вся семья Шекспиров). Неизвестно, как Гилберт выглядел до войны и как он жил, однако в послевоенные годы он стал для общества обузой, и в Стратфорде его побаивались: Г