Шекспир закончил работу над первой редакцией «Гамлета» осенью 1599-го, но не торопился представить трагедию на суд пайщиков и актеров театра. Перечитав пьесу после небольшого перерыва, он решил ее переработать, после чего переписал набело. Вряд ли он заранее знал, что потребуется внести столько различных изменений, — как стилистически важных, так и незначительных (в общей сложности, их около тысячи). Новая версия все еще не подходила для постановки — Шекспир сократил трагедию лишь на 230 строк, добавив при этом 90 новых, и время спектакля уменьшилось таким образом всего на 10 минут. Работа над второй редакцией шла своим чередом, без всякой спешки. Шекспир показал текст актерам только зимой 1600 года, и даже тогда для постановки в театре трагедия все еще нуждалась в существенных сокращениях.
Поскольку обе редакции «Гамлета» дошли до наших дней, мы можем проследить за тем, как Шекспир правил текст, разумеется, принимая во внимание, что изменения, в том числе, возникали из-за ошибок наборщиков, цензуры и т. п. Надо сказать, Шекспир отредактировал пьесу крайне тщательно — утверждение его современников о том, что он не поставил в своих рукописях ни одной кляксы, явная выдумка.
К примеру, в реплике Гамлета: «Что ему Гекуба, / Что он ей…» драматург заменил местоимение именем собственным, чтобы придать строке большую звучность: «Что ему Гекуба, / Что он Гекубе…» (II, 2). Шекспир также неустанно вычеркивал устаревшие слова, используя вместо них более современные, и упрощал те, смысл которых был неясен: описывая смерть Офелии, во второй редакции Гертруда упоминает «snatches of old tunes» (обрывки старых песен), тогда как в первой — вместо «tunes» использовано старинное существительное «lauds»; в пятом акте, когда священник рассказывает о церемонии прощания с Офелией, в первой редакции использовано выражение «virgin crants», а во второй — «virgin rites» (V, 1; дословно — проводы девы). Таких примеров очень много.
Самые, казалось бы, незначительные замены, тем не менее, существенны. Важнейшее изменение, о котором так много писали исследователи, — правка одного-единственного слова в первой строке первого монолога Гамлета. В первой редакции эта строка звучит так: «О that this too too sallied flesh would melt» («О, если б этот плотный сгусток мяса / Растаял»). Во второй редакции вместо «sallied» использовано слово «solid» (I, 2). Sallied (sullied) в первой версии дословно означает «мясо, извалянное в грязи» — Гамлет имеет в виду, что он очернен (испачкан) неверностью матери. Во второй редакции акцент не на неверности королевы, а на желании Гамлета раствориться в мире, стать ничем, ведь он бездействует.
Даже самые крошечные изменения в репликах главного героя меняют характер Гамлета, усложняя его. Подкарауливая Клавдия во время молитвы, в первой редакции принц говорит: «Now I must do it but now he is praying» (III, 3) («Сейчас я должен сделать это, но сейчас он молится»[19]), во второй редакции вместо «but» (но) использовано «pat» (как раз): «Сейчас я как раз должен сделать это — он молится»). Отличие весьма существенное. В первом варианте Гамлет сомневается — он не может убить Клавдия во время молитвы. Во второй редакции Гамлет может действовать прямо сейчас, так как он застал своего обидчика врасплох; он останавливает себя потому, что в таком случае душа Клавдия, получив прощение грехов, отправится на небеса.
Еще более показательный пример — в гневном обращении Гамлета к Офелии. В первой редакции Гамлет говорит:
I have heard of your paintings too, well enough; God has given you one face, and you make yourselves another: you jig and amble, and you lisp, and nickname God’s creatures, and make wantonness ignorance. ( III, 1 )
Слышал я и про ваше малевание, вполне достаточно; бог дал вам одно лицо, а вы себе делаете другое; вы приплясываете, вы припрыгиваете, и щебечете, и даете прозвища Божьим созданиям, и хотите, чтоб ваше беспутство принимали за неведение. ( перевод М. Лозинского )
Во второй редакции «paintings» заменено на prattlings (болтовня), «face» — на «расе», «make wantonness ignorance» — на «make your wantonness your ignorance». Таким образом, Гамлет указывает Офелии на иные недостатки, чем в первой редакции, и речь теперь идет не о том, как она выглядит, а о том, как она говорит и двигается.
Перечитывая «Гамлета», Шекспир также понял: не всё в его тексте понятно зрителю и потому внес ряд сокращений. Во второй редакции, к примеру, в конце первой сцены четвертого акта Клавдий произносит такие слова:
Come, Gertrude, we’ll call up our wisest friends;
And let them know, both what we mean to do,
And what’s untimely done. O, come away!
My soul is full of discord and dismay.
Идем, Гертруда, созовем друзей;
Расскажем им и то, что мы решили,
И что случилось…
Однако в более ранней версии Клавдий говорил иначе, более сложным метафорическим языком:
Идем, Гертруда, созовем друзей;
Расскажем им и то, что мы решили,
И что случилось; так, быть может, сплетня,
Чей шепот неуклонно мчит сквозь мир,
Как пушка в цель, свой ядовитый выстрел,
Минует наше имя и пронзит
Неуязвимый воздух. О, иди!
Страх и смятенье у меня в груди.
Ряд изменений позволяет предположить: как и в случае «Юлия Цезаря» и «Как вам это понравится», драматург поначалу до конца не понимал, что случится дальше с его героями и куда их приведет сюжет пьесы.
Правка, внесенная Шекспиром в первые три акта, довольно проста и понятна, чего не скажешь о конце четвертого акта и особенно о последнем монологе Гамлета («Как все кругом меня изобличает / И вялую мою торопит месть!», IV, 4). Если в предшествующих монологах герой не может найти ответы на мучительные вопросы, но все же принимает решение о том, как ему действовать дальше, то в монологе четвертого акта все иначе.
Перед отплытием в Англию Гамлету встречается Фортинбрас, ведущий свою армию на Польшу, чтобы «забрать клочок земли, / Который только и богат названьем» (IV, 4). За исключением финала трагедии это единственный раз, когда мы видим Фортинбраса, хотя время от времени о нем упоминают другие персонажи. В первом акте Горацио говорит:
…незрелой
Кипя отвагой, младший Фортинбрас
Набрал себе с норвежских побережий
Ватагу беззаконных удальцов
За корм и харч для некоего дела,
Где нужен зуб… ( I, 1 )
Опасаясь вторжения Фортинбраса в Данию, датчане готовятся к обороне и усиливают стражу — именно поэтому в начале пьесы мы видим Бернардо и Франсиско, несущих дозор. Позднее мы узнаем, что король Норвегии, дядя Фортинбраса, ныне немощный, по просьбе Клавдия «послал пресечь наборы / Племянника, которые считал / Приготовлениями против Польши» (II, 2). Фортинбрас — полная противоположность Гамлета; если бы не дядя, он давно бы отомстил за смерть своего отца.
Случайная встреча с Фортинбрасом — поворотный момент пьесы и, возможно, самый мрачный ее эпизод. Именно тогда Гамлет в полной мере осознает тщету и бессмысленность героических деяний. Глядя на войско Фортинбраса, Гамлет так оценивает его военный поход:
Две тысячи людей
И двадцать тысяч золотых не могут
Уладить спор об этом пустяке!
Вот он, гнойник довольства и покоя:
Прорвавшись внутрь, он не дает понять,
Откуда смерть. ( IV, 4 )
Эта мысль восходит к «Хроникам» Холиншеда, которые Шекспир хорошо знал. Бунт, пишет Холиншед, — «нарыв на теле государства; прорвись он, государство вряд ли оправится». Лекарства просто нет.
В четвертом акте Гамлет вновь во власти прежних дум. До этого он размышлял о звериной сущности людей, их вероломстве: Пирр космат и схож с «гирканским зверем» (II, 2), Клавдий — «блудный зверь, кровосмеситель» (I, 5), как называет его Призрак, мать Гамлета, скучала по мужу меньше, чем «зверь, лишенный разуменья» (I, 2). Теперь же Гамлет резко меняет свою точку зрения. «Раздумывать чрезмерно об исходе» столь же вероломно, что и действовать импульсивно. «Что человек, когда он занят только / Сном и едой?» — вопрошает Гамлет. И тут же сам себе отвечает: «Животное, не больше» (IV, 4). Он никак не может отрешиться от мысли о своей животной сути, которая, как теперь ему кажется, коренится в его трусоватой привычке к бесконечным размышлениям:
То ли это
Забвенье скотское, иль жалкий навык
Раздумывать чрезмерно об исходе, —
Мысль, где на долю мудрости всегда
Три доли трусости, — я сам не знаю,
Зачем живу, твердя: «Так надо сделать»,
Раз есть причина, воля, мощь и средства,
Чтоб это сделать. ( IV, 4 )
Гамлет презрительно отвергает даже мысль о необдуманных действиях, и этим завоевывает доверие зрителя. Но выхода все равно нет — действуй он решительно или бездействуй, это, как он полагает, ничего не изменит. Встреча с Фортинбрасом лишь укрепляет Гамлета в мысли о суетности и тщете мира:
…Вся земля пример;
Вот это войско, тяжкая громада,
Ведомая изящным, нежным принцем,
Чей дух, объятый дивным честолюбьем,
Смеется над невидимым исходом,
Обрекши то, что смертно и неверно,
Всему, что могут счастье, смерть, опасность,
Так, за скорлупку. ( IV, 4 )
Гамлет явно иронизирует. Фортинбрас действует как должно, но при этом он очень жесток. Гамлет называет норвежца «изящным, нежным принцем», чего совсем не скажешь о грубом и беспощадном норвежце. Фортинбрас честолюбив и готов идти в бой, он совсем не боится того, что случится, и потому готов пожертвовать жизнью своих солдат лишь «за скорлупку». Яичная скорлупа символизирует здесь также обесцененную корону (этот образ будет развит в «Короле Лире»).