Вчера, когда я ловила на трассе машину, луна висела прямо над головой – ярко-желтая, даже с красным оттенком, как апельсин. Редкие машины пролетали мимо, обдавая меня брызгами, лишь старенькая «Лада» затормозила, и водитель услужливо распахнул дверцу. Плюхнувшись на сиденье, я подумала, что наконец-то спаслась, и выдохнула: «Спасибо!» Водитель посмотрел на меня, пожалуй, слишком пристально и вроде бы хмыкнул, отчего мне сразу стало как-то неуютно, нехорошо.
– Мы вроде бы знакомы, – глухо сказал водитель и кашлянул.
Я вздрогнула: за рулем сидел лысый завхоз из дома престарелых.
– А, это вы. Здравствуйте. – Я искренне ему улыбнулась.
– Были в гостях? – так же глухо спросил завхоз, наверно, чтобы просто поддержать разговор.
– Можно и так сказать.
– Почему не вызвали такси? Я очень удивился, увидев вас на обочине.
– У меня с собой сто рублей только, – нашлась я. – Поэтому и не вызвала. Теперь будут ваши.
– Бросьте, какие деньги, – завхоз ответил немного зло, и я тут же пожалела, что, может, нечаянно его задела.
– Вы чем-то расстроены? Что случилось? – Он спрашивал напористо и сердито.
– Да ничего не случилось. Просто там, на дороге, очень темно и страшно.
– А в чужую машину садиться не страшно?
Вопрос как-то застал врасплох. По крайней мере, это был меньший страх, чем торчать в одиночестве в темноте. Я пожала плечами, но в темноте, наверное, он этого не увидел, поэтому спросил еще:
– Или вам не верится, что с вами тоже может что-то случиться?
– Дело не в этом, – беспомощно попыталась сформулировать я, но он тут же перебил:
– Ладно. Вам куда?
– Домой, только это далековато будет. На Булыгина.
– За десять минут доедем, – ответил завхоз и последующие десять минут хранил молчание. А впрочем, о чем еще разговаривать?
Он показался мне человеком суховатым, но все же я была ему благодарна. Потому что ну где бы я сейчас была, ни появись он из-за поворота на своей «Ладе»? И у меня даже мелькнула мысль, не пригласить ли его на чай, но – нет. Нет. Потому что я только что выпуталась из этой истории с апельсином, вернее выпуталась в том смысле, что успела удачно слинять, но на самом деле так и не выпуталась, потому что апельсин отравил все остаточные чувства, которые до того еще трепыхались во мне в ожидании реанимации. А еще потому, что не заметила со стороны завхоза никакого интереса, кроме праздного любопытства: «А как это вы не боитесь? А что вас сюда привело?» Он ведь даже не спросил, как меня зовут.
Было, оказывается, не так и поздно, и я успела прикупить в супермаркете молока и батон на завтра. Перед Владькой оправдываться не пришлось: он завис где-то в гостях, и на сей раз я не стала его вызванивать. Накормив кота, я залезла под душ и дала волю слезам. Я плакала за все время, в течение которого у меня плакать не получалось. Плакала за себя и за Маринку, за одноногого Павла Юрьевича, которого обидела ни за что, почему-то еще – за Владьку, хотя он и не давал повода плакать. Вроде бы у него в жизни все складывается отлично, но вот если бы сегодня я не вернулась домой, он бы этого просто не заметил. Напротив, сидел бы в своих гостях и тихо радовался, что мамаша не достает звонками. И может быть, не спохватился бы и на следующий день. А мой остывший труп меж тем валялся бы где-нибудь в кустах, и его бы вынюхали собаки, и вот в этот момент Владьку точно стоило бы пожалеть, потому что он прозевал смерть своей мамочки. Меня ведь могли запросто убить и там, на дороге. Как же мне повезло, что мимо проезжал завхоз, а не какой-нибудь отморозок. Милый, чудный завхоз! Выбравшись из душа, я выключила мобильник, просто чтобы не ждать ни от кого звонка, налила себе молока и еще посмотрела по телику дурацкое кино из жизни провинциалов, которые в кино всегда гипернаивны, но за счет этого и вылезают. То есть находится благодетель, который ценит бесхитростные души.
Утром, стоит только включить мобильник, он тут же выдает мне три непринятых вызова, причем все – с неизвестного номера. Кто-то настойчиво добивается меня, начиная с восьми утра! Неужели Анима нашел мой номер мобильного? В сущности, это не так и сложно, но ведь тогда он себя обнаружит. Я решаю не перезванивать и, когда очередной вызов застает меня за скворчащей яичницей, некоторое время не решаюсь ответить. Однако мобильник не унимается, и я все-таки отвечаю.
– Анна Константиновна? Вы можете сейчас говорить?
Голос в трубке ясный, густой. Таким голосом разговаривают киногерои в фильмах эпохи социализма, а в обычной жизни – люди, которые точно знают, чего хотят. И это меня как раз и смущает. Чего может хотеть от меня неизвестный мужчина? Поэтому я, в свою очередь, отвечаю неуверенно:
– Д-да. Могу.
В трубке слышно, как кто-то на вздохе берет дыхание, потом говорит:
– Это звонит Юрий Петрович Лебедев, муж Лебедевой Марины.
– Д-да, – повторяю я, нервно сглотнув.
– У меня есть к вам разговор, причем срочный. Вы сможете мне сегодня уделить полчаса? Я приеду за вами куда скажете.
– Н-ну. Я пока дома, мне в библиотеку к двенадцати.
Господи, да знать бы еще, что за разговор! Неужели о совращении малолетнего Павла Юрьевича? Я уже собираюсь с железом в голосе заявить, что Павел Юрьевич – вполне самостоятельный человек и понимает, что делает. Но Юрий Петрович заявляет очень мягко и будто вполне дружелюбно:
– Вот и славно. Тогда я заеду за вами в половине двенадцатого. Пятнадцати минут будет вполне достаточно.
Он краток и умеет ценить собственное время. А вот я в оставшиеся три часа просто не знаю, куда себя деть. Раз пять подвожу губы ярко-красной помадой. Пью кофе и опять подвожу. Наконец ровно в половине двенадцатого, когда я спускаюсь во двор, в арку въезжает лимузин, похожий на синего крокодила, и останавливается возле моего подъезда. Марку машины я, естественно, затрудняюсь определить, я в них вообще ничего не смыслю.
– Анна Константиновна? – Из машины вылезает мордатый дядька в коротком черном пальто с блесткой. Ботинки на нем из лаковой кожи и тоже тускло поблескивают в жиденьком свете дня.
Неужели это тот бывший мальчик в вышитой косоворотке?
Он любезно распахивает передо мной дверцу своего лимузина. Робко кивнув в знак приветствия, я сажусь в машину, и чрево ее тут же поглощает меня. Все, я внутри крокодила, осталось только переварить.
– Вы не бойтесь, – говорит Юрий Петрович, когда лимузин мягко снимается с места.
– А я вас и не боюсь, – спешу заверить я. Действительно, чего бояться? Если драться полезет – я сразу сдачи дам.
– Нет, вы меня неправильно поняли. – Он неожиданно смеется. – Я хотел сказать: не бойтесь – не опоздаете. Я остановлюсь возле сквера с Пушкиным, там и поговорим без свидетелей, а я, с вашего разрешения, перекурю. Никак не могу бросить, а ведь закурил только в тридцать лет. Вы не курите?
– Нет. И даже не начинала.
– Это правильно.
Видно, что он забивает пустыми фразами желание сказать что-то важное. Но что? Что вообще может сообщить мне этот грузный дядька, обитающий совсем в ином мире? И вдруг, бросив на него осторожный взгляд, я понимаю, что это же тот самый тип, который однажды курил возле памятника Пушкину, а мы со справочницей Наташей его обсуждали. Что он там делал? Поджидал Маринку?
– Так вы на ликеро-водочном работаете? – спрашиваю я, дабы, может быть, удостовериться, что Юрий Петрович Лебедев – действительно тот человек, за которого себя выдает. Потому что я ну никак не узнаю в нем бывшего паренька в косоворотке. А вдруг он думает обо мне то же самое? Неужели эта старая вешалка – та самая хрупкая девочка, подружка невесты?
– Место работы в конце концов не выбирают. Оно само тебя находит. – Он как будто немного оправдывается.
– А я ничего плохого и не имела в виду.
– Ну да. На ликеро-водочный еще не каждого возьмут. Хотя ситуация с этой водкой, согласитесь, абсурдная.
На слове «абсурдная» я вздрагиваю.
– Водка продается во всех магазинах страны, – продолжает Юрий Петрович, – очевидно, для того, чтобы люди ее пили. А когда люди выпивают эту водку, с ними начинают активно бороться, отлавливать на улице, облагать штрафами.
Нет, он не Анима. Слишком уж конкретно мыслит.
– Но вы же сами, – робко вставляю я.
– Да. Моя задача – сделать план и прибыль. Все остальное – лирика, которая начальству по рангу не полагается, и все же иногда меня посещают странные мысли.
Синий лимузин ловко разворачивается на шоссе возле самой библиотеки и вписывается в пространство между двух тополей на обочине.
– Вот здесь и поговорим. – Юрий Петрович выдыхает тяжело, как после пробежки.
Опустив стекло, он закуривает и некоторое время молчит. В открытое окно тянет резкий сырой воздух, и я невольно ежусь.
– Мы все оказались в весьма пикантной ситуации, – наконец произносит Юрий Петрович, и я опять ежусь, только теперь – от предощущения того, что он мне сейчас скажет по поводу того, что в нашем возрасте нужно в первую очередь думать о детях и репутации.
– Сказать, что именно моя репутация довольно серьезно пострадала, – говорит Юрий Петрович, – это ничего не сказать. Да вы и сами понимаете. Библиотека – публичное место, и все, что там происходит, рано или поздно становится достоянием общественности.
– Но разве можно жить с оглядкой? – вставляю я. – Каждую минуту опасаясь, что кто-нибудь косо посмотрит или подумает бог знает что? Почему нельзя оставаться собой и делать то, что полагаешь нужным?
– Только если это не вредит окружающим. – Юрий Петрович поправляет узел галстука. Точно так же поправлял галстук Павел на той дурацкой лекции.
– Кому же мы успели навредить, кроме вас?
– Поймите, я и так делаю все, что от меня зависит, но когда мне чуть ли не напрямую посторонние люди советуют принять меры.
Интересно, какие же меры? Запретить нам с Павлом встречаться как каким-нибудь школьникам? Да что вообще себе позволяет этот нахал? Подумаешь, шишка с ликеро-водочного!