– А-а… – Оксана произнесла вслух. – Аисты!
Аисты являли себя еще несколько раз за утро. Они уже не казались Оксане такими большими. Исказила ли силуэты тех, первых, призма рассвета, либо они действительно относились к какой-то особой породе… Оксана так и не поняла. А может, просто глаз замылился быстро, ослеп на чудо.
Проводник объявил: «Суди-мир», – с расстановкой, с непонятной такой интонацией, которая заставила вздрогнуть. Она наконец-то прочла название: Суди мир! Господи, суди мир! Или, может быть, так: Суди, мир! То есть суди меня, мир!
И что предпочтительней – суд мирской или Божий, – Оксана не знала.
В Судимире их ждал дом, купленный на деньги от двух квартир. В доме было пять или шесть больших комнат и еще какие-то закутки, комнатенки… Оксана бродила по дому в невозможности определить для себя место. Она никак не могла понять, что этот дом – ее дом, и что почему-то ничего страшного не случается с ней. Напротив, жизнь каким-то чудесным образом повернулась. Но почему? За что? Или тем горче будет расплата?..
Николай устроил ее работать учительницей младших классов. Просыпаясь всякое утро, Оксана думала так, что она участвует в каком-то спектакле, где ее заставляют представлять других женщин: жену Николая, мать Галинки, учительницу… Какое право имеет она входить к детям в класс? Однако все реже и реже задавала она себе этот вопрос. Вернее, даже не она сама-нынешняя, но какая-то иная, бывшая Оксана, от которой осталось теперь только имя. Да и оно выросло, удлинилось отчеством: Оксана Степановна. Так обращались к ней и ученики, и соседи. И как-то тихонько, подспудно, прокрался в ее мысли другой въедливый вопросик: ну не окажись она тогда в том злополучном месте на берегу – а?..
К зиме с Оксаной что-то неладное стало твориться. Вечером болела голова, аппетита не было никакого, вид манной каши почему-то вызывал тошноту. Она еле-еле дотягивала положенные часы уроков. Может быть, все же сказалась перемена климата?
Разглядывая себя тайком в зеркало, Оксана ухмылялась злорадно: что, голубушка, получила? У нее сильно отекли ноги, тело потеряло форму, раздалось, оплыло, черты лица смазались… Оксана распухала на глазах, как покойник, однако внутренне оставалась равнодушна к тому, что творилось с ней, готовая принять все, что бы ни ожидало ее впереди: инвалидность, паралич, слепота. Ну и пусть. Значит, так тому и положено быть.
Перед самыми зимними каникулами, на одном из последних уроков, Оксана упала в обморок. Очнулась она в школьном медпункте на жесткой кушетке. Школьная медсестра Таисия Павловна держала ее за руку, а рядом хлопотал врач «Скорой помощи». Таисия Павловна почему-то ей улыбалась.
– Что со мной? Что это? – спросила ее Оксана.
– А то вы сами не знаете, Оксана Степановна, двоих-то как носили?
– Двоих? – Оксану сковал ужас. Носили двоих? Два трупа? Неужели она проболталась в бреду? – Ко-го носили?
– Галинку и Сашку, – медсестра засмеялась. – Я и то ваших детей по именам помню. Да вы, голубушка, больше нас испугались.
Галинка и Сашка? При чем тут дети?
– А где мои дети? – Оксана приподнялась на локтях.
– В садике оба, и пацан, и девчонка, где им еще-то быть, – медсестра опять засмеялась. – Ну а кто у вас тут, – она похлопала Оксану по животу, – я не знаю.
– Вам бы следовало предупредить, Оксана Степановна, – строго отозвался врач. – Взрослая женщина все-таки. В консультации на учете состоите?
– В консультации?.. – Оксана повторила растерянно.
– Вот-вот, а еще учительница. Стыдно мне-то вас поучать, – журил врач. – Четвертый или пятый месяц, а она и в ус не дует! Позор! Беременность сложная…
Оксана захлебнулась воздухом, напугав медсестру. Беременность? Она тут же вскочила с кушетки… Да как же это случилось с ней? С ней, с Оксаной, которая и за женщину себя уже не считала?.. Как это случилось… с убийцей!?
Да, у нее давно не было месячных. Как давно, она не считала, принимая отсутствие их за должное, за то, что это тоже ей в наказание. Но беременность, новое материнство – за что?..
И тут она ощутила, как плод шевельнулся внутри, будто разбуженный ее немым криком. Он толкался, объявляя о неизбежности собственного рождения. Она оттолкнула руки врача:
– Не надо, я сама пойду. Мне уже хорошо, ничего не надо…
В том же ошарашенном состоянии неверия своему телу она отправилась в консультацию. Николай сопровождал ее и сидел в коридоре, пока пожилая врач, похожая на мышь в очках, ощупывала ее живот, прослушивала стетоскопом с обеих сторон… Оксана уже начинала бояться, что там, внутри ее, что-то не так. Может быть, это и не ребенок вовсе, а выродок, чертов подкидыш от семени содеянного ею зла… Почему-то вспомнилась лягушка, запрыгнувшая в могилу.
Наконец врач оторвалась от живота, помедлила, протерла очки:
– Сейчас пройдете на ультразвук, нам нужно убедиться… Плод или странно лежит, или… я слышу два сердца.
Оксана так до конца и не поняла, о чем говорила врач. Ее провели по коридору мимо Николая, который было приподнялся навстречу. Оксана кивком усадила его, натянуто улыбнулась…
В кабинете ультразвукового исследования живот намазали чем-то скользким. Врач принялся водить щупом по скользкому животу, одновременно заглядывая в экран монитора. И в том, что производили над ее телом, Оксана ощущала какую-то странность, будто и тело-то было уже не ее, а само по себе. Оно совершило обычную женскую работу, никак не завися от Оксаны, и поэтому еще пугало.
– Ну что там? – Оксана не выдержала напряжения нервов.
– Двойня. Вам говорили?.. Беременность явно двуяйцевая – мальчик и девочка. Как странно, неудобно лежат плоды…
– Можно… Можно мне самой посмотреть?
Врач развернул монитор к Оксане.
Она заглянула в себя. Внутри нее была яма. В яме сладко спали два человечка, которые успели пробиться, прорасти корешками обратно в жизнь. Один из них будто лежал на спинке… Оксана закричала. Ее крик слышали все – в коридоре, в кабинетах и даже на улице. Так громко могут кричать только птицы. Выпустив с криком ужас, Оксана забилась в истерике, срывая с себя провода и простыни, царапая ногтями по скользкому животу:
– Это неправда! Нет! Они умерли оба! Они умерли, умерли!
И дальше, когда уже прибежали врачи, она продолжала кричать, что плоды умерли, она сама их убила.
Во всяком случае, так поняли врачи – из того, что она кричала.
К Николаю вышли и стали расспрашивать, не пыталась ли Оксана сделать аборт или как-то иначе навредить плодам.
– Да вы не обращайте внимания, – виновато оправдывался Николай будто бы за себя. – Она учительница, работа нервная, сами знаете, когда и сорвется. Свои дети еще мотают кишки…
Врачи с пониманием кивали:
– Такое случается иногда при беременности. Навязчивые идеи, страхи… Ей надо бы подлечиться…
– Ничего, обживемся, – отвечал невпопад Николай. – А к лету, глядишь, заведем козу.
Потом вывели Оксану. Она была ко всему безразлична после успокоительного укола, будто в ступоре. Позволила надеть на себя пальто. На улице Оксана окинула пустым взглядом голые кроны и сказала Николаю равнодушно, спокойно:
– Это я их убила. Сперва своего мужа, потом и твою жену. Не знала только, как тебе рассказать.
– Пойдем присядем. – Николай подвел ее к скамейке. Стряхнув варежкой снег, усадил.
Возле его ботинок с тупыми квадратными носами беззаботно скакали воробушки.
– Я как приехал, на следующий день, – ну, после того, как у тебя побывал, – Николай говорил торопливо, будто желая быстрее досказать до сути, – я к брату твоему пошел. Опять водка, то-се, он, видать, выпить горазд… Набрался, и тут я: «Выкладывай все как есть!» – говорю. Он заплакал: «А что мне будет?». «А ничего!» – говорю. В общем, расколол я его.
Оксана перевела взгляд – от ботинок на лицо Николая:
– Ты знал?
– Знал.
– И ты женился на мне?
– Я же сразу тебе сказал: все, что до меня было, – не считается. А ты думала, зачем я в Судимир тебя увез?
– Чтобы как отрезало. Я так решил.
– Зачем ты на мне женился?
В паузе стало слышно короткое, прерывистое дыхание Николая:
– Я про Таньку догадывался давно, да все как-то не верилось. Если бы я ее на том бережку засек – горло перерезал бы, вот те крест! – И он грубо, решительно рубанул ладонью по горлу. – Но я только так подумал, а ты – сделала. Ну как еще объяснить… Это я не умею… ну, вроде ты мой грех на себя взяла… Потому что раз уж я так подумал… А ты себя защищала, свою жизнь, любовь…
Оксана впервые услышала от Николая «любовь». И только сейчас ей открылось его лицо. Она увидела, что у человека, сидящего рядом, высокий ровный лоб, глаза в сетке тонких морщинок, крупный, всегда будто чуть растянутый улыбкой, рот…
– Николай!
– Ну.
– Николай, а как же близнецы?..
Она хотела спросить: «Разве я еще способна произвести на свет что-то доброе?»
– Близнецы… А что близнецы? Летом в сандалиях ходить будут. Да… – Он звучно выдохнул, как бы выпустив остатки того, что свербило внутри. – А там, глядишь, обживемся и заведем козу.
Сентябрь 2001
Жить!
Ветер зимы бродил вокруг дома, затекая в форточку, становился зримым в движении штор. Во дворе полковник шагал сквозь ветер к автомобилю – Нина Никаноровна наблюдала за ним в окно. Автомобиль его стартовал отфыркиваясь, будто чертыхался. Был он и сам человек грубоватый…
– Купил бы когда конфет, – вздыхала Нина Никаноровна, потягивая на ночь чай с остатками выпечки.
Полковник имел пристрастие к ее пирожкам с капустой…
Ветер зимы играл залетевшей на балкон случайной тряпочкой, рвал ее в лоскутки. И этот рваный флажок, зацепившийся за трубу, бился сигналом бедствия, рождая стыд за неуместный немой крик о помощи…
Заезжая на чай, полковник всякий раз предлагал Нине Никаноровне выйти за него замуж:
– Квартиру твою сдадим, сами поедем отдыхать в военный санаторий. На юге бывала?