оном. Конечно, у его родителей есть вопросы. Но чтобы из школьной сплетни состряпать подобное обвинение – это просто смехотворно. Не могу представить, как можно думать, будто Бронвин убила бы человека только потому, что он собирался запостить ложь.
– Это не ложь, – выдавливаю я, но слишком тихо, и она меня не слышит.
– У полиции ничего нет. – Отец говорит так, будто обсуждает компанию, которую думает приобрести, и находит ее недостаточно привлекательной. – Дутые косвенные улики. Никаких реальных результатов криминалистической экспертизы, иначе бы они в эту сторону не сунулись. Это у них последняя надежда. – Впереди машина резко тормозит на желтый, и папа, нажимая на тормоз, тихо ругается по-испански. – Бронвин, тебе нечего об этом волноваться. Найдем самого лучшего адвоката, хотя это формальность. А когда все закончится, я думаю подать в суд на полицию. Особенно если что-то из этого просочится и повредит твоей репутации.
У меня в горле такое ощущение, будто я пытаюсь протолкнуть слова сквозь тину.
– Это правда. – Меня еле слышно, и я прикладываю руку к пылающей щеке, заставляя себя повысить голос. – Я сжульничала. Простите.
Мама оборачивается.
– Прости, не расслышала, детка. Что ты сказала?
– Я сжульничала.
Слова вылетают из меня сплошным потоком, я рассказываю, как села за лабораторный компьютер после мистера Камино и заметила, что он не отключился от своего гугл-диска. И там был файл с вопросами наших тестов по химии за весь год. Я скачала его на флешку, почти не успев подумать. А потом весь год получала отличные оценки.
Понятия не имею, как Саймон об этом пронюхал. Но он, как обычно, был прав.
Следующие несколько минут в машине оказываются ужасными. Мама смотрит на меня как на предательницу. Папа не может последовать ее примеру, но время от времени поглядывает на меня в зеркало так, будто надеется увидеть что-то другое. И на лицах у них читается одна мысль: «Ты не такая, как мы думали».
Смысл жизни для моих родителей – заслуженный успех. Папа был одним из самых молодых главных финансистов компании в Калифорнии еще до того, как мы родились, а мама такой известный дерматолог, что уже несколько лет не может найти время для новых пациентов. С самого детского сада в меня вбивали одну мысль: «Работай как следует, выкладывайся до конца, и все получится». Так всегда и было – пока не началась химия. Наверное, я просто не знала, что с этим делать.
– Бронвин! – Мама все еще смотрит на меня и говорит тихо и сдавленно. – Боже мой, я никогда и представить себе не могла, что ты на такое способна. Это ужасно во многих смыслах, но самое главное – это дает тебе мотив.
– Я не убивала Саймона! – вспыхиваю я.
Суровые морщины вокруг маминых губ чуть разглаживаются, она качает головой.
– Ты меня разочаровала, Бронвин, но такого обвинения я бы против тебя не выдвинула. Я просто отмечаю факт: раз ты не можешь безоговорочно заявить, что Саймон солгал, дело может обернуться очень плохо. – Она трет рукой глаза. – Как он узнал, что ты сжульничала? У него есть доказательства?
– Не знаю. Саймон никогда… – Я замолчала, вспоминая все прочитанные мною за несколько лет сообщения «Про Это». – На самом деле он никогда ничего не доказывал. Просто… получалось так, что все ему верили, потому что он никогда не ошибался. В конце концов все всплывало.
И я думала, что это сойдет мне с рук, потому что файлы мистера Камино я скачала еще в марте прошлого года. Вот чего я не понимаю: если Саймон все знал, почему он еще тогда это не выложил?
Очевидно, я понимала, что поступила неправильно. Мне даже пришла мысль, что это может быть незаконно, хотя, строго говоря, аккаунт мистера Камино я не взламывала – он был открыт. Мейв со своим потрясающим знанием компьютеров постоянно залезала во всякие закрытые штуки ради забавы, и я тогда еще подумала, не попросить ли ее взломать для меня файлы мистера Камино. Или даже подменить мою оценку. Но тогда я действовала спонтанно. Файл был прямо передо мной, и я его скопировала.
А потом, через много месяцев, я решила им воспользоваться, уговаривая себя, что в этом нет ничего страшного – нельзя же допустить, чтобы один трудный предмет разрушил все мое будущее. И в этом была едкая ирония судьбы, учитывая то, что произошло сейчас в полицейском участке.
Интересно, правду ли написал Саймон про Купера и Эдди? Детектив Мендоса показала нам все записи, намекнув, что кто-то, возможно, уже сознался и заключил сделку с правосудием. Я всегда считала, что талант у Купера от бога, а Эдди слишком одержима Джейком, чтобы даже посмотреть на другого, но и они вряд ли могли подумать, что я способна на жульничество.
А вот с Нейтом все ясно. Он никогда не притворялся, что он не такой, какой есть.
Папа заезжает на дорожку, глушит мотор, вынимает ключи из замка зажигания и поворачивается ко мне:
– Есть еще что-нибудь, что ты нам не рассказала?
Я вспоминаю ту вызывающую клаустрофобию комнатку в участке, где родители сидели по обе стороны от меня, а детектив Мендоса бросал вопросы как гранаты:
Вы с Саймоном соперничали?
Ты когда-нибудь была у него дома?
Ты знала, что он пишет о тебе пост?
Была ли у тебя другая причина относиться к нему неприязненно?
Родители сказали, что я не обязана отвечать на его вопросы, но на последний я ответила. «Нет», – сказала я тогда.
– Нет, – говорю я сейчас, глядя отцу в глаза.
Если он знает, что я вру, то никак этого не показывает.
Нейт
Воскресенье, 30 сентября, 17.15
Сказать, что поездка домой с похорон Саймона в сопровождении Лопес прошла напряженно, значит не сказать ничего. Во-первых, ее пришлось отложить на несколько часов, пока меня не отпустил полисмен Стрижка-Ежиком, который привел меня в участок и стал спрашивать, не я ли убил Саймона, формулируя этот вопрос самыми разными способами. Во-вторых, Лопес попросила разрешения присутствовать, и он согласился, что меня устраивало. Хотя обстановка стала несколько неловкой, когда он заговорил о том, что Саймон обвинил меня в наркоторговле.
Эти обвинения, хотя они и обоснованны, он доказать не может, и даже я знаю это. Я и был спокоен, когда он сказал мне, что обстоятельства смерти Саймона дают полиции вескую причину обыскать мой дом на предмет наркотиков и ордер у них уже есть. Но я с утра все вычистил, так что они ничего не найдут.
Слава богу, что Лопес навещает меня по воскресеньям, а то я бы уже был за решеткой. За это я у нее в большом долгу, хотя она об этом и не знает. И за то, что она поддержала меня во время допроса, чего я не ожидал. Я вру ей в лицо при каждой встрече и совершенно уверен, что она это знает. Но когда Стрижка-Ежиком стал накаляться, она его осадила. У меня было чувство, что единственное, что у них есть, – это шаткие косвенные улики и версия, которую – как они надеялись – кто-нибудь из нас подтвердит, не выдержав давления.
Я ответил на часть его вопросов – те, которые, как мне казалось, не ставили меня под удар. На остальные следовало «не знаю» или «не помню». Иногда это даже была правда.
Лопес ни слова не говорит с самого выхода из участка, пока не подъезжает к моему дому. Ее взгляд ясно дает понять, что в произошедшем даже она не может найти светлую сторону.
– Нейт, я не стану спрашивать, правда ли то, что я увидела на этом сайте. Если до этого дойдет, то это разговор между тобой и адвокатом. Но ты должен понять: если с этой минуты ты попадешься на наркоте – в любом виде, в любой форме и любым способом, – я тебе помочь не смогу. Никто не сможет. И это не шутка. Речь идет о потенциальном уголовном преступлении. В этом деле замешаны четверо ребят, и у каждого – кроме тебя – есть родители, материально обеспеченные и участвующие в жизни детей. Если не просто богатые и влиятельные. Ты – очевидный изгой и идеальный козел отпущения. Я ясно выражаюсь?
Да уж, она не смягчает ситуацию.
– Ага. – До меня дошло. Я думал об этом всю дорогу домой.
– Ну и хорошо. Увидимся в следующее воскресенье. Если буду нужна тебе раньше – позвони.
Я вылезаю из машины, не сказав «спасибо». Дурацкий поступок, но у меня сейчас никак не получается быть благодарным.
Я захожу под низкий потолок нашей кухни и чуть не падаю от вони: смрад от застывшей блевотины лезет в нос и в глотку, у меня перехватывает дыхание. Я оглядываюсь в поисках источника и думаю, что сегодня мне повезло: отец сумел добраться до раковины. Просто не дал себе труд потом смыть.
Зажимая нос и рот одной рукой, другой я открываю кран и пускаю струю воды, но без толку. Все уже застыло и превратилось в корку, придется отскребать.
Где-то у нас есть губка – наверное, в ящике под раковиной. Но я не пытаюсь его открыть, а бью по нему ногой. Это дает отличную разрядку, и я пинаю дверь раз пять или десять, сильнее и сильнее, пока дешевое дерево не раскалывается, разлетаясь щепками в стороны. Я тяжело дышу, набирая полные легкие мерзкого воздуха, и меня так от этого воротит, что я готов кого-нибудь убить.
Есть такие мерзкие типы, которым не следовало бы жить. Вот есть, и все.
Из гостиной доносятся знакомые звуки – Стэн царапает лапами по стеклу террариума, просит еду. Я выливаю в раковину полбутылки жидкости для мытья посуды и снова пускаю воду. С остальным разберусь потом.
Беру из холодильника контейнер с живыми кузнечиками и вытряхиваю их в террариум Стэна. Они прыгают там в блаженном неведении, не зная, что приготовила для них судьба. Дыхание у меня замедляется, в голове проясняется, но от этого ненамного легче. Если не одна мерзость, так другая.
Групповое убийство. Теория интересная. Наверное, я должен радоваться, что копы не пытаются все повесить на меня. Остальных попросят кивнуть и отпустят на свободу. Не сомневаюсь, что Купер и блондинка будут более чем рады подыграть. Бронвин, быть может, и нет.
Я закрываю глаза, кладу руки на крышку террариума Стэна и вспоминаю дом Бронвин. Как там чисто и светло, как они с сестрой разговаривают друг с другом – как будто все самое интересное скрывается в том, что они не сказали. Приятно, наверное, после того, как тебя обвинят в убийстве, вернуться в такой дом.