Господи, как это может быть, что сердце стучит словно молот, а я до сих пор жива? Оно же должно было выскочить из груди.
– В конце прошлого учебного года, когда ты был с родителями в Козумеле, я встретила на пляже Т. Д. Мы раздобыли бутылку рома и напились. И я пошла к нему домой, и я… – Слезы текут по моим щекам и капают на ключицы.
– И ты что? – спокойно спрашивает Джейк.
Я запинаюсь, стараясь найти слова, которые бы звучали не так ужасно. Но Джейк повторяет:
– И ты – что?
Он произносит это с такой силой, что слова выскакивают из меня сами.
– Мы переспали. – Я содрогаюсь от рыданий и едва могу говорить. – Джейк, мне очень жаль, я очень сожалею, это была глупая, страшная ошибка, мне страшно, страшно жаль.
Джейк минуту молчит, а потом раздается его ледяной голос:
– Значит, тебе жаль. Ну это класс. Тогда, выходит, все в порядке. Раз тебе страшно жаль.
– Правда жаль… – бормочу я, но он вскакивает и начинает бить кулаком в стену. Я не могу сдержать удивленный вскрик. Штукатурка на стене трескается, посыпая синий ковер белой пылью. Джейк трясет кулаком и бьет в стену еще раз, уже сильнее.
– Блин, Эдди! Ты черт-те сколько времени назад трахнула моего друга, с тех пор все время мне врешь, и тебе жаль? Да что с тобой стряслось, черт побери? Я же с тобой как с королевой!
– Я знаю, – всхлипываю я, глядя на кровавые мазки, оставленные на стене его костяшками.
– По твоей милости я общался с парнем, который ржал у меня за спиной, когда ты вылезла из его постели и влезла в мою, будто ничего и не случилось. Делая вид, что тебе на меня не наплевать.
Джейк почти никогда не ругается при мне, а если случается, то тут же извиняется.
– Я не делаю вид! Джейк, я тебя люблю. Всегда любила, с того самого момента, как тебя увидела.
– Так зачем ты это сделала? Зачем?
Я задавала себе этот вопрос все эти месяцы и ничего не могла придумать, кроме нелепых оправданий. Была пьяна, была глупа, была не уверена в себе. Наверное, последнее ближе всего к истине: годы, когда я была гадким утенком, взяли свое.
– Я совершила ошибку. И сейчас сделала бы все, чтобы ее исправить. Если бы могла все изменить, изменила бы.
– Но ведь ты не можешь? – спрашивает Джейк и на минуту замолкает, тяжело дыша.
Я не смею сказать ни слова.
– Посмотри на меня.
Я сжимаю голову в ладонях.
– Посмотри, твою мать! Уж это ты мне должна, Эдди.
И я смотрю, но лучше бы мне ничего не видеть. Его лицо – красивое лицо, которое я полюбила еще до того, как оно стало таким красивым, – искажено яростью.
– Ты все испортила, ты это знаешь?
– Знаю. – Это выходит как стон, стон пойманного животного. Если бы я могла отгрызть себе конечность, чтобы вырваться из капкана, я бы так и сделала.
– Убирайся! Убирайся к чертям из моего дома! Видеть тебя не могу!
Не знаю, как я смогла подняться по лестнице и открыть дверь. Оказавшись на улице, я копаюсь в сумке, ища телефон. Стоять, рыдая, на подъездной дорожке у дома Джейка немыслимо. Надо пойти на Кларендон-стрит и найти Эштон.
Но тут машина на другой стороне улицы тихо сигналит, и я сквозь туман слез вижу, как моя сестра опускает стекло.
При моем приближении лицо у нее становится печальным.
– Я предполагала, что может так выйти. Давай садись, мама нас ждет.
Часть вторая. Игра в прятки
Глава 10. Бронвин
Понедельник, 1 октября, 7.30
В понедельник я собираюсь в школу как обычно. Встаю в шесть, чтобы полчаса побегать, в шесть тридцать – овсянка с ягодами и апельсиновым соком, через десять минут душ. Сушу волосы, выбираю одежду, наношу крем от загара. Десять минут уходит на просмотр «Нью-Йорк таймс». Проверяю почту, укладываю книги, проверяю, полностью ли заряжен телефон. Единственное отличие – в семь тридцать у меня встреча с адвокатом.
Ее зовут Робин Стаффорд, и она, как утверждает отец, блестящий и весьма успешный защитник по уголовным делам. Но не слишком хорошо известна. Не из тех адвокатов, которые автоматически ассоциируются с богачами, пытающимися откупиться от правосудия. Она приезжает точно вовремя и улыбается мне широко и тепло, входя на кухню вслед за Мейв.
Я бы не смогла угадать ее возраст, но отец вчера показал мне ее биографию, и там сказано, что ей сорок один. На ней кремовый костюм, резко контрастирующий с темной кожей, изящные золотые украшения, туфли, на вид дорогие, но не уровня Джимми Чу.
Она садится за наш кухонный островок напротив родителей и меня.
– Бронвин, рада познакомиться. Давай поговорим о том, что ты можешь ожидать сегодня и как справиться с учебным днем.
Ну да, теперь это моя жизнь. Школа – это то, с чем надо справляться.
Она кладет перед собой руки.
– Не думаю, что полиция действительно считает, будто вы вчетвером планировали убийство, но очевидно, что они пытаются вывести вас из равновесия и выжать какую-нибудь полезную информацию. Из чего следует, что имеющихся у них улик в лучшем случае недостаточно. Если никто из вас ни на кого не покажет и будет держаться своей версии, они ничего не смогут сделать, и я считаю, что в конце концов дело будет закрыто как смерть в результате несчастного случая.
Тиски, сдавливавшие мне грудь с самого утра, немного разжимаются.
– Несмотря на то что Саймон собирался опубликовать про нас эти ужасы? И про это как раз писалось на «Тамблере»?
Робин очень элегантно пожимает плечами.
– В сухом остатке там нет ничего, кроме сплетни и троллинга. Я знаю, что вы принимаете это всерьез, но с точки зрения закона все это пустышка, пока не подкреплено весомыми доказательствами. Лучшее, что вы можете сделать, – это не говорить об этом деле. Главное – с полицией, но и со школьной администрацией тоже не стоит.
– А если нас будут спрашивать?
– Скажите, что вы обратились к адвокату и теперь не можете отвечать на вопросы иначе как в его присутствии.
Я пытаюсь представить себе такой разговор с директором Гуптой. Не знаю, что об этом слышали в школе, но, если я сошлюсь на Пятую поправку, это будет здоровенный красный флаг.
– Ты дружишь с другими учениками, которые были оставлены в тот день после уроков? – спрашивает Робин.
– Скорее нет. С Купером у нас есть общие предметы, но…
– Бронвин! – перебивает мать с холодком в голосе. – Ты в достаточно дружеских отношениях с Нейтом Маколи, который вчера вечером тут появлялся. В третий раз.
Робин выпрямляется на стуле, и я краснею. Вчера, после того как папа заставил его уехать, состоялся серьезный разговор. Папа решил, что он за нами следит, и мне пришлось дать некоторые объяснения.
– А почему Нейт был здесь трижды, Бронвин? – спрашивает Робин с вежливым интересом.
– Да ничего особенного. В день смерти Саймона он подвез меня домой. Потом в пятницу заехал немножко потусоваться. А почему он приезжал вчера, я не знаю, потому что мне не дали возможности у него спросить.
– Вот как раз эти «тусовки», когда родителей нет дома, меня и беспокоят… – начинает мама, но Робин ее перебивает:
– Бронвин, какова природа твоих отношений с Нейтом?
Понятия не имею. Может, поможете мне их проанализировать? Или это не входит в рамки вашего контракта?
– Я его едва знаю. Мы несколько лет даже не разговаривали, до прошлой недели. Сейчас мы оба в непростой ситуации, и… в общем, это помогает, когда рядом с тобой люди, проходящие через то же самое.
– Я рекомендую держать дистанцию со всеми участниками этого дела, – повторяет Робин, игнорируя злобный взгляд матери в мою сторону. – Не стоит давать полиции пищу для ее теорий. Если просмотреть твой мобильный и почту, найдутся ли недавние разговоры с этими учениками?
– Нет, – честно отвечаю я.
– Это приятно слышать. – Она смотрит на часы – тонкий золотой «Ролекс». – Это все, что мы сейчас могли обсудить, если ты хочешь попасть в школу вовремя, что необходимо. Дело прежде всего, как обычно. – Она снова сияет той же теплой улыбкой. – Потом поговорим более подробно.
Я прощаюсь с родителями, с некоторой неловкостью глядя им в глаза, и зову Мейв, беря ключи от «Вольво». По дороге я напрягаюсь в ожидании, что в школе случится что-то ужасное, но все до странности обыденно. Полиция не ждет меня в засаде, никто не смотрит на меня иначе, чем смотрел до появления этого поста на «Тамблере».
И все же я лишь вполуха слушаю, о чем щебечут Кейт и Юмико, а мои глаза блуждают по коридору. Есть только один человек, с которым я хочу поговорить, человек, от которого мне положено держаться подальше.
– Девочки, потом пересечемся, о’кей? – бросаю я и перехватываю Нейта, когда он ныряет на черную лестницу.
Если он и не ожидал меня увидеть, то никак этого не показывает.
– Привет, Бронвин! Как семейство?
Я прислоняюсь к стене рядом с ним и понижаю голос:
– Хотела извиниться за папу – что он вчера заставил тебя уйти. Он очень переживает из-за происшествия.
– Интересно, с чего бы это. – Нейт тоже понижает голос. – Тебя еще не обыскивали?
Я широко раскрываю глаза, и он мрачно усмехается:
– Ну, я так и думал. Тебе, наверное, не положено со мной говорить?
Я не могу удержаться и оглядываю пустую лестницу. Я и без того уже параноик, и в присутствии Нейта мой страх не становится слабее. Мне приходится напоминать себе, что мы не составляли никакого заговора с целью убийства.
– Зачем ты приезжал вчера?
Он смотрит мне в глаза, как будто собирается сказать что-то важное о жизни и смерти и презумпции невиновности.
– Хотел извиниться, что украл у тебя Иисуса.
Я чуть отодвигаюсь. Понятия не имею, о чем это он. Какая-то религиозная аллегория?
– В смысле?
– В четвертом классе, на рождественской постановке в школе Сент-Пия. Я у тебя украл Иисуса, и тебе пришлось заворачивать в одеяло сумку. Прости меня за это.
Я смотрю на него секунду, и напряжение покидает меня, оставляя слабость и легкое головокружение. Я толкаю Нейта в плечо, и он начинает смеяться от удивления.