Я намного выше его и, посмотрев вниз, вижу в коробке папки. Наверное, он и сам справится. А водянистые глаза мистера Эйвери прищуриваются, когда он видит мой телефон.
– Не хотел бы прерывать ваше текстовое общение.
– Да я только… – Я замолкаю, потому что объяснение насчет встречи с адвокатом, на которую я почти опаздываю, очков мне не добавит.
Мистер Эйвери шмыгает носом и поудобнее перехватывает коробку.
– Не понимаю я вас, молодежь. Так одержимы своими экранами и этими сплетнями.
Он морщится, будто у этих слов противный вкус, и я не знаю, что сказать. Он намекает на Саймона? Интересно, дала ли себе труд полиция допросить в выходные мистера Эйвери – или он был исключен как не имеющий мотива? Известного им мотива, по крайней мере.
Он встряхивается, будто тоже не понял, о чем говорит.
– Ну, как бы там ни было. С вашего разрешения, Купер?
Ему стоит лишь сделать шаг в сторону, чтобы обойти меня, но, наверное, это моя обязанность.
– Конечно, – киваю я, давая ему пройти. Я смотрю, как он шаркает по коридору, а сам решаю бросить все в шкафчике раздевалки и идти к машине. И без того уже достаточно поздно.
На последнем светофоре перед домом я останавливаюсь на красный, и тут пищит мой телефон. Я думаю, что сообщение от Кили, потому что пообещал ей обсудить костюмы для Хеллоуина. Но это мама:
Приезжай в больницу. У бабули сердечный приступ.
Глава 11. Нейт
Понедельник, 1 октября, 23.50
С утра я обзвонил поставщиков и сказал, что на время выхожу из бизнеса. Потом выбросил телефон – у меня есть еще парочка. Обычно я покупаю в «Уолмарте» партию за наличные и пользуюсь ими несколько месяцев, прежде чем заменить на новые.
Насмотревшись японских ужастиков, я почти в полночь достаю новый телефон и звоню на тот, который дал Бронвин. На шестом гудке она снимает трубку, и голос у нее чертовски нервный.
– Алло?
У меня искушение изменить голос и спросить, можно ли приобрести у нее партию героина, но тогда она выбросит телефон и не станет больше со мной разговаривать.
– Привет.
– Поздно уже, – говорит она укоризненно.
– Ты уже спала?
– Нет, – признается она. – Не могу.
– И я тоже.
Какое-то время мы молчим. Я лежу, растянувшись на кровати с парой тонких подушек под спиной, глядя, как на экране застыли написанные иероглифами титры. Потом выключаю фильм и прокручиваю список каналов.
– Нейт, ты помнишь день рождения Оливии Кендрик в пятом классе?
Помню. Последний день рождения, на который я ходил в «Сент-Пие», пока папаша меня оттуда не забрал, потому что мы не могли больше оплачивать учебу. Оливия пригласила весь класс и устроила «охоту на мусор» у себя во дворе и в лесу прямо за ним. Мы с Бронвин были в одной команде, и она отгадывала подсказки так, будто это ее работа и она жаждет повышения. Мы выиграли и получили впятером подарочные карты ай-тюнс на двадцать долларов.
– Ага.
– Мне кажется, что тогда мы с тобой разговаривали в последний раз.
– Может быть.
Я помню лучше, чем она, наверное, думает. В пятом классе мои друзья стали замечать девчонок, и в какой-то момент все завели себе девушек примерно на неделю. Глупые детские игры, когда он куда-нибудь ее приглашал, она соглашалась, а потом они друг друга не замечали. Когда мы ходили по лесу за домом Оливии, я смотрел, как передо мной прыгает конский хвост Бронвин, и думал, что бы она сказала, если бы я попросил ее быть моей девушкой. Но я этого не сделал.
– А куда ты делся после «Сент-Пия»? – спрашивает она.
– В «Грейнджер».
«Сент-Пий» был до восьмого класса, так что я не учился с Бронвин в одной школе, пока не попал в старшую. К тому времени она уже стала законченной карьеристкой.
Бронвин молчит, будто ждет от меня продолжения, потом тихонько смеется.
– Нейт, зачем ты мне звонишь, если собираешься на все давать односложные ответы?
– Может быть, ты задаешь не те вопросы?
– О’кей. – Снова пауза. – Это правда?
Мне не надо спрашивать, о чем она.
– И да, и нет.
– А конкретнее?
– Да, я продавал наркотики, находясь на испытательном сроке за продажу наркотиков. Нет, я не лил арахисовое масло в чашку Саймона Келлехера. А ты?
– Аналогично, – отвечает она тихо. – Да и нет.
– Так ты сжульничала?
– Да. – Ее голос дрожит, и если она сейчас заплачет, я не знаю, что буду делать. Может, притворюсь, что связь оборвалась. Но она берет себя в руки. – Мне действительно стыдно. И я очень боюсь, что об этом узнают.
В ее голосе звучит неподдельная тревога, так что мне не следовало бы смеяться, но удержаться не получается.
– Итак, ты несовершенна. Ну и что? Милости просим в реальный мир.
– Я знакома с реальным миром, я не живу в мыльном пузыре. – Голос ее холоден. – Просто я сожалею о том, что сделала, вот и все.
Наверное, сожалеет, но это еще не вся правда. Реальность более запутанна. У нее были месяцы, чтобы сознаться, если это и правда ее грызло, а она этого не сделала. Мне непонятно, почему людям так тяжело признать себя идиотами, которые облажались, потому что не ожидали, что их поймают.
– Судя по голосу, тебя больше волнует, что подумают люди.
– Нет ничего плохого в том, чтобы беспокоиться о мнении людей. Это избавляет от испытательного срока.
У меня гудит основной телефон. Он лежит рядом с кроватью на исцарапанной тумбочке, которая качается, если ее тронуть, потому что у нее сломалась одна ножка, а мне лень чинить. Я переворачиваюсь и читаю сообщение от Эмбер:
Не спишь?
Я готов сказать Бронвин, что мне надо идти, но тут она вздыхает:
– Извини, удар ниже пояса. Дело в том, что это просто… ну, для меня это сложнее. Я разочаровала обоих родителей, но для моего отца это хуже, чем для матери. Ему всю жизнь приходилось преодолевать стереотипы, потому что он родился не здесь. Он долго строил свою репутацию, а теперь я могу запачкать ее одним глупым поступком.
Я готов ей сказать, что так никто не думает. С моей точки зрения, ее семья совершенно неприкосновенна. Но, наверное, каждый сам знает, с какой пакостью воюет, и я не знаю, с чем борется Бронвин.
– А откуда твой отец? – спрашиваю я.
– Он родился в Колумбии, но сюда переехал в десять лет.
– А мама?
– Ее семья здесь уже вечность. Четвертое поколение ирландцев или что-то вроде того.
– И моя тоже, – говорю я. – Но скажем так: когда мне перестало везти, это ни для кого не стало сюрпризом.
Она вздыхает.
– Все это – совершеннейший сюр, правда? Как можно подумать, что кто-то из нас стал бы убивать Саймона?
– Ты веришь мне на слово? – удивляюсь я. – Забыла, что я на испытательном сроке?
– Да, но я видела, как ты пытался помочь Саймону. Чтобы такое изобразить, надо быть очень хорошим актером.
– Если я такой социопат, что убил Саймона, я могу изобразить все что угодно, разве нет?
– Ты не социопат.
– Откуда ты знаешь? – усмехаюсь я, но на самом деле хочу узнать ответ. Я тот, кого обыскали. Очевидный изгой и идеальный козел отпущения, как сказала Лопес. Человек, который врет, когда ему удобно, и соврет, не задумавшись ни на секунду, ради спасения своей шкуры. Не очень понимаю, как при таких фактах можно верить человеку, с которым не общался уже шесть лет.
Бронвин отвечает не сразу, и я перестаю переключать каналы, остановившись на фильме про мальчика и змею. Не думаю, что это лучший выбор.
– Я помню, как ты расстраивался из-за своей мамы. – Она наконец прерывает молчание. – Когда она появлялась в школе и вела себя… ну, ты знаешь. Будто болеет или что-то такое.
Будто болеет или что-то такое. Наверное, Бронвин имеет в виду тот случай, когда мать орала на сестру Флинн на родительском собрании и потом посрывала со стен все наши рисунки. Или как она плакала у края тротуара, когда ждала меня после футбола. Есть из чего выбрать.
– Она мне правда нравилась, – осторожно произносит Бронвин, но я молчу. – Она говорила со мной так, будто я взрослая.
– То есть ругалась при тебе, ты хочешь сказать, – уточняю я, и Бронвин смеется.
– Я всегда думала, что скорее она ругалась вместе со мной.
Что-то в ее словах до меня доходит. Будто она под всей этой шелухой видела человека.
– Ты ей тоже нравилась.
Я вспоминаю нашу с Бронвин встречу на лестнице: волосы у нее все еще собраны в хвост, лицо светится. Как будто все это было интересно и стоило ее времени. Если бы она сейчас была здесь, ты бы ей снова понравилась.
– Она мне всегда говорила… – Бронвин замолкает, но все же заканчивает: – Что ты потому меня достаешь, что неровно ко мне дышишь.
Я смотрю на сообщение Эмбер, на которое до сих пор не ответил.
– Могло быть, уже не помню.
Я же сказал: вру всегда, когда мне это удобно.
Бронвин на минуту замолкает.
– Мне пора. Надо хотя бы попробовать поспать.
– Ага, мне тоже.
– Наверное, посмотрим, что будет завтра, да?
– Наверное.
– Ладно, пока. Нейт, знаешь что? – Она говорит быстро, поспешно выталкивая слова. – Я-то к тебе тогда точно неровно дышала. Что бы это ни значило сейчас. Ничего, наверное. Но все равно, для сведения. Ладно, спокойной ночи.
Она вешает трубку, я кладу телефон на тумбочку и беру другой. Снова читаю сообщение Эмбер, потом набираю:
Приезжай.
Если Бронвин думает, что для меня в этом есть что-то большее, то она очень наивна.
Эдди
Среда, 3 октября, 7.50
Эштон заставляет меня ходить в школу, матери же абсолютно наплевать. По ее глубокому убеждению, я сломала жизнь нам всем, и потому уже совершенно не важно, что я делаю и чего не делаю. Прямо она этого не говорит, но при каждом ее взгляде на меня это можно прочесть на ее лице.
– Пять тысяч долларов просто за разговор с адвокатом, Аделаида! – шипит она в четверг за завтраком. – Надеюсь, ты понимаешь, что это из твоего фонда на колледж?