ть.
Поняв, что этот рассказ будет долгим, я сел на диван рядом с Хеленой.
– Что потом?
– Однажды я обедал с сыном одного моего старого друга. Мальчик собирался изменить свою жизнь и стать актером. Откровенно говоря, его отец попросил меня отговорить его от этого шага. Находясь именно в том положении, когда мог рассказать ему всю правду, я согласился.
– И вас увидели.
– Именно. Один из посетителей узнал меня и сфотографировал – фото он продал журналу «Международный соглядатай». Там напечатали короткую заметку – полагаю, просто в качестве безобидной клеветы.
– Но как клевету ее никто не воспринял.
– Конечно, я все яростно отрицал – и только потому что это неправда. Многие мои талантливые друзья – гомосексуалисты. Для меня в этом нет ничего особенного. Теперь-то я понимаю, что своим отрицанием только подлил масла в огонь. Очень быстро к компании подключились такие журналы, как «Национальный интерес» и «Всеобщие что за дела». Они пели старую песню насчет того, что моя «голубизна» интересна публике, хотя и не объясняли почему. В дело вступили конкурирующие группы защитников прав сексуальных меньшинств – некоторые хотели «исключить» меня из геев, другие же, напротив, жаждали «оставить» в их рядах. Все это раздулось до предела, по крайней мере в таблоидах.
– А правда мало кого интересовала.
– В точку. На тот момент меня самого тоже. Я уверен, что вы в курсе: любая публичность идет только на пользу. В нашей индустрии узнали, что я еще жив. Через пару недель мне стали предлагать яркие роли в телесериалах. Через год я вернулся на роли второго плана в голливудских постановках, а между агентами началась борьба за право представлять меня. Сейчас я уже вторую неделю снимаюсь в своей первой после десятилетнего перерыва главной роли. Играю президента. – Он подмигнул. – Сенаторы для меня уже слишком мелки.
– Поздравляю. А дальше?
– Вы с вашей дамой не хотите выпить? Пиво, например.
– Я уж думала, вы не предложите, – заметила Хелена.
В столе посреди комнаты был спрятан холодильник. Когда Джеймисон достал пиво, я поторопил его, но очень мягко – старый хрен начинал мне нравиться.
– Рэй Хаммонд, – напомнил я.
– Да. Так вот, все шло просто прекрасно. – Джеймисон нахмурился. – Мне просто нужно было все отрицать и время от времени представлять доказательства того, что верить мне не стоит, – и повышенное внимание к моей персоне обеспечено. А потом меня стал беспокоить один человек. Должен сказать, он подошел к делу поделикатнее вас. Сначала письма, потом телефонные звонки. Предупреждения, что может произойти нечто ужасное. И только после этого он появился у меня дома и ознакомил с некоторыми фактами в той же манере, что и вы. И предложил мне немедленно сделать выбор: или я плачу ему, или теряю все.
– Каким образом?
– Люди не могут жить без секретов – без чужих. То, что одни хотят сохранить в тайне, скрыть, другие непременно хотят узнать. И хотя это всего лишь орава озабоченных, сейчас аудитория таблоидов и им подобных изданий на моей стороне. У нас своеобразный контракт, и то, что они периодически узнают о моих «секретах», является его главным пунктом. По этому контракту они полностью в курсе моей частной жизни, а выгоду мы делим пополам.
– Так, значит, это был шантаж?
– Да. Значительная сумма ежемесячно. С ростом моего успеха росли и суммы. Это становилось все более и более непереносимым, а мужчина становился все более и более странным.
– В каком смысле?
– Внешне он совсем не менялся. Властный, умеющий держать себя в руках. А вот глаза его менялись. Это значит, что-то менялось у него в голове, и ему все труднее становилось делать то, что он делал. Актеры быстро учатся замечать подобные вещи. Он стремительно терял уверенность и переставал понимать смысл своих действий.
– Но продолжал вытряхивать деньги.
– До прошлой недели. – Джеймисон посмотрел на меня. – Знаете, я не убивал его, если именно это вас интересует.
– Знаем, – ответил я, допил пиво и встал. – А как Хаммонд вышел на вас в самом начале?
Джэймисон отвернулся.
– Боюсь, я не знаю ответа на этот вопрос. Вероятно, ему просто повезло. Считается, что базу данных «Приятных снов» невозможно взломать, но кто-то из сотрудников мог разговориться. Сами понимаете, я не могу позволить женщине жить в этом доме – ведь тогда все тайное сразу же станет явным… Так что мне приходится прибегать в своих… э-э-э… увлечениях к услугам сторонних организаций.
– Дороговато будет, а?
– Но ведь платить приходится за все, – улыбнулся Джеймисон. – Как вы знаете, мне кругом приходится выкручиваться, не только с профессионалами любовных утех. Кстати, а вам-то откуда все стало известно?
Я достал листок бумаги из кармана и протянул ему.
– Учтите, могут быть и другие записи, – предупредил я.
– В любом случае спасибо, – он пожал плечами как человек, привыкший к страху разоблачения, и положил листок в карман.
Проводил нас до двери, с удовольствием рассказывая о съемках нового фильма. Я шел за ним и Хеленой и пытался понять, что все это мне дало. Пока не удавалось, но я знал, что понимание скоро придет.
На улице я увидел, как Джеймисон обвел взглядом дорогу – извивающуюся линию, которая скрывалась в холмах, смотрящих на долину. Дом оказался не только большим, но и красивым. С одним из лучших видов в мире.
– Если люди узнают, что я действительно тот, за кого я себя выдаю, – сказал актер, – они никогда мне этого не простят.
– Не волнуйтесь, – ответил я. – Мы сохраним ваше отсутствие тайны.
«Дируцу» я бросил возле «Аппельбаумз», где мы пересели в мою машину. Мы подумали, не стоит ли поехать к Деку, но решили отправиться ко мне. На автоответчике было два сообщения от Страттена. По-видимому, он еще не догадывался, что мне все известно. Хелена немного послушала мою ругань и попросила телефон. Как я понял, позвонить своему хахалю. Я отправился в душ и включил воду на полную.
Когда вышел, она уже спала на софе. С ней всегда так: бурная деятельность, а секунду спустя отключка. Я долго смотрел на нее. Как раньше. В прошлом в такие минуты я ощущал себя с ней на равных, потому что как бы охранял ее. Сейчас же ощущал только усталость, но заснуть все равно не мог. Вместо этого отсканировал два последних листка. Еще два имени, мужское и женское, оба хорошо известны жителям Лос-Анджелеса. Не важно, кто они. Просто поверьте: вы о них много слышали. Я прочитал информацию на них и на Шумана. После этого почувствовал себя так, будто из меня выпустили весь воздух.
Опрометчивые поступки, противозаконная деятельность, извращения. Некоторые остались далеко в прошлом, как разложившиеся зерна, давшие жизнь свежим росткам, другие имели место совсем недавно или имеют до сих пор – параллельные жизни, скрытые во тьме. Вполне хватает для успешного шантажа, и бог знает сколько еще листочков спрятано в книгах в кабинете Хаммонда.
Я задумался о тех, кто подвергается шантажу, и попытался посмотреть на них сквозь призму своих новых знаний. Ничего не смог с собой поделать – новые знания меняют картину мира и угол зрения. Думаю, есть люди, которые наслаждаются своей властью, потому что знают, что́ хранится в головах других людей, какие мысли бродят в их сознании и скрываются под масками лиц. Со мной не так – я это уже проходил. У каждого человека есть тайны – это неотъемлемая часть человеческой натуры. На горизонте всегда облака. Каждый совершал что-то нехорошее, или с ним происходило что-то нехорошее. Самые важные моменты жизни человека, определяющие его развитие, всегда спрятаны от внешнего мира. Невидимое многое решает. Именно то, что мы хотим скрыть от других, делает нас живыми и настоящими. То, что мы скрываем, необязательно должно быть плохим, оно должно быть лишь личным: некоторым вещам пристало быть именно такими, потому что, если узнаешь их, возникает атмосфера нездоровой фамильярности, хотя ты едва знаком с человеком, имеющим тайну. Все мы защищены от внешнего мира паролем и живем в собственном тайном мирке, который понятен только нам, до тех пор, пока кто-то вроде Хаммонда не придет и не взломает пароль и не продемонстрирует окружающим наши потаенные страхи и одиночество.
Я сжег два листка и стер все три расшифровки в органайзере. Подумал, не отменить ли мне письмо Трэвису, но Николас Шуман все равно уже мертв, поэтому его секреты не принесут ему вреда. Может статься, когда-нибудь я вернусь в дом Хаммонда и переверну все книжные полки, хотя основная деятельность наверняка осуществлялась в его тайной квартире, и информация уже попала в чьи-то руки. Возможно, в руки серых костюмов, но как они могли до этого додуматься, мне было совершенно непонятно.
Уже два ночи, но мое сознание все никак не могло успокоиться. Я очень волновался за Дека. Наверное, и за Лору тоже, но в основном за Дека. Первый раз в жизни он нуждался в моей помощи, а я даже не знал, с чего начать.
Я поудобнее устроился в кресле, но сон все не шел. На этот раз я стал вспоминать свою жизнь. Первая девушка в школе. Нам по шестнадцать лет, мы оба нервничаем и боимся взять на себя инициативу. Несколько школьных друзей, которых я не видел с тех самых пор…
Я ушел из дома, когда мне было семнадцать, оставив их всех в прошлом, и самостоятельно добрался до Калифорнии. Это заняло полтора года. Двигался медленно, останавливаясь во многих местах. В то время я считал это большим приключением, а сейчас вспоминал только отрывочные образы разных городов, стойки баров, где работал, напор воды в душах мотелей, где останавливался, – как будто мою историю пересказывал кто-то, кто слушал невнимательно, когда ее рассказывали впервые. Куда бы ты ни ехал, что бы ни делал, первое, с чем сталкиваешься утром, и последнее, что ощущаешь ночью, – твой внутренний мир.
Добравшись до океана, я остановился и именно тогда встретил Хелену. В то время я работал в баре в Санта-Монике. Она пришла туда с друзьями. Заплатила за первый круг выпивки, и я понял, чем займусь вечером. Я отталкивал других барменов, когда надо было обслужить ее. Нынче я не так часто слушаю музыку, а если и слушаю, то предпочитаю классику. Мой отец был – надеюсь, и остается – настоящим меломаном, и, видимо, это передалось мне. В классике мне больше всего нравится ее непреложность. Сейчас музыка пишется кое-как, смесь влияний и моды в ней слишком очевидна, чтобы не замечать таковой, а вот когда слушаешь Баха – словно слышишь мысли Бога. Есть вещи, которые должны быть только такими и никакими иными. В классической музыке легко предсказать, как будет звучать следующий пассаж, потому что только так и надлежит, потому что он просто обязан так звучать: мы как бы смотрим на идеальные грани медленно вращающегося кристалла. И когда Хелена вошла в бар, мне показалось, что я услышал мелодию, которой очень долго ждал. У нас с Эрлом было выражение: «вымерший род красивых умных людей». Смысл в том, что два эти определения, как правило, взаимоисключающи. Но Хелена оказалась одной из Них, и действительность окружала ее только для того, чтобы сохранить для меня. «Да, – подумал я, – именно так все и должно быть. Именно для этого и нужна была вся эта хренова эволюция – создать вот такое чудо».