Я, признаться, смутился бойкости девчонки. Стоило её разок пригласить в игру, она уж вон куда — в ночное явилась. Подорвёт она мой авторитет!
А Маша, словно угадав мои мысли, придвинулась ещё ближе и зашептала:
— Пионерчик, наше кулачьё хочет тебя осмеять… И знаешь как?
Пришлось придвинуться поближе, чтобы расслышать её шёпот.
Что-то страшное…
В это время прямо над нами раздался страшный хохот.
Я вскочил. Маша тоже.
А хохот перешёл в плач, потом раздалось уханье…
— Да ведь это же филин!
Сколько раз читал я в книгах об этой птице, но слышал её в натуре, как она пугает людей, впервые. Признаться, стало жутко. Пересиливая страх, я сказал:
— Обыкновенная птица.
— Обыкновенная, — недоверчиво отозвался Кузьма. — А ты поди посмотри!
— И посмотрю! — Было досадно, что я немножко струсил. Хотелось тут же показать свою храбрость. — Ну, кто пойдёт со мной?
Молчание.
— Я бы в лес пошёл, — сказал Парфенька, — а в барский парк боюся…
— А почему?
— Да потому. В прошлом годе наши ребята там клад искали. Каменный подвал вскрыли, думали — богатство: золото, серебро, а там барин лежит в гробу. Как есть целый, в сапогах, со шпагой… Тронули его, а он в труху и рассыпался… Вот страху!..
— Ну и что ж? Это был фамильный склеп дворян-помещиков. Только и всего!
— Склеп-то склеп… — пробасил предостерегающе Кузьма.
— Ой и страшно там!.. Даже днём темно. Огромадные каменные деревья такие… Дом без окон. А в деревьях тёмные дупла. Не ходи, пионерчик! — схватила меня за рукав Маша.
Но после этих слов совершенно необходимо было идти.
Я достал электрический фонарик, поиграл светом на лицах ребят и сказал:
— Ну, кто со мной, пошли!
Никто не отозвался, даже Кузьма. Он чем-то был озабочен больше всех и всё прислушивался, как лошади вкусно хрустят траву.
— А я пойду! — заявила вдруг Маша и решительно поднялась.
Среди ребят поднялся возбуждённый ропот: как это так, девчонка идёт, а они трусят? Мальчишки поднялись, подхватив кнуты и уздечки с железными удилами. Иные вооружились горящими головнями из костра…
Повременив, пошёл и Кузьма.
Навстречу нам из старинного барского парка опять раздался хохот и снова перешёл в плач, в громкое уханье. И, хотя я был уверен, что это филин, где-то под сердцем появлялся холодок и ноги плохо двигались.
«Смелей, смелей, — подбадривал я себя. — Пионер — смел!»
Вот и парк. Ого! Какие здесь неохватные старые липы! А дупла в них — как чёрные пропасти… Хорошо, что в руках электрический фонарик. В каком же дупле страшная птица? А что это за «каменные деревья»? Ага, это колонны барского дома.
Вот мелькнула лохматая тень. И словно провалилась в дупло.
— Видали? Видали? — обрадовалась Маша. — Это птица, у неё гнездо есть. Слушайте, слушайте, птенцы пищат!
Ребята, окружив липу с дуплом, прильнули к дереву и стали слушать. Верно, там, где-то внутри дерева, будто слышалось царапанье и писк.
— Ладно, — сказал вдруг Парфенька, — ты, поди, думаешь, одни пионеры храбрые, а лыковские ребята лыком шиты? Выворачивай, ребята, мою шубу, вот я его сейчас достану!
Он слыхал, что оборотной надо брать в вывороченной шубе, тогда они не угадают, что это человек, и не сумеют отомстить колдовством…
Ребята быстро вывернули шубу мехом наверх. Парфенька влез в неё и стал похож на медведя. По-звериному ловко полез по дереву к дуплу. Я светил ему фонариком. Все затаили дыхание.
Парфенька добрался до дупла и отважно засунул туда руку в меховом рукаве.
В дупле что-то застучало, зашипело, защёлкало. Раздался громкий крик. И Парфенька шумно повалился вниз, размахивая громадными чёрными крыльями, которые вдруг выросли у него за спиной. Ребята бросились врассыпную…
— Оборотень! Оборотень! — кричали они, хотя сами обрядили Парфеньку в вывороченную шубу.
Бросился прочь от дупла и сам «выворотень-оборотень», испуская страшные крики.
А крылья за его спиной вот-вот поднимут его в воздух…
Мне стало так страшно, что я потушил свет фонарика и бросился к костру вслед за всеми. Маша бежала рядом, стиснув мою руку горячими пальцами.
— Ой-ой-ой! — кричал не своим голосом Парфенька. — Помогите, спасите! Ой, улечу!
Он первым примчался к костру и стал носиться вокруг огня, продолжая вопить:
— Улечу! Улечу! Накройте шубами…
Тут ребята немного пришли в себя. Нужно выручать товарища. И, как ни страшно им было, стали кидать на бьющего крыльями, пытающегося взлететь Парфеньку все шубы, свиты, шинели, какие только нашлись.
Выросла целая куча мала, и под ней Парфенька уже не орал, но хрипел, шипел, щёлкал, издавал звуки, совсем не свойственные человеку. Словно в вывороченной шубе был уже не он, а кто-то ещё…
Мне было и страшно и любопытно до ужаса. Что же это творится? И я снова включил свет фонарика. И тут все увидели такое… Увидели вот что: Парфеньку отдельно, а что-то другое отдельно, там, под шубами. Парфенька вылез из кучи малы и, трясясь, как осиновый лист, не мог вымолвить слова.
А кто-то под шубами шипел, щёлкал, трепыхался…
— Д-дер-р-жите! Ловите! — заикаясь, покрикивал Парфенька. — Он дедушкину шубу унесёт… Не давайте подняться!
Кому это «не давать подняться», кто это «унесёт»?.. Пока ребята раздумывали, этот «кто-то» как выбрался из-под шубы, да как зашумел вверх, словно вихрь поднялся.
— Упустили! Эх, чудаки, упустили! — закричал Парфенька. — Я поймал, а вы упустили! Ох, и здоровущий был! Когтищи так и вонзил в шубу. Злющий. У него в дупле дети… Попадёт мне теперь за шубу.
— Да неужто это филин был? — недоверчиво сказал Кузьма.
Ребята стали разбирать полушубки.
— Конечно, я же говорил — обыкновенная птица!
— Обыкновенная, — в ответ мне пробормотал Парфенька, разглядывая на свет дырявый полушубок, — а когтищи-то у неё необыкновенные…
— А всё-таки птица!
— По виду-то она птица, — сказала Маша.
— А связываться с ней не годится, — подал лукавый голосок Парфенька.
И только они это сказали, как хохот, гиканье, конское ржание и топот послышались оттуда, где паслись лошади.
Нечистая сила?
— Ребята, а где кони? — крикнул Кузьма.
Все бросились на лужайку, а коней и след простыл, только ржание, гиканье да топот всё ещё слышались вдали…
— Вот тебе и птица! А ведь это она коней наших гонит! — прислушался Парфенька.
— Бежим, ребята! В трясину загонит — беда! — крикнула Маша.
— Говорил я, дурное это место. Всегда от него наших лошадей в трясину отшибает, — подтвердил Кузьма.
Захватив кнуты и уздечки, ребята бросились спасать лошадей. Но, сколько они ни бежали, топот коней всё удалялся. Лишь на рассвете обнаружились лошади у самого села, на краю грязной трясины. Они стояли тесным табунком, потные, со впалыми боками.
— Видать, погоняла их какая-то нечистая сила! — сокрушённо сказал Парфенька…
— Гляди, пионерчик, это у вас в городе чисто, а у нас ещё не совсем, — сказала Маша.
А Кузя добавил:
— Филин-то филин, а коней-то вишь как намылил?
Я был растерян, огорчён, обескуражен, но не сдавался:
— А всё-таки это не нечистая сила! Никаких чертей, леших, привидений не бывает, — твердил я, топая ногой.
— А чем докажешь? — спросил лукавый Парфенька.
— А тем, что я пионер и пионеры не врут!
Ребята молча стали разбирать лошадей и выводить их из грязного болота. Почти все повели усталых коней в поводу. Пошёл пешочком и я, радуясь, что не нужно трястись на жёсткой спине дядиной клячи, как на живом заборе.
Дядя встретил вначале радостно, а когда оглядел лошадь, нахмурился:
— Ты что же это, племянничек, конягу-то мне заморил? Целую ночь на ней не кормя катался, что ли?
Я покраснел. Какое там кататься — о верховой езде сейчас и подумать было тошно!
Пробормотав что-то невнятное, как повалился я на деревянную кровать под пологом, так и проспал до обеда.
Отец потом говорил, что во сне я вскрикивал, плакал, метался. И тётка два раза брызгала мне в лицо водой, отгоняя страшные сны.
Непонятные споры
Первое, что я услышал, проснувшись, это шёпот ябеды сестрёнки.
— И Парфеньку отец побил… И Кузьку дома ругали… И Машу за косы мать оттаскала… А всё Вася. Завёл ребят в опасное место… Загнала коней в болото нечистая сила… Теперь с ним никто играть не будет, с пионером-то… Одна Маша его дожидается… Под плетнём хоронится!
Услышав такое, я потихоньку выбрался из-под полога и не пошёл умываться и чистить зубы на крыльцо, а прокрался на задний двор.
И тут, откуда ни возьмись, подошла Маша.
— Слышь, пионерчик, — сказала она потихоньку, — Гришка рыжий бахвалится. «Что, — говорит, — помог вам ваш пионер?» Грозит ребятам: «Станете с ним водиться, вам ещё и не то будет!» Ты опасайся. Он твой враг!
И исчезла в коноплянике.
Появился и Кузьма. Он довольно мрачно шагал мимо и, как бы невзначай, спросил:
— Ну как, дядя Никита за лошадь ругался? Хорошо, что не дрался… Парфеньку мать за вихры оттаскала… Вот и езди с тобой в ночное!
— Значит, и водиться со мной теперь не будешь? Испугался!
— Я? — презрительно сказал Кузьма. — Что я, маленький, что ли?
— А в ночное ещё поедем?
— В ночное… это другое дело. В ночном надо не филинов ловить, а коней досыта кормить… Тебе теперь дядя Никита и коня-то не доверит.
Он быстро ушёл по каким-то своим взрослым делам, а я остался один со своими думами, без друзей и товарищей. Погладил рукой свой пионерский галстук. И вспомнил о дружбе трёх поколений.
Когда тебе трудно, пионер, обратись к комсомольцу, пойди к коммунисту. Коммунистов в Лыковке не было. Комсомолец был один на всю округу — знаменитый Петрушков, секретарь волсовета. Его все кулаки боялись, но жил он далеко, в волостном селе.
Тогда я пошёл к отцу.
Но не сразу нашёл его. Тётка сказала, что «тятя пошёл по рыбку». Пришлось долго блуждать по извилистой долине речушки Лиски, пока обнаружил отца на берегу.