— А как насчет рыжей? Кажется, она неплохо должна работать ртом.
— Спасибо, — говорит спортивный директор.
Начинаются аплодисменты, но они звучат приглушенно, как из-под воды. Сраный урод. Судья делает знак Брэндону и центровому из Массачусетса выходить для вбрасывания.
— Следи за своей сраной пастью, — говорю я тихо. — И не смей болтать о моей сестре или моей девушке.
Николай выдерживает мой взгляд, но мы вынуждены прерваться, когда судья говорит:
— Господа. По местам.
Я еду на свою точку, дважды стукнув клюшкой по льду. Я должен удержаться от искушения еще раз посмотреть на Пенни. Шайба падает на лед. Брэндон делает выпад, завладевает ею, передает Микки, когда тот подъезжает к голубой линии, и мы начинаем.
Я играю для своей семьи. Для своего отца.
Но прежде всего я играю для своей Счастливой Пенни.
37
Купер
Как выясняется, CBS и правда хочет взять интервью. Журналистка перехватывает меня в тоннеле сразу после матча. Мы выиграли в овертайме благодаря красивому голу Микки, и я все еще тяжело дышу, пот катится с меня градом, как будто я только что вылез из бассейна. Мне буквально пришлось подставляться под пару бросков, а значит, меня ждет несколько новых тянущих болезненных ощущений, когда адреналин спадет.
— Привет, Купер, я Кейси Грин из CBS Sports. Не против, если мы поболтаем пару минут? — говорит журналистка с готовой для камеры улыбкой. На ней хвойно-зеленое платье, которое подчеркивает темно-коричневую кожу, и даже на каблуках она едва достает мне до груди. Я чувствую себя по сравнению с ней огромным потным чудовищем, но, видимо, она к этому привыкла, потому что если и чувствует, что от меня воняет, то не показывает этого.
Я опираюсь на клюшку.
— Конечно.
— Фантастический матч, — говорит журналистка. — Ты считаешь, что продемонстрировал то, что надеешься привнести в Лигу?
Я как могу стараюсь игнорировать оператора, стоящего рядом с ней, когда наклоняюсь, чтобы сказать в микрофон. Было бы странно говорить о себе после такой групповой работы, и я произношу:
— Спасибо, Кейси. Вся команда играла отлично. Ранее в сезоне мы серьезно проиграли Массачусетсу, так что очень рады, что сохранили кубок Замороженной Индейки еще на один год.
— Но ты сегодня выложился по полной.
— Да. — Я издаю короткий смешок и морщусь, когда он отдается болью в животе. — Хорошо прессовал, блокировал несколько бросков. Это была хорошая работа.
— Тебя недавно назначили капитаном.
— Да. Я горд, что тренер и команда выбрали меня.
— Ты и Николай Эбни-Волков — лучшие защитники в первом дивизионе мужского хоккея, — говорит она. — Ваши показатели почти идентичны в этом сезоне. «Шаркс» предварительно купили Волкова в первом же круге первого года, когда вы оба были доступны, но ты решил не выходить на драфт.
Я жду вопроса, но она делает паузу, и я просто киваю. Сраный Николай.
— Ты сожалеешь, что не пошел на сделку сразу после выпуска?
— Я…
До начала сезона я сказал бы: да, я лучше буду на профессиональном уровне, вложу всю энергию в то единственное, что заботит меня больше всего на свете. Дайте мне бороться и усиливать нашу зону и сражаться за время на льду, как все остальные. Но теперь… Я не так уверен. Будь я уже в Лиге, не встретил бы Пенни. Если бы кто-нибудь дал мне выбирать, до конца торчать в колледже или завтра выйти в Лигу, я не знаю, что бы ответил.
Уголком глаза я замечаю своего отца. Он прислонился к стене и говорит с кем-то по телефону, наполовину скрытый в тени, но я чувствую, как он смотрит на меня. Может, другие отцы не одеваются в брюки, строгую рубашку и кашемировый свитер, чтобы пойти к сыну на хоккей, но его узнают, куда бы он ни пошел, так что его стандарты не для всех. Так-то ему даже нельзя сюда проходить, но уверен: кто-то узнал его и просто пропустил.
Мы поругались из-за того, идти ли мне на драфт в последний год старшей школы или нет. Обида была такой глубокой, что мы почти не разговаривали друг с другом месяцами. Сейчас все почти улеглось, и я не хотел бы заново переживать эту часть прошлого. Но вопрос Кейси эхом отдается в моей голове, я смотрю на отца, который, без сомнения, слышал наш разговор, и чувствую боль. Он никогда не понимал, чем мир профессионального хоккея отличается от футбола, и никогда особо не старался.
— Нет, — говорю я. — Я становлюсь лучше с каждым сыгранным матчем, и тренер Райдер принимает в этом большое участие. Я там, где должен быть сейчас, хотя и очень жду, что будет дальше.
— Еще раз поздравляю, — говорит она. — Спасибо за разговор.
Я благодарю ее и жду, пока камера перестанет снимать, прежде чем пересечь коридор и подойти к отцу.
— Папа, — говорю я, вытирая лоб рукавом кофты. Не могу сдержать улыбку. — Ты это слышал?
Он с хмурым лицом заканчивает звонок.
— Что?
— Интервью.
— Там было нечто, стоившее моего внимания?
Я покачиваюсь на пятках: чуть не дернулся вперед, чтобы обнять его, но в последний момент остановился. Я весь залит потом — он не даст испачкать его одежду.
— Как насчет перемен в форме? Круто, правда?
Он осматривает меня с ног до головы. Я выпрямляюсь — сказываются годы напоминаний следить за осанкой — и слегка натягиваю впереди кофту на случай, если он не заметил нововведений.
— Ты не хотел рассказывать заранее? — говорит он, изучая меня, как сложный маршрут в сборнике тактических схем.
— Я хотел, чтобы это был сюрприз.
— Хорошо, что твой тренер заметил значительные улучшения в твоей игре и в поведении.
— Я много работал в этом сезоне.
— Этого я от тебя и ждал, — говорит он. — Я растил вас с Джеймсом так, чтобы вы были капитанами.
— Да, сэр.
Почему я считал, что мы сможем поговорить без упоминания Джеймса? Что бы я ни делал, чего бы ни достигал, даже в другом виде спорта, Джеймс будет первым. И папе это понравится больше, потому что он достиг этого в футболе.
— Та неосторожная потеря шайбы в начале третьего периода могла стать катастрофой, — продолжает он.
Разумеется, он прав: это была моя самая большая ошибка за матч, и я не удивлен, что он ее заметил. Я киваю, прикусывая щеку. Это справедливая критика, даже если я не хочу это слышать прямо сейчас. Когда мы будем просматривать запись игры, тренер скажет то же самое. Защита от потерь шайбы — не допускать этого в первую очередь.
— Точно, сэр. Но разве ты… Разве это не здорово? И я уже забил четыре гола в этом сезоне.
Телефон у него в руке гудит. Отец смотрит на экран, и его губы сжимаются.
— Я должен ответить, сын. Потом поговорим.
— Стой, пап…
Он еще раз хлопает меня по плечу, проходя мимо.
— Играй осторожнее.
Я смотрю, как он торопится по коридору с прижатым к уху телефоном. Я не слышу, что он говорит, но, судя по выражению его лица, нечто малоприятное.
Внезапно я чувствую себя глупо: меньше чем через неделю я еду домой на День благодарения, я ведь все равно увижу его там. Мы сможем еще поговорить. Но пусть даже я это знаю, отчасти мне хочется, чтобы мы могли поговорить с ним прямо сейчас. Чтобы я смог услышать слова, которых так жду от него. Он говорит Джеймсу — и Иззи, и Себу, — как он гордится ими, все время, так почему этих слов не находится для меня? Каждый раз, как я пытаюсь наладить с ним связь, что-то как будто теряется в переводе. Если он смотрит на Джеймса и видит себя, то я дядя Блейк, и он только и ждет, чтобы увидеть, как я все продолбаю.
Я уже готов открыть дверь в раздевалку, когда замечаю шапочку МакКи с помпоном.
Это Пенни, и у нее такое лицо, будто она увидела призрака.
38
Пенни
Когда ты дочь тренера, то получаешь свой набор привилегий: например, доступ почти везде в центре Маркли. Увидев меня, охранник перед зоной для игроков просто кивает и произносит: «Проходите, мисс Райдер». Естественно, он думает, что я иду поговорить с папой, но на самом деле моя цель — один новоиспеченный капитан.
Подходя к раздевалке, я ловлю волну дежавю. Когда я была с Престоном, все было не на таком уровне: школьная команда, пусть и талантливая, не идет ни в какое сравнение с хоккейной первого дивизиона, — но я чувствую, как воспоминания теснятся на границе моего сознания. Кондиционер с холодным воздухом, сырой сквозняк каждый раз, как открывается дверь. Деревянные скамьи в раздевалке, бурный смех команды, когда к ним тайком проходят подружки. Престон, кружащий меня в объятьях, все еще в наплечниках и на коньках, шепчет мне на ухо про вечеринку у Джордана: «У него родители в Солт-Лейке. Он всех приглашает. Можно посмотреть на закат и покурить — умоляю, к следующему матчу выветрится, а тебе еще столько недель соревнований не видать».
Я прислоняюсь к стене, дыхание учащается. Трясу головой и напоминаю себе: я не в Темпе и не собираюсь улизнуть на вечеринку в Альта-Миру. Я в Мурбридже, в центре Маркли. Я смотрела, как играют «Ройалс», а не «Найтхоукс». На льду был Купер, а не Престон. И Купера я сейчас и поцелую.
Я забиваюсь в нишу, сжимаю кулаки, сую в рукава куртки и делаю пару глубоких вдохов.
— Рыжая? Все в порядке?
Я поднимаю голову и встречаю взгляд Купера. Его глубокие голубые глаза полны тревоги. Я прикусываю щеку, концентрируясь на бисеринке пота, катящейся у него по виску, и умудряюсь выдать наполовину нормальную улыбку. Ну, я надеюсь.
— Я хотела тебя увидеть. По-быстрому.
Купер оглядывает коридор.
— Тут где-то твой папа. У вас все нормально? Я не хочу сделать хуже.
— Да пофиг.
— Уверена?
Нет, но я не хочу сейчас об этом думать. Я справляюсь с порывом топнуть ногой и довольствуюсь тем, что скрещиваю руки на груди.
— Заткнись и иди сюда.
Купер усмехается, и это выбивает воздух у меня из легких. Вот чего я искала. Не Престона, не башню из воспоминаний, которую я пыталась разнести на куски. Доктор Фабер надавала мне много советов с тех пор, как я пошла к ней на психотерапию, но среди моих любимых всегда был один: когда создаешь хорошие воспоминания, от старых болит меньше. Я больше не проберусь в раздевалку, чтобы снова увидеть Престона, и могу заставить это воспоминание еще сильнее потускнеть, крепко поцеловав Купера.