— Спасибо, Брэндон, — произносит папа. — Дальше я сам.
Это приказ уйти, но Брэндон остается. Купер поднимает бровь, как-то умудряясь выглядеть хладнокровным и собранным, хотя он тоже сейчас под микроскопом, как я, и говорит:
— Не знаю, как ты, а я уверен, что тренер велел тебе свалить.
— И пропустить шоу? — протяжно выдает Брэндон. — Поверить не могу, что ты такой идиот, Каллахан. Дочка тренера!
— Это так ты мне мстишь за то, что я стал капитаном? — Купер делает шаг ему навстречу, и его взгляд темнеет. — Пошел ты в жопу за то, что втянул в это Пенни.
— Каллахан, — предупреждает его папа. И поворачивается к Брэндону: — Финау. Уходи, пока я не посадил тебя на скамью на следующий матч.
У Брэндона отвисает челюсть.
— За что?! Я же вам помогаю!
— И ты закончил. Иди.
Брэндон еще полсекунды меряет Купера злобным взглядом, прежде чем потащиться к лифту. Я вжимаюсь в стену, крепко обхватывая живот руками. В ушах глухо звенит. После инцидента с Престоном мне еще долго снились кошмары о похожих ситуациях: я представляла, как папа заходит в комнату в тот момент, когда все рассыпалось на осколки. Иногда он меня спасал, но куда чаше я страдала от унижения в его присутствии. Купер обнимает меня за плечи. Я утыкаюсь ему в грудь, не в силах взглянуть на отца.
— Сэр, — говорит Купер, — дайте нам минутку, чтобы привести себя в подобающий вид, а потом заходите, и мы поговорим.
Я украдкой смотрю на папу. У него на лице забавное выражение, будто он не знает, что и думать об этой стороне характера Купера. Но в итоге он кивает. Купер почти закрывает дверь, потом поднимает футболку и накидывает на себя. Подходит к моему чемодану и достает свитшот, в котором я собиралась спать.
— Спасибо, — киваю я, принимая его. У меня скрипучий голос, как будто я давно им не пользовалась. — Поверить не могу, что надела кофту этого мудака.
Натянув свитшот, я засовываю кисти рук в свободные рукава. Купер улыбается, как будто это так же прелестно, как Мандаринка, сидящая на подоконнике и следящая за почтальоном, и легко, как прикосновение перышка, целует меня в губы. А потом заправляет мне волосы за ухо.
— Все будет хорошо, — шепчет он.
Я бы хотела ему верить, но, честно, не знаю, что об этом подумает папа. А от того, что это Купер, все лучше или хуже? Может, он смотрит на все это и думает, что я опять покатилась по той же дорожке?
— Я говорил серьезно, — добавляет Купер и целует меня в лоб. — Входите, тренер.
Папа осторожно открывает дверь.
— Жучок, все в порядке?
Я отцепляюсь от Купера. Я не хочу сидеть на кровати — слава богу, еще заправленной, — так что вместо этого забиваюсь в угол.
— Да. Что он тебе сказал?
Папа с четким щелчком закрывает за собой дверь.
— Выставил все так, будто ты зашла сюда с каким-то незнакомцем. Прости, дорогая. Я просто… запаниковал. — Он хмурится. — Хотя теперь я беспокоюсь по совершенно иной причине. Что тут происходит?
— Я пытаюсь убедить вашу дочь со мной встречаться, — говорит Купер. В его голосе слышится намек на вызов, как будто он подначивает папу возразить. Если его не знать, может показаться, что он расслаблен, но я вижу, как твердо сжаты его губы. — Мне из-за этого здорово достается.
— Пенни ни с кем не встречается.
— Я вам врать не буду: между нами кое-что есть. — Я краснею от прозаичной нотки в его голосе. В принципе, нашу договоренность можно описать и так. — И если вам не нравится — можете снять меня с должности капитана или вообще убрать в запас, мне плевать. — Купер смотрит на меня, и его взгляд смягчается. — Я просто хочу, чтобы у меня был шанс с ней.
Я закусываю губу. Я вся горю — наверняка мой румянец, который у меня не получается скрывать уже несколько минут, стал еще темнее. И то, что я чуть не увидела Эвана Белла голым, никак к этому не относится. Купер продолжает смотреть на меня и явно ждет ответа, но я понятия не имею, что сказать. Мои чувства к нему глубже, чем я испытывала до сих пор. Я знаю, куда они ведут. Но повесить на них ярлык? Назвать Купера Каллахана своим парнем? Это только сейчас он этого хочет: пока не узнает правду обо мне, не узнает, насколько я сломана до сих пор.
Я открываю рот, но не знаю, что сейчас скажу. Но я все равно спасена от ответа, потому что я понимаю, что папа плачет.
— Папа? — Я в тревоге бросаюсь к нему. — Все хорошо?
— Проклятье, — говорит он, нетерпеливо вытирая глаза. — Проклятье, Пенелопа.
Я отшатываюсь. Сердце уходит в пятки.
— Это не как тогда. Честное слово.
Он качает головой.
— После стольких лет, Жучок? Ты все еще что-то от меня скрываешь?
— Я не…
— Ты все еще думаешь, что я тебя не поддержу? — Папа щиплет себя за переносицу, вздрагивая при очередном вдохе. — Ты правда считаешь, что я не поддержу все это?
Я видела папины слезы куда чаще, чем прочие дочери — своих отцов, это уж точно: в период между маминой смертью и случаем с Престоном нам было о чем поплакать. Но сейчас все иначе. Может, потому что с нами в комнате Купер, который с беспокойством смотрит то на меня, то на папу. Он явно не думал, что случится нечто подобное. У меня дрожат губы, но я сглатываю рыдание, угрожающее вырваться наружу.
— Я думала… я думала, что ты перестанешь… уважать меня. Что решишь, будто я делаю шаг назад.
— Я бы так не подумал.
— Я не хотела, чтобы все снова развалилось, — шепчу я.
Папа грубо вытирает глаза.
— Солнышко, — говорит он, — я думал, ты мне доверяешь. Я думал, что мы двинулись дальше.
— Так и есть! И я не хотела все испортить!
— Но ты все равно что-то снова от меня скрываешь. Нечто важное.
Я прикусываю щеку. Может, он прав. После его первичной реакции на ситуацию с Престоном нам пришлось упорно работать, чтобы снова чувствовать себя комфортно друг рядом с другом. Несмотря на всю драму, он не злился из-за видео — он был разочарован тем, что я все от него скрывала, пока не заработала срыв и в панике не получила травму на льду. А теперь в попытке избежать еще одного такого бардака я поступила так же. Купер протягивает мне руку, и я с благодарностью принимаю ее и сжимаю так сильно, что явно перекрываю ему кровоток.
— Хочешь, я выйду за дверь, милая? — спрашивает Купер. У него на лице написано рьяное желание меня защищать, как будто он сделает все, чтобы меня уберечь. Как я могла так долго игнорировать настоящие чувства, закипавшие между нами? Если бы он думал, что я нахожусь хоть в малейшей опасности, он бы тут же кинулся на мою защиту, даже если бы это значило потерять место в команде. Я не могу притворяться, что все это ничего не значит.
Я качаю головой. Может, я еще не готова рассказать Куперу всю историю целиком — и когда это случится, я всю дорогу буду надеяться, что это его не оттолкнет, — но он может остаться сейчас. Его поддержка — спасательный трос, еще и потому, как он держит мою руку.
— Ты прав, — говорю я папе. И делаю судорожный вдох. — И мне жаль.
— Я просто хочу, чтобы ты была счастлива, Жучок. — Папа смотрит на наши сплетенные пальцы, и мне кажется, я вижу на его лице намек на улыбку. — Как бы это ни выглядело, пока ты в безопасности.
— Я счастлива, — тихо говорю я.
Все это ощущается как откровение, хотя не должно бы. Я счастливее, чем была очень, очень долгое время, — и все из-за Купера. С тех пор как я попросила его замутить со мной на катке, он потихоньку крушит барьеры, которыми я давным-давно окружила свое сердце.
И когда я говорю это, мне все становится очевидно. Я должна совершить прыжок веры, как бы мне ни было страшно упасть на холодный скользкий лед. Купер хочет, чтобы я была его, а я хочу, чтобы он был моим. Это не так, как раньше. Он заслуживал мое доверие капля за каплей, и еще лучше: я хочу ему доверять. Как хочу доверять и папе — и чтобы он доверял мне. Я бросаюсь вперед и обнимаю отца. Он отвечает на объятие, сжимая меня так крепко, что я едва могу дышать. Он уже очень давно меня так не обнимал, и я почти забыла, на что это похоже.
— Я счастлива, — повторяю я и плачу, не скрываясь, но это необходимые слезы. Эти слезы похожи на дозу лекарства, а не яда. — Прости, что я не сказала. Купер прав, мы так-то… не встречались официально.
Я оглядываюсь на Купера. Он по-прежнему стоит рядом, такой простой и раскованный, и я не могу опознать выражение, царящее на его лице. Когда я робко улыбаюсь, он усмехается той самой кривой усмешкой, от которой мне хочется целовать его до потери пульса.
— Но теперь встречаемся.
42
Пенни
— Ты обещал не смеяться!
— Я над тобой и не смеюсь.
— О, ведь намного лучше смеяться над моей книгой.
Я плюхаюсь на кровать. Мандаринка изящно запрыгивает следом и садится мне на грудь. Общага закрыта до начала семестра, и я переехала в папин дом. Благодаря вечеру перед каникулами, который начался вполне невинно (целоваться практически в одежде считается невинным, если это касается Купера), но быстро стал грязнее запретного романа, когда я оказываюсь на этой кровати, то думаю только о жжении от бороды и хриплом голосе Купера, который говорит мне кончить еще раз. Наглядный пример: мы полчаса болтали о ерунде, а у меня намокли трусики.
— Над ней я тоже не смеюсь! Я смеюсь вместе с ней. Она забавная.
— Ну конечно.
— Ты назвала злого соперника оборотня червяком-импотентом, Пен. И я не должен над этим смеяться?
Я дразню Мандаринку игрушечной мышкой, в числе прочих игрушек разбросанных по моей комнате, но она просто дергает хвостом. Я не жалею о том, что дала Куперу почитать свою книгу, но все равно немного странно осознавать, что Каллум и Твайла, персонажи, которые существовали только в моей голове и больше нигде, теперь принадлежат и ему тоже — в каком-то смысле. Когда я наконец-то добралась до книги, раз уж мы на каникулах, Купер потребовал, чтобы я срочно прислала ему новые главы.
— Нет, должен.
— Что и требовалось доказать.