Все замирает. Секунду я ничего не слышу, настолько сильна текущая через меня ярость, но я встряхиваю головой, смаргиваю дымку на границе зрения, и это помогает. Сердце уже не просто колотится. Оно готово разлететься на куски. Я снова произношу ее имя, тише, но она либо не слышит меня, либо игнорирует, потому что не поднимает головы.
Мне надо увидеть ее глаза.
Я забираюсь к ней в шкаф. Там очень тесно, учитывая, что это шкаф обычных размеров, а я в два раза больше нее, но у меня получается. Я тянусь вперед, кладу ладонь ей на колено, и она его отдергивает.
— Рыжая, — бормочу я. Мне очень сложно не говорить громко, но она, очевидно, в ужасе, и если я закричу — даже если мне хочется именно этого, — то только напугаю ее еще больше. — Эй, мармеладка. Можешь на меня посмотреть?
Она поднимает голову.
Я закусываю губу, чтобы не выругаться. Сейчас мне ужасно хочется садануть кулаком по стене, но я как-то умудряюсь этого не сделать. Едва-едва.
Ее большие голубые глаза налиты кровью. Лицо красное и все в слезах. Но все это бледнеет по сравнению с порезом у нее на лбу. Вокруг него уже расплывается синяк, и струйка крови сбегает по щеке.
Все в этом чертовом мире куда-то улетает.
Я слегка двигаю челюстью, чтобы говорить хоть наполовину нормально:
— Кто это с тобой сделал?
Ее голос — хриплый шепот:
— Что?
— Это был Брэндон? — Меня трясет почти так же, как и ее. — Какого хера он с тобой сделал?
Она хмурит брови. Потом качает головой.
— Это все запах.
Я отрываю полоску ткани от подола футболки и прикладываю к ее окровавленному лбу. У нее сотрясение? Глаза выглядят достаточно ясными.
— Какой запах?
— Его… Я не… — Ее лицо искажается, и она снова всхлипывает. Она отводит мою руку, но, когда видит кровь, ее передергивает.
— Что? Детка, дыши, скажи мне, что не так.
— Его одеколон! — говорит она, и ее голос срывается. — Tropic Blue. Тот же самый. Точно такой же, мать его, как у Престона. Он всегда им пользовался; и он пах так же, когда… — Она осекается, качает головой и обнимает колени, подтягивая к груди.
У меня в жилах стынет кровь. Я редко слышал имя ее бывшего, но уже догадался, что это из-за какой-то хреновой истории. Это не похоже на обычное дерьмовое расставание. Я на секунду прикрываю глаза. Я почти не хочу спрашивать, но дверь уже открыта, так что надо входить. Я нужен ей.
— Когда он — что?
Пенни снова всхлипывает. Этот звук режет меня, как ножом. Я притягиваю ее ближе и начинаю укачивать.
— Когда он — что, Пенелопа? Расскажи.
Она качает головой.
— Купер, я не могу. Я не смогу тебя потерять.
Я качаю головой в ответ еще до того, как она заканчивает фразу.
— Ты меня не потеряешь. Что бы там ни было, ты меня не потеряешь.
Она хлюпает носом.
— Откуда ты знаешь?
У меня перехватывает дыхание. Я раньше никогда не говорил этих слов, но они правдивее всего, что есть на этом свете. И нет нужды сдерживаться, ведь Пенни нужно узнать раз и навсегда, что, пока она позволит, я буду принадлежать ей. Я не могу вспомнить момент, когда все это осознал; это могла быть тысяча разных коротких моментов, сошедшихся вместе, создавших созвездие, отпечатавшееся у меня на душе. Каждый раз, когда она улыбается мне, я влюбляюсь в нее заново.
— Потому что я люблю тебя.
57
Купер
Как только эти слова вырываются из моего рта, в груди становится легче. Как будто я хранил огромный секрет — хотя, говоря по правде, уверен: кто угодно мог видеть мои чувства, загорающиеся у меня на лице неоновой вспышкой каждый раз, когда я смотрю на Пенни, — и теперь я могу наконец расслабиться.
Долгую секунду она просто смотрит на меня. Я сопротивляюсь желанию снова притянуть ее к себе. Она сама должна выбрать это, выбрать меня и нас. Пройти в дверь воспоминаний вместе. Как бы ужасна ни была та история, что бы Пенни ни пережила, я буду с ней до самого конца, крепко ее обнимая.
Сейчас она уже должна это понимать. А если нет, то я на хер никуда не годный парень.
— Я доверяю тебе, — говорит она. В выражении ее лица есть нечто яростное, новый штрих к Пенни, которую я привык видеть. — Никогда не думала, что опять смогу доверять кому-то настолько.
И тогда я тянусь к ней, принимая в объятия. Она прижимается ко мне, сразу становясь маленькой. Я крепко обхватываю ее за талию и осторожно прикасаюсь губами к волосам.
— Ты можешь мне доверять. Не торопись.
Пенни кивает и шмыгает носом.
— Кажется, я упала, — говорит она. — Когда поднялась наверх. Я была в панике, я не могла… Думаю, я ударилась головой о твой книжный шкаф.
— Завтра распилю его на куски.
Кажется, это была улыбка. Я чувствую ее контур у своей груди.
— Я чуяла только Tropic Blue.
— Что за Tropic Blue?
— Парфюм. — Она снова всхлипывает. — Реально дерьмовый. Мой бывший все время им пользовался.
— Престон.
Она коченеет в моих объятиях.
— Да. Престон. Но так пахло и от Брэндона. Он пытался извиниться за то, что случилось в Вермонте, подался вперед, а я почуяла этот запах и как будто… снова оказалась там. На другой вечеринке. Другого восемнадцатого февраля. — На этот раз она смеется по-настоящему, горько, качая головой. — Я просто знала, что надо как-то это оборвать.
Свитер. Должно быть, она искала что-то, чтобы оборвать это воспоминание, стряхнуть с себя паническую атаку. Я поднимаю свитер и отдаю ей.
— Держи, детка.
Она смотрит на меня. Ее глаза все еще наполнены слезами, но голос уже тверже. Я смахиваю заплутавшую слезинку с ее щеки. Пенни снова утыкается носом в свитер. Я даже не пытаюсь сдерживать чувство собственничества.
— Спасибо, — глухо говорит она. — Наверное, можно считать это комплиментом. Ты хорошо пахнешь.
— Я рад. — Я провожу рукой по ее волосам, нежно их распутывая.
— Престон снял меня на видео, когда мы занимались сексом.
Я думал, что подготовился ко всему, что она может сказать. Я ошибался. Ее слова бьют по мне, как сраный грузовой поезд. Как будто она ударила мне прямо в горло: секунду я не могу дышать.
Внезапно все обретает смысл. Никакого секстинга, никаких фото. Никаких видеозвонков, когда мы развлекались на расстоянии. Штатив в секс-шопе… Мое лицо вспыхивает. Я вел себя с ней как мудак, даже не понимая этого, насмехался над ее болью. Черт возьми.
Ее нижняя губа дрожит, и свежие слезы текут из ее глаз. Я заставляю себя смотреть на нее, хоть мне и хочется провалиться сквозь землю. Я не знаю, что сказать. Какого хера тут скажешь, когда твой любимый человек рассказывает тебе нечто настолько болезненное, что ты чувствуешь эту боль, хоть она и не твоя?
— Милая. Мне так жаль. — Я сглатываю все ругательства, которые хотел бы обрушить на этого мудака. Я избил бы его в две секунды, будь у меня только шанс. — Он же… То есть это было не…
— Нет, все было не так. — Она отрешенно улыбается. — Я так сильно этого хотела. Я думала, что люблю его. Я хотела быть настолько близко к нему, разделить с ним этот опыт.
— Это мило, — выдавливаю я.
— Это был наш первый раз. — Она цепляется ногтями за мою футболку. Они с Мией недавно ходили в салон делать маникюр: темно-синие ногти со снежинками. — Мы уже встречались какое-то время, и все было идеально, понимаешь? Я была фигуристкой. Он — хоккеистом. Старше, отчего я чувствовала себя особенной. Его команда была на другой стороне катка, когда я тренировалась со своей командой, и мы все тусовались вместе. К тому моменту, как мы провстречались полгода, я почувствовала, что готова к следующему шагу. Он раньше занимался сексом, а я — нет, и я хотела почувствовать себя ближе к нему.
Меня начинает слегка подташнивать. Для меня логично, что Пенни относилась к своему первому разу так серьезно. Конечно, девственность — это социальный конструкт, но это не значит, что она не несет большого груза для многих людей. Неудивительно, что она составила Список, по которому шла: ей был нужен контроль над своим опытом, поскольку первый раз был испорчен.
— Ты это планировала?
— Вроде того. Однажды вечером, после серьезного матча, у нас была вечеринка. Родители парня из его команды были в отпуске, так что весь дом оказался в нашем распоряжении. Дело кончилось в кровати, и мы занялись сексом.
Пенни вскидывает взгляд, как будто затем, чтобы поймать мою реакцию. Я просто ласково глажу ее по руке.
— Ты тогда поняла?
— Нет. — Она качает головой. — Он спрятал телефон. Я не знала, пока через пару недель не обнаружила, что он показал это всем знакомым. Мне понравилось абсолютно все, и я думала, что это особенная тайна, а в это время все его друзья смеялись над тем, какая я шлюха. Он сделал это на спор.
Да какого же хера? Моя хватка на ее талии становится крепче, и Пенни ежится. Я заставляю себя сделать глубокий вдох и расслабиться.
— На спор, мать его?
— Дай мне закончить, — перебивает она. Ее голос дрожит, но я киваю. — В итоге посмотрели не только они, это была вся школа. Кто-то пытался отрицать, но все это видели, даже мои друзья. Я порвала с Престоном, но потом папа захотел узнать почему, а я просто… я не могла ему сказать. После смерти мамы между нами появилась дистанция, так что я даже не знала, как ему объяснить. Это был слишком большой позор. Они видели всё, Купер. Всё, что было, от начала до конца.
Пенни останавливается. Я прижимаю ее крепче, мягко поглаживая по спине.
Она делает глубокий вдох, потом говорит:
— Он узнал прямо перед моей короткой программой на чемпионате «Пустынный Запад». Это было мое первое соревнование за долгое время, на которое он приехал. Одна девочка сказала своей маме, и та сказала ему. Он пытался разобраться, но мне надо было идти выступать. В середине программы я словила паническую атаку. Так я и порвала сухожилие. Упала и врезалась в бортик.
Пенни произносит это скучающим тоном, как будто уже объясняла это и ей нужно дистанцироваться, чтобы пройти через это еще раз.