— Если хочешь сохранить свои гляделки, мразь, вали отсюда на хер!
Я проталкиваюсь мимо всех, пока не вижу его. У него дикие темные глаза, он дрожит. Кровь на лице затекает в глаза, капает на бороду, на ворот футболки. Я давлю истерическое хихиканье, хватаю тряпку с барной стойки и прижимаю к его виску.
Может, какая-то другая девушка разозлилась бы, но я не чувствую ничего, кроме удовлетворения и восхищения. Он дрался за меня. Он, сука, дрался за меня.
— Детка. Детка…
Купер притягивает меня к себе, зарывается лицом в волосы. Он пачкает их кровью, но мне насрать.
— С тобой все в порядке? — спрашивает он.
Я отстраняюсь и, сглотнув, киваю:
— Да. Спасибо.
Купер смеется.
— «Спасибо»?
— Никто и никогда так за меня не заступался. — Я прижимаюсь губами к его губам, несмотря на привкус меди на языке. — Никто никогда не дрался из-за меня.
— Ну, раз я не могу избить твоего бывшего, то хотя бы так.
Подходит мрачный Блейк и говорит:
— Давай-ка в неотложку. Тебе надо швы наложить. А я тут все улажу.
61
Купер
Пытаться писать реферат с похмелья и так сложно, но у меня еще и швы, так что я едва могу сосредоточиться на экране ноута. И все же работу надо сдать завтра, и, несмотря на близящиеся игры в плей-офф, мне надо следить за оценками. Я снова смотрю на «Дейзи Миллер», пытаясь вспомнить, какой смысл я пытался вложить в ночные блуждания по римским развалинам, когда звенит дверной звонок.
Иззи наверху, с Мандаринкой, делает свою домашку, и Себастьян тоже в своей комнате, насколько я знаю. Да, мы поддержали друг друга в драке в баре, но между нами все еще сохранился холодок. Он не поблагодарил дядю Блейка за то, что тот убедил весь «Рэдс» забыть про драку: фактически он заставил бар навсегда закрыть двери для мужика, который пытался снять Пенни и Мию на видео. И сегодня мы общались, только когда он снова пытался убедить меня не переводить деньги на счет дяди Блейка. Я уже это сделал, но не собираюсь ему говорить. Ну уж нет, раз он реагирует так, будто дядя Блейк попросил отдать ему почку.
Что я и сделал бы, будь она ему нужна. Особенно после вчерашнего. Он даже позвонил тренеру и объяснил всю ситуацию, пока Пенни ездила со мной в неотложку. Я еще не говорил с тренером, потому что, как бы ни было оправданно то, что я защищал Пенни, я сейчас держу свой характер в узде, а драка в баре свела все на нет. Раз уж это не связано с хоккеем и драку начал не я, думаю, мне ничего не грозит. Но я все же потерял контроль, и пипец как не вовремя.
В дверь звонят еще раз. Я поднимаюсь со своего рабочего места на полу в гостиной — книги и ноутбук разложены перед телевизором — и открываю дверь. Надеяться на то, что это Пенни, слишком смело. Она бы написала, если бы ехала сюда, и в любом случае сейчас она явно дома с отцом.
Это мой отец.
Я сглатываю и делаю шаг назад. Энергия, исходящая от него, ощущается как бомба — искрящаяся, дымящаяся, на грани срыва. Он входит, не говоря ни слова. Я засовываю руки в карманы, когда он проходит мимо. Он останавливается прямо посреди гостиной, озираясь самую долгую минуту, пока наконец не встречается со мной взглядом. Костюм, дорогое полупальто и часы, сверкающие на запястье, выглядят неуместными в нашем колледжском домике. Зачем он здесь? Когда я написал ему, что мы получили титул лучшей команды, он ответил эмодзи «палец вверх» и напоминанием не расслабляться и быть быстрее в прессинге.
Может, это давление срабатывает с Джеймсом, но, стыдно признаться, мне нужно большее. Даже «молодец» вызвало бы у меня улыбку, а не желание швырнуть телефон через всю комнату.
Папино лицо передергивается от неодобрения, когда он изучает меня. Я знаю, что выгляжу ужасно: швы и окружающие их синяки отвратительны. Уверен, я еще и бледный с похмелья и от усталости, волосы грязные и требуют принять душ. У меня сегодня такое настроение, что можно подумать, будто мы только что вылетели из плей-оффа, а не взяли первое место в конференции.
Отец с сопением стаскивает пальто и бросает на спинку дивана. На нем пиджак без галстука. Он снимает и пиджак и методично засучивает рукава до локтей.
— Купер.
— Сэр.
Он указывает на мое лицо.
— Какого хрена я узнаю об этом от твоего брата?
Я сглатываю ярость от взгляда на лестницу. Сраный Себастьян. Конечно, надо было втянуть в это отца.
— Зачем ты вообще приехал? Мог просто позвонить.
— Я был в городе, заканчивал пару дел для раута.
Раут. Я так сосредоточился на хоккее и Пенни, что совершенно про него забыл. Вечер в Нью-Йорке в отеле «Плаза», необходимость притворяться, что у меня отличные отношения со всей семьей, чтобы родители получили больше пожертвований для своего фонда. Похоже на ад.
— Что ж, можешь вернуться к своим делам, — говорю я, не обращая внимания на то, что внутри все опрокидывается: малая часть меня надеялась на то, что он решил лично поздравить меня с победой в конференции. — Мы с дядей Блейком со всем разобрались. Все в порядке.
Он коротко смеется.
— О, вот, значит, как? Вы разобрались? У моего сына швы по всему долбаному лицу из-за драки в баре, а мой братец с зависимостью со всем разобрался? Что случилось с твоим обещанием сообщить мне, если он выйдет на связь?
— Эй, — резко говорю я. — Он чист. И недавно был рядом со мной, в отличие от тебя.
Отец вздыхает.
— Купер. Ты не знаешь всей ситуации.
— Я знаю достаточно. Он твой брат, и все же для тебя он всегда был просто бестолочью. Что бы он ни делал, ты не можешь увидеть его другим. И таким ты всегда видел меня. Когда вообще меня видел.
Он моргает.
— Что?
Я прикусываю губу, пусть даже она болит. Глаза колет от слез.
— Не притворяйся, что не начал игнорировать меня, как только понял, что я не буду футболистом, как Джеймс. Как ты. Дядя Блейк хотя бы не ведет себя так, будто хочет, чтобы я был кем-то другим.
— Я не хочу, чтобы…
— Давай перестанем притворяться, — говорю я, внезапно чувствуя такую усталость, что она отдается аж в костях. Я хотел бы оказаться где угодно, кроме этого места с этим разговором, но у меня нет выбора. Поезд ушел. Пути назад нет. — Хватит притворяться, когда я знаю правду. Джеймс всегда был твоим любимчиком, особенно теперь, когда он — новый ты. Смотря на Себастьяна, ты видишь своего погибшего лучшего друга. Иззи — твоя идеальная девочка и просто не может сделать что-то не так. Ну а я? Я твой косяк — и никогда не перестану им быть, как бы ни старался.
— Ты правда так думаешь?
— Когда я стал капитаном, тебе, кажется, было вовсе наплевать. — Я прижимаю ладони к глазам в попытке сдержать слезы. Я не плакал перед отцом с самого детства и не собираюсь делать это сейчас. — Я пипец как вкалывал, чтобы заработать титул, а ты только указал на мои ошибки.
Он открывает рот, но ничего не произносит. Я прохожу мимо него, к столику в прихожей, чтобы забрать ключи. Может, уйти сейчас — это трусость, но мне надо увидеть Пенни. Только она может сделать эту ситуацию чуть менее дерьмовой. И потом, если я останусь еще хоть ненадолго, боюсь, я скажу или сделаю то, о чем потом буду жалеть. Как говорил отец? Хоккей проявляет худшее во мне? Это будет просто охерительный момент, чтобы доказать его правоту.
— Купер.
Я открываю дверь.
— Проклятье, Купер, посмотри на меня.
Я делаю глубокий вдох и захлопываю дверь. Когда я поворачиваюсь к отцу, то чувствую на лице первые слезы, но не опускаю головы. Поднимаю взгляд к лестнице и вижу, что там стоит Себастьян. Он выглядит ошеломленным, отчего мое сердце начинает стучать глуше. Чего он вообще ожидал, втягивая в это отца?
— Твой дядя — манипулятор. — Папа качает головой и горько усмехается. — Что бы он тебе ни наговорил — это ложь.
— Ты просто не можешь вынести мысли о том, что у меня с ним свои отношения.
— Он использует тебя, а когда решит, что ты послужил его цели, перейдет к кому-нибудь другому. Ты не «косяк», сын, но сейчас ты определенно ведешь себя именно так.
Я распахиваю дверь.
— Спасибо за предупреждение.
Он выходит за мной на крыльцо, но я его игнорирую. Просто сажусь в машину и завожу мотор. Отец стучит в стекло, но я сдаю задом и выезжаю с подъездной дорожки.
Когда я добираюсь до дома Пенни, я едва могу видеть из-за слез. Я думал, что горько плакал в день своего рождения, после того как Пенни уснула и мне больше не надо было храбриться ради нее, но это хуже. Я умудряюсь припарковать машину и внезапно обнаруживаю себя звонящим в дверной звонок. Открывает тренер. Увидев меня на пороге, он заключает меня в объятия. Даже ничего не говорит, просто захлопывает за нами дверь, позволяя мне повиснуть на нем всем своим весом. Его рука успокаивающе похлопывает меня по спине.
— Эй, — говорит он. — Эй, сынок, все хорошо. Вдохни поглубже.
62
Пенни
Я медленно кружусь в раздевалке, глядя, как поднимается и опадает юбка моего платья.
— Я просто говорю, что нам не обязательно идти.
— И это мило, — отвечает Купер. — Но я не могу так поступить с матерью, что бы ни было у меня с папой.
Я прикусываю губу и смотрю на Купера. Он сидит в углу, на крошечном нелепом пуфике с тонкими ножками. Если бы я не так боялась, что он сломается, я бы уселась к Куперу на колени и поцелуями согнала бы хмурость с его лица.
На протяжении недели после победы в конференции — и всего, что было после, включая ссору Купера с отцом, подробности которой он мне не рассказывает, — у него было всего два режима настроения: отстраненный и хмурящийся на все и вся — и пипец какой охочий до секса. Последнее, разумеется, меня больше устраивает, если бы не тот факт, что так он отвлекается от ситуации с отцом. Еще Купер много времени проводит с дядей. Надеюсь, тот не устанет благодарить Купера за четверть миллиона долларов. Когда он назвал мне точную цифру, у меня сжался желудок, как машина, смятая в гармошку после аварии. Это очень большое одолжение, даже с лучшими намерениями.