ть еще одна дверь, та, которая ведет не в бальный зал, а куда-то еще. Мне надо добраться до нее. Мне нужен воздух, пока я на хер не задохнулся.
Я самый большой идиот на свете. Никогда не был на первом месте для отца. И на втором месте для дяди — в том плане, какого племянника надуть. Даже в этом не стал первым. Теперь, когда Пенни слышала всю эту чертову чушь, она с криками убежит подальше от меня. Я убедил себя в том, что она любит меня, просто пока не знает, как это сказать, но на деле это было лишь вопросом времени — когда она уйдет.
После такого? Я тоже не хочу, чтобы она была со мной. Я дурак, а она заслуживает лучшего.
Я открываю дверь и выбегаю в коридор. Кто-то зовет меня, но я не уверен, кто именно, и прямо сейчас мне плевать. Ботинки скрипят по дорогому паркету, пока я бегу по коридору, прямо в шикарный, аккуратно украшенный холл. Я распахиваю двери до того, как швейцар сделает это для меня, и скольжу по тротуару. Меня немедленно начинает знобить, но это классно. Это дает мне почувствовать что-то, кроме боли, пусть это и почти так же неприятно.
Мы рядом с Центральным парком. Я бегу к ближайшему входу и торопливо сворачиваю на одну из тропинок. Я не очень хорошо знаю этот парк, но где-то здесь должен быть открытый каток, и он еще должен работать в это время года. Мы ходили туда в прошлом году, все, даже папа, который не любит коньки.
Я в центре одного из самых больших городов мира, но если я просто увижу каток — частицу чужого счастья под этими звездами и луной конца зимы, — то, может быть, мир перестанет вращаться у меня перед глазами.
64
Пенни
Купер ушел.
Я подбегаю к двери и выглядываю в коридор. Я его не вижу, но он не мог уйти далеко. Мне хочется заорать, но я проглатываю мат. Мое сердце болит за него. Но во мне тоже кипит гнев, жгучий и опасный. Только направлен он не на его дядю. Мне на него насрать, лишь бы вернул Куперу деньги.
За моей спиной слышен возглас. Я круто разворачиваюсь. Ричард прижал Блейка к стене и перекрывает ему трахею.
— Вот что сейчас будет, — говорит он убийственно мягким голосом. — Ты вернешь моему сыну все, что у него забрал, до сраного цента. А потом уедешь и никогда больше не вернешься. Держись подальше от моих детей, сука.
— Папа, — зовет Джеймс. — Папа, не…
Блейк отпихивает Ричарда, чуть не сбивая с ног, и заносит кулак. Джеймс бросается вперед, но не успевает вмешаться: Ричард уворачивается от удара Блейка и впечатывает кулак ему в челюсть. Обручальное кольцо режет Блейку щеку. Тот с воплем прикрывает лицо рукой, спотыкается и падает. Ричард только выпрямляется и поправляет смокинг, осматривая костяшки.
— Пенни, — говорит Джеймс, толкая меня к двери. — Найди Купера.
Я останавливаюсь в дверном проеме.
— Нет.
— Нет?
Я смотрю сквозь него, на Ричарда.
— Знаете, вы были ему дерьмовым отцом.
Он моргает.
— Прошу прощения?
Блейк, еще валяясь на полу, смеется.
— О, вот это умора.
— Заткнись, — огрызаюсь я. — Ты сраный червяк-импотент, и я надеюсь больше никогда тебя не увидеть.
— Вот черт, — бормочет Джеймс. Кажется, я его слегка напугала, и в других обстоятельствах я была бы довольна, но сейчас игнорирую его и подхожу ближе к Ричарду. Я понимаю, как он действует, но какая польза от любви, если ты не говоришь о ней открыто с теми, кто тебе дорог?
— Он всего лишь хотел почувствовать, что вам не все равно.
— Мне не все равно. — Он морщится, разминая плечо. — Я сделаю для него все.
— Так скажите ему! Скажите это!
— Он знает, что…
— Нет, не знает — в том-то и проблема. Знаете, как он хотел рассказать вам, что его сделали капитаном? И как расстроился, когда вы не сказали, что гордитесь им? Может, если бы вы не так хреново выражали свою любовь к сыну, ему бы не казалось необходимым покупать дядино внимание.
Я как будто выплевываю эти слова. Может, я зря так разговариваю с будущим свекром — по крайней мере, я надеюсь, что это мой будущий свекор, — но пофиг. Ему нужно это услышать. Если бы он, черт возьми, просто слушал Купера, если бы давал то, что ему нужно, ничего бы этого не случилось.
Ричард, похоже, ошеломлен. Хорошо. Надеюсь, он слышит, что я говорю. Я утираю глаза — слезы набежали посреди моей речи, и я больше не могу их сдерживать.
— Вам нужно рассказать ему о ваших чувствах — иначе он не сможет вам доверять, и ему так и будет больно. Поверьте, я знаю.
Я резко иду к двери и распахиваю ее.
— А теперь прошу прощения, мне нужно найти своего парня. Потому что я люблю его и не боюсь ему об этом сказать.
Я подбираю юбку и выбегаю в коридор. В фильмах это всегда выглядит просто, но ничего подобного. Я чуть не спотыкаюсь о свои же каблуки и удерживаюсь на ногах только благодаря той мизерной доле равновесия, которую вложили в меня годы фигурного катания.
В холле женщина на ресепшене спрашивает меня, не отрываясь от компьютера:
— Ищете парня?
Я потираю протестующее колено. Будет холодно, и это отстой, но мне нужно поймать Купера, пока он не ушел далеко.
— Да. Куда он пошел?
— Налево.
— Спасибо! — кричу я, выбегая из здания.
Воздух снаружи похож на ледяной душ. У платья нет завязок, а куртка осталась в гардеробе — и значит, через десять секунд я превращусь в глыбу льда. Я достаю из клатча резинку для волос, завязываю свою гриву в нелепый узел и снова поднимаю подол. Мужчина, выгуливающий крохотную собачонку в свитере, присвистывает, когда я пробегаю мимо. Я на бегу показываю ему средний палец и чувствую себя круто, но потом чуть не поскальзываюсь на ледяном участке тротуара. Колено просто вопит. Я ковыляю дальше. Купера нигде не видно. Где мы вообще? Кажется, южнее Центрального парка. Никогда не была в этой части города.
Будет так глупо заблудиться, пытаясь найти своего парня, но я не могу остановиться сейчас. У него золотое сердце. Представить не могу, как ему сейчас должно быть больно.
— Купер! — кричу я.
Тут относительно тихо, но я не слышу ничего, кроме отдаленных клаксонов и эха собственного голоса. Я достаю телефон и звоню ему. Звонок переходит на голосовую почту.
Фантастика.
Я поднимаю глаза к небу. Куда он пошел? Он мог бы вызвать «Убер», но мы планировали остаться на ночь в «Плазе», так что больше идти ему некуда. Он мог бы пойти на станцию, но не уехал бы из города без меня. Ночное небо гладкое, как зеркало, темная синь усыпана впечатляющим количеством звезд. Если бы я хотела проветрить голову, я бы нашла ближайший каток, но мы ведь в центре Манхэттена.
А потом я вспоминаю: тут неподалеку и правда есть каток.
65
Пенни
Впереди виднеется вход в парк. Центральный парк огромен, но там есть открытый каток. По крайней мере, с него можно начать. Я вбегаю в парк и останавливаюсь на тропке.
Даже в начале марта, когда деревья еще голые, а снег на земле растаял только наполовину, парк все равно прекрасен. Я как будто вошла в тайный сад. Уличные фонари освещают извилистую дорожку, и на полсекунды я забываю, что в моей жизни все скоро может рухнуть. Впереди блестит темная гладь пруда. Отражение луны похоже на кусочек серебра. Это зрелище меня успокаивает. Я медленно иду вперед, вертя головой, чтобы увидеть Купера, если он сошел с тропы. Он мерзнет не так, как я, так что вполне может переть по снегу в своих выходных туфлях.
Кстати о туфлях: у меня мерзнут пальцы. Я закусываю губу, морщась с каждым шагом.
Поверить не могу, что я боялась сказать Куперу о своих чувствах. Что думала, будто могу подарить ему свое доверие, но не сердце. Я не хочу быть такой, как Ричард, который с трудом может рассказать о своих чувствах сыну. Я люблю Купера и, если честно, начала влюбляться с нашей первой беседы.
Что бы я ни думала о нем раньше, какие бы стены ни хотела воздвигнуть вокруг сердца, — все это уже не важно. И если мне придется бродить тут всю ночь, чтобы найти Купера и сказать ему все это, то я так и сделаю.
Я замечаю табличку «Уолмен Ринк» и ускоряю шаг, каблуки клацают по брусчатке. Снова пытаюсь звонить — снова автоответчик.
Я обхватываю себя руками и зову его по имени:
— Купер!
Тропинка обходит небольшую рощицу — и я вижу его, он смотрит на лед. Каток размером больше, чем я думала, залитый сиянием прожекторов и светом из окон высоток на заднем плане. Он окружен деревьями, высокими соснами и облетевшими кленами. Пускай сейчас вечер, на льду много конькобежцев. Из билетной кассы играет поп-музыка. Вся сцена напоминает мне музыкальную шкатулку, которую мама держала на трюмо: крошечные конькобежцы ездили кругами под мелодию «К Элизе». Теперь эта шкатулка живет у меня, но заперта в шкафу.
Поставлю ее себе на трюмо, как только мы вернемся домой.
Купер стоит ко мне спиной, но я везде его узнаю. Его широкие плечи и то, как его волосы кудрявятся над воротником. У меня теплеет на сердце.
Это мой парень.
— Купер! — кричу я и бегу к нему.
Он поворачивается и видит меня, его глаза расширяются. Он ловит меня, когда я поскальзываюсь прямо перед ним, хватая меня за плечи.
— Пенни? Боже, ты же замерзла!
Я не успеваю попросить, как Купер снимает смокинг и набрасывает его мне на плечи. Потом смотрит на мои ноги — и снова мне в лицо. И изгибает бровь.
— Рискуешь ради меня пальцами, Рыжая?
Я улыбаюсь, и меня затапливает облегчением. Если он меня дразнит, это хороший знак.
— Купер, мне так жаль.
На его лице будто захлопываются ставни.
— Прости, что я тебя там оставил.
— Ничего. Это я о тебе беспокоюсь, и еще беспокоюсь, что потеряю палец, но это не важно. Потому что я люблю тебя.
Купер отстраняется и отходит на несколько шагов. Терпеть не могу лишаться его прикосновений — терпеть не могу, это хуже всего на свете.
— Не нужно так говорить ради меня, — произносит он, и его голос звучит как-то пусто. — Вообще не нужно так говорить.