Я поднимаю брови.
— Нет.
— Я вчера с ним все устроила. Вам нужно поговорить, любимый.
У меня дыхание застревает в горле. Это пипец как нечестно, в такой момент назвать меня так ласково.
— Сомневаюсь, что он хочет со мной поговорить.
— Хочет. — Она выпутывается из моих объятий и встает с постели. — Он просто…
Я смотрю на ее влажные бедра. Рот наполняется слюной.
— А я не закончил, знаешь ли.
Пенни скрещивает руки, заставляя смотреть на ее грудь. Мне, конечно, нравится кончать в нее, но я обожаю слизывать свое семя с этих бледно-розовых сосков.
— Ну, очень жаль, — говорит она. — Твой папа вчера врезал твоему дяде, между прочим.
Я удивленно смеюсь.
— Да ладно. Ричард Каллахан не бьет людей.
— Бьет, когда защищает своего сына. — Пенни проводит пальцами по волосам, распутывая пряди. — Я знаю, что он дерьмово вел себя с тобой, но я сказала ему об этом. Сказала, что ему нужно быть честным с тобой, и эта честность начнется прямо сейчас. Одевайся.
У меня расширяются глаза.
— Что-что ты сделала?!
— Так нужно было сказать, и мне не жаль.
— Вот черт, я бы хотел это видеть.
— Кажется, я привела Джеймса в ужас. — Пенни морщится. — И, кажется, назвала твоего дядю червяком-импотентом. Я просто настолько разозлилась.
— А ты думала, что такое оскорбление — это уже слишком.
— Он заслужил, — говорит Пенни, и ее голос звучит яростно.
Представляю эту сцену: Пенни в своем прекрасном платье, руки скрещены на груди, как сейчас, подбородок поднят, смотрит на взрослых мужиков сверху вниз. Как я мог вообще подумать, что я не буду ее выбором номер один? Когда я сбежал, она осталась и приняла огонь на себя — а потом нашла меня и отдала мне свое сердце.
Такую девушку не отталкивают, а держат рядом и благодарят счастливые звезды за то, что она решила, что хочет тебя.
— Может, он и не заслуживает второго шанса, а вот твой папа — еще как. Не дай вашим отношениям увянуть, Купер. А то они еще нескоро зазеленеют.
67
Купер
Одевшись, мы спускаемся в холл. После прошлой ночи я проследил, чтобы Пенни была полностью укутана: на ней толстые носки, ботинки, джинсы, нижняя рубашка, свитер, а еще шубка, перчатки и ее вязаная шапочка МакКи. В своей шубке она похожа на гриб-дождевик и смотрит на меня с раздражением, но мне все равно. Она больше не рискнет простудиться, особенно после своей вчерашней выходки.
У меня такое ощущение, будто я в очереди на удаление зубного нерва. Мне никогда такого не делали, но я полагаю, что это происходит именно так: взгляды на часы с желанием, чтобы время шло медленнее и в то же время быстрее, и пустота в желудке размером с Большой каньон. Я бы предпочел визит к зубному, чем разговор с отцом. Там было бы, по крайней мере, не так неловко и, может быть, менее больно. У зубного ты получаешь новокаин, а не разговор по душам.
Если все кончится этим. Я не могу представить, что он скажет что-нибудь хорошее. Не после того как понял, что я отдал деньги. Разочарования в его глазах было достаточно, чтобы я захотел забраться в канализацию и стать одной из местных крыс в метро.
— Слава богу, он согласился, — слышу я слова матери. Я оглядываюсь: она выходит из лифта под руку с папой. Увидев нас, мама устало улыбается. — Вот они, Ричард.
Пенни подпрыгивает и целует меня в щеку.
— Развлекайся. Я пойду позавтракаю с Иззи и твоей мамой.
— Мне нужна «мимоза», — говорит мама. — И бейгл.
— Мы возьмем бейглов? — спрашиваю я папу.
Он выглядит разбитым: темные круги под глазами, легкая щетина на лице. Когда он застегивает пуговицы, я вижу ушибы у него на костяшках. Ха. Не то чтобы я думал, что Пенни соврала про драку, но это было настолько неправдоподобно, что я не поверил. И все же — вот доказательства, прямо передо мной.
Он быстро целует маму в губы, прежде чем указать на дверь.
— Возьмем все, что ты захочешь, сын. Но мне надо на свежий воздух.
Я на секунду задерживаюсь в холле, чтобы мама успела меня обнять. Она целует меня в щеку и крепко сжимает в объятиях.
— Послушай его, ладно? — Мама отстраняется и берет меня за подбородок рукой в перчатке. — Я так сильно люблю вас обоих. И хочу, чтобы все было в порядке.
— Я тоже тебя люблю, — говорю я. Мой голос ломается, но это все равно проще сказать ей, чем папе.
Она похлопывает меня по щеке, прежде чем повернуться к Пенни.
— Иззи сказала, что проснулась, — говорит она, бросая хмурый взгляд на телефон. — Время — не самая сильная ее сторона.
— У Купера тоже, если дело не касается хоккея, — говорит Пенни с сухой ноткой в голосе. Я чуть не поворачиваюсь, чтобы показать ей язык, но отец окликает меня.
Мы идем по тротуару плечом к плечу. Сначала я решаю, что мы просто гуляем, но потом он говорит:
— Судя по картам, магазин с бейглами должен быть впереди, — и я соображаю, что он искал ближайший, пока я прощался с мамой. Мое сердце сжимается. Потом момент проходит, и я чувствую себя глупо. Я спросил, сможем ли мы взять бейглов, и он нашел магазин. Мы в Нью-Йорке, мать его. Тут такие на каждом углу.
В итоге мы берем по обжаренному бейглу с крем-чизом и по картонному стаканчику кофе.
— Мы с Пенни ходили вчера кататься на коньках, — говорю я. — На «Уолмен». Помнишь прошлый год?
— Я помню, как чуть не сломал запястье, — сухо говорит отец. — Эта девочка — сущий огонь.
— Злись на меня сколько хочешь, но не на нее.
— Злиться? — Он направляется к скамейке в парке. — Я не злюсь на тебя или на нее, сын. Я злюсь на себя.
Я чуть не роняю бейгл на тротуар.
— Папа? С тобой все хорошо?
Он просто смотрит на деревья.
— Блейк переведет тебе деньги обратно. То, что от них осталось, по крайней мере. Я согласился возместить остальное, чтобы он уехал поскорее.
Я глотаю слишком большой кусок бейгла.
— Спасибо.
И пусть я знаю, что это только к лучшему, сердце все равно болит. Может, все так, как говорила мама, и его правда лучше любить на расстоянии, но мне нравилось, когда он был рядом. Если бы не он, я мог бы никогда не открыть для себя хоккей и стал бы хреновеньким принимающим в футболе или еще кем. Было приятно, когда у меня был дядя, пусть даже он пользовался самыми хрупкими, незащищенными моими сторонами.
Папа вздыхает, все еще оглядывая парк. Несколько женщин быстро проходят мимо нас, кто-то с собакой идет им навстречу. Никто не смотрит на нас дважды, за что я благодарен. Джеймс говорил, что ему сложно выходить на люди с папой: все время кто-то узнаёт одного из них или обоих.
Джеймс. Надо будет извиниться перед ним и перед Себастьяном. Они просто пытались помочь, а я с ними дерьмово себя повел. Я знаю, что у папы и дяди Блейка сложные отношения по многим причинам, но никогда не хотел так же ссориться с братьями.
Папа аккуратно ставит кофе рядом с собой и поворачивается ко мне, сцепляя руки на коленях. Я снова смотрю на его левую кисть: от вида раздутых костяшек в синяках мое сердце делает сальто.
— Поверить не могу, что ты ударил дядю Блейка, — брякаю я.
Он чуть прикрывает глаза.
— Возможно, не лучший мой поступок.
— Разве не ты всегда говорил мне держать себя под контролем?
— И то верно, — отвечает он с иронией. — Но когда дело касается моих детей, я способен на все. — Он снова вздыхает. — Купер, я был тебе не лучшим отцом. То, как ты смотрел на меня вчера, разбило мне сердце. Прости, что я так сильно все продолбал. И мне надо было это услышать. Надеюсь, ты планируешь остаться с этой девушкой, потому что она тебе пригодится.
Я наклоняю голову и слегка улыбаюсь.
— Она лучшая.
— И ты заслуживаешь лучшего. Ты заслуживаешь отца, который не даст тебе усомниться в его любви.
Я поднимаю взгляд: папин голос ломается. В его глазах стоят слезы, и, когда он моргает, несколько капель скатываются по его лицу. Не знаю, видел ли я раньше своего отца плачущим. Возможно, когда Джеймса взяли в «Иглз»? На похоронах деда? Я качаю головой, едва осознавая, что он говорит.
— Ну, в смысле, я знаю… Я знаю, что ты меня любишь.
— Я люблю тебя. Я любил тебя с того момента, как мы с твоей матерью узнали, что нам настолько повезло, что у нас будет второй сын.
Я прикусываю губу. Через дорожку друг за другом гоняются две белочки. Мимо проходит женщина с ребенком на руках. Так много обыденных вещей происходит вокруг нас, и все же мое сердце бьется, как будто я бегу по льду, выходя один на один к воротам противника.
— Купер, посмотри на меня.
Это сложно, но я заставляю себя. Папа аккуратно вытирает глаза платком, а потом складывает его вчетверо и убирает в карман.
— Я всегда гордился тобой, даже когда не показывал этого. Особенно я горжусь тем, каким мужчиной ты становишься. И прости, что ты сомневался в этом. Прости, что ты чувствовал, будто того, что ты делаешь, недостаточно.
Мои глаза застилают собственные слезы. Я нетерпеливо их смаргиваю.
— Почему ты никогда… просто не говорил этого? Например, когда я стал капитаном, а ты вел себя так, будто тебе все равно?
— Мне было не все равно. Я так охерительно гордился тобой, что едва мог говорить. — Он горько смеется. — Но я только узнал о твоем дяде и Джеймсе. Я пытался защитить тебя, и конечно же, все, что я сделал, — подтолкнул тебя к нему.
— Папа?
— Да, сын?
— А ты… — Я замолкаю. Сука, это сложно, но я должен получить ответ, раз и навсегда. Если он всерьез говорит о честности, то это шанс спросить. — Ну, ты не хотел бы, чтобы я играл в футбол? Я разочаровал тебя, выбрав хоккей?
Он снова удивляет меня, осторожно отставляя в сторону мой стаканчик кофе и заключая меня в объятия. На секунду я замираю, и мой мозг зависает, пока я пытаюсь понять, что происходит — объятия от моего отца, живущего в стиле «пожмите-руку-да-сэр», — но потом я расслабляюсь. Это как когда я приехал к тренеру, но лучше, потому что меня обнимает мой отец, а не отец моей девушки.