лько обложить ямку вокруг сухим мхом.
Матрац выпустил из себя весь воздух и уже высох. Он был из яркой оранжевой ткани с мелкими голубыми цветочками. То ли прорезиненный шелк, то ли какая-то синтетика. Снизу на нем чернело большое нефтяное пятно. Именно там ткань и прорвалась. Я скатал его в рулон — он почти ничего не весил. Разложил на камнях дощечки от разбитого ящика, чтобы завтра хорошенько просохли. Отобрал несколько самых сухих для добывания огня, связал вместе мотки капронового шнура и снова полез на гору.
Прежде всего я выбрал подходящее дерево, у которого можно поставить палатку. Оно росло шагах в тридцати от источника на поляне с низкой травой. Камни, которыми был усыпан весь остров, здесь встречались редко, поляна ровная и сквозь просветы в кустах видны оба мыса на берегу и море.
Я перетащил к дереву свое имущество.
Затем вырезал крепкий кол, выдолбил для него лунку в земле и скобой, как молотком, загнал его как можно глубже. Потом из двух шнуров свил веревку. Один конец привязал к нижнему сучку на стволе дерева, другой к колышку. Развернув брезент, набросил его на веревку так, чтобы широкая сторона приходилась к стволу дерева, а узкая лежала на земле. Брезент сразу же соскользнул вниз по веревке. Ага, вот в чем дело! Надо его чем-то натянуть на шнурке.
Я долго ломал голову, как это сделать, и в конце концов придумал. Прорезал ножом дырку посредине широкого края, пропустил через дырку шнурок. Посредине узкого края сделал то же самое. Узкую часть накрепко привязал к колышку. Потом расправил брезент на веревке, натянул верхнюю часть и, захлестнув концы шнура вокруг ствола, связал их хорошим узлом. После этого вырезал еще восемь колышков и, прорезав дырки в боковых краях брезента, растянул его при помощи шнурков и колышков так, чтобы края полотнища не опадали.
Я провозился с палаткой почти до захода солнца. Когда работаешь по-настоящему, время летит почему-то так быстро, что его не хватает. Не успел перетащить в палатку ветки для подстилки, как солнце село на самую черту горизонта, покраснело, а с вершины горы снова пополз вниз туман.
Я разложил ветки в палатке ровным слоем и накрыл их японским матрацем. От матраца здорово пахло керосином, но все-таки это была материя и в нее можно было даже завернуться, если станет холодно.
Между стволом дерева и выходом из палатки получилась небольшая площадка, шага в два, на которой можно разжигать костер. Хорошо бы закрыть выход из палатки парусиновым пологом, но парусины у меня больше не было. Однако и то, что получилось, в тысячу раз лучше шалаша. Теперь в моем новом доме можно было даже стоять, правда, согнувшись.
Я так устал, что больше уже ничего не делал. Свалился на подстилку и лежал, прислушиваясь к шороху ветра.
А потом сразу пришла ночь.
ДРЕВНЕЙШИЙ СПОСОБ
Проснулся я сухой, и подстилка подо мной тоже была сухая, и выспался я в эту ночь на славу. Палатка не промокла от тумана и росы!
Конечно, если бы у меня имелось какое-нибудь одеяло, спалось бы еще лучше. Но какое уж одеяло на необитаемом острове!
Для разминки я полез на дерево, к которому привязал палатку. Добрался до вершины, до самой тонкой развилки, и посмотрел на море. Оно лежало внизу серо-стальной пустыней. Солнце еще не взошло, но туман растаял, только в кустах кое-где запутались его белые полосы.
Волны все так же вспенивались, и вдали, у самого горизонта, синела какая-то штука — то ли облако, то ли другой остров.
…А ведь меня, наверное, вовсю ищут…
Я представил, как проснулся в каюте отец, окликнул меня, а я не ответил. Он подумал, конечно, что я на палубе. Я всегда крутился около лаборантов, помогал им поднимать из-за бортов заброшенные на ночь сетки вроде огромных сачков и вытряхивать в ящики.
Чего только не попадалось в эти сетки!
Маленькие кальмары с пучком щупалец на голове и с плоским хвостом, похожим на наконечник копья. Креветки с длиннющими усами и маленькими клешнями, которыми они часто-часто щелкали. Водоросли, в которых копошились морские блохи. Один раз подняли даже осьминога. Он выкатился на палубу, как мяч, распластал на досках щупальца, а потом быстро подобрал их под себя и приподнялся на них, как на ногах. Прямо уэллсовский марсианин! Один из лаборантов поддел его сачком и выбросил в море: «Иди и не попадайся больше!»
Конечно, отец подумал, что я с лаборантами. Но когда не увидел меня на палубе, тоже не стал беспокоиться. Я мог находиться в машинном отделении. Механик Федор Иванович пускал меня к дизелю, и я любил смотреть, как работает машина, занимающая чуть ли не треть катера.
Не увидев меня на палубе, отец, конечно, спустился в машину.
А меня и в машине не оказалось.
И тут я снова пережил то, что случилось.
Я проснулся оттого, что стоял на голове. Макушку ломило от удара о переборку. Одеяло сползло на грудь, закрыло лицо душными шерстяными складками. Я отбросил его и оно полетело к двери. В следующий момент я встал на ноги. И не успел еще ничего сообразить, как снова стоял на голове.
Катер крутило на волнах, валило с борта на борт, как бочку.
Вцепившись левой рукой в бортик койки, правой отдернул шторку иллюминатора, чтобы посмотреть, что творится на море, но ничего не увидел. За толстым круглым стеклом летела желто-зеленая мгла, прерываемая струями пены.
Снова ноги пошли вниз, и в то же время меня крепко прижало к стене каюты.
Я взглянул на отца.
Он храпел, как ни в чем не бывало, совершенно не замечая качки! Только борода и растрепанные волосы торчали из-под простыни…
Я скатился с койки на пол и, ползая на четвереньках по полу, начал собирать свою одежду. Кеды как живые летали от двери к столику и обратно. Сидя на коврике на полу, поминутно цепляясь то за стул, то за бортик койки, оделся.
Я решил не будить отца, просто выглянуть на минутку на палубу и снова вернуться в каюту.
С трудом пробрался по коридору к маленькому салону, где наши ихтиологи собирались по вечерам, разговаривали и курили. В салоне никого не было. Круглые хромированные часы над дверью показывали без десяти шесть. На четвереньках я подполз по трапу к двери на палубу, с трудом отворил ее и сразу увидел небо. Оно было чисто-голубое — ни единого облачка. Почему же тогда так качает?
Я выскочил на палубу и вцепился в поручень надстройки. Катер опять начало заваливать на левый борт. За спиной гулко захлопнулась дверь.
На палубе тоже никого не было. В ходовой рубке стоял рулевой. Я увидел его плечи и спину через стекло. Мы шли полным ходом, огибая какую-то землю, а впереди виднелся еще один остров. Море волновалось так, что моментами все скрывалось за водяными буграми. Иногда нос «Буруна» так зарывался в волну, что лебедка у форпика скрывалась в пенном водовороте. Потом он снова взлетал вверх, по палубе неслись кружева пены, упруго ударял в лицо ветер, и все тело катера вздрагивало, как натянутая струна.
Наш курс лежал на юг, к бухте, где находилась станция. Программу исследований закончили еще вчера, и я знал, что все будут спать до девяти, до самого завтрака. Я силился разглядеть того, кто стоит у руля. Мне показалось, что это сам капитан, Владислав Евгеньевич. Он относился ко мне дружески-снисходительно и во время своей вахты позволял заходить в рубку и разглядывать лоцманские альбомы, своды сигналов и курсовые карты.
Сейчас спрошу его, где мы находимся.
Отцепившись от поручня, пробежал на корму, и тут катер зарылся в воду до половины. Послышалось длинное шипенье, я оглянулся, успел заметить, как вскипела пена у основания рубки, в следующий миг меня оторвало от палубы и я нырнул с головой в холодный клокочущий душ. А потом…
Я слез с дерева, подобрал свою кирку и направился к поляне саранок. Нужно было завтракать.
Почему на острове по утрам такой туман? Или это всегда на островах? Попадешь в молочное облако, запутавшееся в кустах, и сразу становишься влажный, сразу тебя прохватывает погребной сыростью.
Я уже протоптал тропку к своей плантации и теперь джинсы не так намокали от росы.
Накопав целый мешочек саранок, съел несколько луковиц и почувствовал себя крепче. Идя назад, к палатке, увидел в траве темно-зеленые круглые стрелки — как заостренные проволочки. Я чуть не заорал от радости: это же мангыр — дикий лук!
Когда ходили с отцом в сопки, он показывал мне много всяких растений, часть из них я позабыл, но съедобные хорошо запомнил, потому что пробовал. Мангыр мы всегда собирали к обеду. Вкусом он был лучше огородного лука и витаминов, как говорил отец, содержал больше. Правда, он никогда не встречался зарослями: два-три перышка из земли — и все. Его нужно искать.
Так и здесь. Я отыскал всего пять стрелок, но зато узнал, что на острове он водится.
Теперь нужно было заняться огнем.
Еще вчера решил, что постараюсь добыть его палочкой и лучком. Значит, нужно подобрать очень сухую дощечку, тонкий шнурок для тетивы и хороший, упругий прут для лука.
Прут вырезал из рябины — ее много росло на острове. Я помнил, как отец говорил, что рябина — самое упругое дерево на свете. Не зря из него делают рукоятки для молотков — они никогда не трескаются. Шнурков у меня сколько угодно. А вот сухой мох и сухие дощечки…
Э, да ведь сухой мох я видел на тех деревьях, которые растут на горе, у вершины!
Я полез в гору.
Солнце взошло, началась жара. Рубашка и брюки, сыроватые после ночи, просохли еще до того, как я добрался до первого дерева.
Так и есть — одна сторона ствола обросла бледно-зеленым мхом. Я оторвал от дерева большой пласт и размял его пальцами. Мох состоял из массы длинных и тоненьких, похожих на елочки волоконец и вовсе не был таким сухим, как казалось. Однако высушить его на солнце ничего не стоило. И дощечки, которые я вчера разложил на камнях на берегу, тоже, наверное, уже высохли.
Вообще мой остров был странным местом — ночью на нем некуда было деться от сырости, днем же, особенно во вторую половину, стояла такая жарища, что голова звенела и золотые круги плыли перед глазами. И трудно ходить из-за камней. До берега вроде совсем недалеко, а ползешь туда чуть ли не целый час.