Александра Владимировна смотрела строго и выжидающе.
— Присядь, пожалуйста, — попросила я её, похлопав по краю кровати, а сама поднялась, устраиваясь на высоких подушках.
Тут же закружилась голова, накатила слабость.
Мама подошла, присела рядом.
«Можно сказать лишь про ребёнка, — подумала я. — Но разве от неё что-то скроешь? Лучше открыть всё как есть. Кому ещё я могу доверять?»
Наклонившись к ней, прошептала:
— Не знаю, поймёшь ли ты меня. Бабушка бы поняла, — начала я издалека.
Мама нахмурилась.
Я медлила, подбирая слова. Ничего вразумительного не пришло на ум, поэтому проговорила:
— Я жду ребёнка. — И, понизив голос, добавила: — Это не всё. Когда меня расспрашивали, ещё на звездолёте, я сказала не всю правду.
Александра Владимировна нахмурилась ещё сильнее.
— Подожди, — произнесла она после секундного колебания, поднялась, прошла к входному проёму, выглянула наружу, осмотрелась, а после плотно затворила дверь.
— Как ребёнка?! — переспросила слишком громко.
Тон её голоса выдавал крайнее недоумение.
— Всё объясню. Только то, что я скажу, не для чужих ушей, — выдала я тихо.
Когда мама вернулась и устроилась рядом, я сбивчивым шёпотом начала свой рассказ. После первых фраз брови матери поднялись, а глаза сделались такими, словно та вот-вот начнёт метать молнии. Мне стало страшно и неловко смотреть ей в лицо. Я опустила глаза.
— Продолжай, — велела мама, будто подчинённому на работе.
Я поведала о том, в каком была отчаянии, оказавшись в полном одиночестве на чужой планете, как встретила в ущелье врага, как он спас меня от жутких тварей, только чтобы убить, но не убил. Я говорила, и с каждым словом лицо матери белело, теряло краски. Она смотрела ошарашенно и больше не перебивала. Рассказала, как мы сближались, преодолевая трудности и тяготы жизни на дикой планете, как Кай раз за разом меня спасал, как стал светом во тьме безысходности. Я шептала слова и всхлипывала от нахлынувших эмоций.
Мама склонилась ко мне. Случайный свидетель, должно быть, подумал бы, что я, как в детстве, делюсь с ней ребяческой тайной.
Я замолчала. А грозная Александра Владимировна не нашла, что сказать.
Повисла гнетущая тишина, нарушаемая моими всхлипами.
— Аня, как же так? — ошарашенно вымолвила мама после долгой паузы.
Неверие читалось на её лице. Она долго молчала.
Я нащупала под больничной сорочкой кулон с кристаллом, сжала его и, не выдержав, снова расплакалась.
— Главное — ты жива. Жива! Я чуть с ума не сошла… — проговорила мама порывисто.
Глядя на её взволнованное лицо, я впервые устыдилась того, как о ней думала. Всю жизнь мне казалось, что я ей не нужна: лишняя обуза, нежеланный ребёнок. Я давно стала взрослой, но детские обиды терзали, причиняли боль.
«Может, всё не так? Может, она меня всегда любила, только не могла быть матерью, не успевала в бесконечной карьерной гонке?» Мы стали ближе лишь после смерти бабушки, увы, ненадолго, меня ждала станция «Рея».
— Не реви, — сказала мама так, как часто говорила бабушка. — Будем прерывать, — бросила она.
— Не-е-т! — чересчур громко ответила я. — Мама, ты не слушаешь?
— Аня, как ты себе это представляешь? Что будет дальше, по-твоему?
Я упрямо замотала головой. Слёзы снова покатились по щекам.
— После всего, что я пережила, убить ребёнка? Нет.
Мама несколько раз судорожно вздохнула, нервным жестом поправила волосы, встала, принялась ходить туда-сюда.
— Мама, — окликнула её, поднялась, свесила ногу с кровати.
— Лежи, не вставай, — велела она.
Я выжидала, размышляя, правильно ли поступила, вывалив на неё всю правду.
Мама ещё раз подошла к двери, плотнее прикрыла её, будто этот жест мог успокоить. Потом вернулась к кровати и тихим повелительным тоном произнесла:
— Никому ни слова, ни единой живой душе. Поняла?
Я кивнула. «Не глупая, понимаю».
— Что ты сказала врачу?
— Ничего, — поспешно ответила я. — Что подозреваю беременность.
Она присела на край кровати, обняла и принялась раскачиваться.
— Господи, — прошептала мама совсем тихо. — Как я это допустила?
— Мама, я давно взрослая женщина, давно не ребёнок.
— Да… — протянула она. — Ещё и упрямая, в меня.
В сладком обволакивающем сне я чувствовала, как обнимают сильные руки, слышала грубый голос дракона. Вдруг желанные ощущения исчезли, всё заволокло молочной дымкой. Во влажном тумане чужого причудливого леса я увидела его силуэт. Он звал меня. Я шла по колючей траве босиком, и до смерти хотелось обнять его, снова почувствовать его губы на своих. Но мощный мужской силуэт всё отдалялся. В сине-зелёных зарослях появились злобные звериные морды. Они смеялись, словно люди, скаля уродливые пасти. Сон превратился в кошмар, нелогичный и пугающий.
— Кай! Кай! Кай! — звала я.
Дракон исчез, не отзывался.
— Преда-а-ательница, — шипели зубастые твари.
— Аня! Аня, — голос матери.
Я открыла глаза, увидела её взволнованное лицо. Простынь скомкалось, одеяло сбилось набок. За окном только-только разгорался рассвет. Робкие багровые лучи пробивались между зданий, плясали зайчиками на стёклах.
— Опять? — обречённо спросила мама.
Вопрос был риторическим. Кошмары мучали меня все последние месяцы.
Мама вытерла ладонью испарину с моего лба.
— Мне скоро на работу, вставай, — буркнула она и вышла.
Из коридора доносились её бормотания:
— С этим надо что-то делать…
Я неуклюже поднялась, мешал внушительный живот, побрела на кухню.
На стальной поверхности кухонного гарнитура дымился чайник. Мама второпях возилась у стола, пахло кофе.
Будничность этой сцены настолько контрастировала со сном, что мне стало тошно.
В ванной горел свет. Дурацкая мамина привычка: забывать его выключать. Ледяная вода смыла остатки кошмара. На душе словно кошки скребли.
Пока я брызгала водой в лицо, мама уже собралась.
— Аня, до вечера, — бросила она дежурную фразу и ушла.
Я села у окна на кухне. Есть не хотелось, ничего не хотелось. С новой силой навалилась тоска.
Я провела пальцами по круглому, уже большому животу. Бесчисленные анализы и исследования не показали ничего необычного. Шоком оказалась новость о двойне. Я улыбнулась и тут же снова загрустила. «Судьба жестока, сыграла злую шутку». Мама без конца меня убеждала в том, что я сделала единственно верный выбор и чудо, что осталась жива. В последние недели её терпение иссякло. Часто она упрекала:
— Аня, нужно учиться, потеряешь квалификацию. Аня, выброси глупости из головы. Аня, возьми себя в руки. Это не дело, каждый день глаза на мокром месте. Сколько можно? — говорила она.
«От этих слов не легче. Она права. Да только огромную дыру в душе ничем не залатать».
Солнце поднялось над домами. Золотистый свет заполнил кухню. За окном город жил своей жизнью. Каждый прохожий думал о своём. Разве что общее гнетущее ощущение, как невидимая надвигающаяся угроза, объединяло людей. Война продолжалась, пока далёкая, но от этого не менее пугающая.
«Лишь бы только он был жив, мой дракон», — переживала я.
В один из вечеров мама вернулась с работы на взводе, увидела меня. Сидя за кухонным столом над чашкой чая и сжимая в руке кристалл, я в очередной раз ревела.
— Всё! Прекрати! Сколько можно? — взъелась она. — О детях надо думать, о будущей жизни, а не сопли размазывать. Ты из Лазаревой в размазню превратилась.
Она явно хотела ещё что-то сказать. Я подняла заплаканное лицо. Мама, чуть смягчившись, произнесла:
— Не можешь справиться сама — надо за помощью обратиться. Это не дело. Себя угробишь и …
— Какой помощью? — перебила я.
— Психологической, — выплюнула она.
— Мама, я не могу ничего рассказать. Какой к чёрту психолог? — на повышенных тонах спросила я.
Она взбесилась ещё больше то ли от моего тона, то ли потому, что не знала, как быть.
— Я тебе говорила! — грубо выплюнула слова мама. — Нельзя ящериц вынашивать. Говорила. Прекрати о нём думать! Слышишь?! Полгода почти прошло. Всё! Да, ужасно, да, несправедливо. Он чужой, он враг. А то, что ты на аборт не пошла… — Она замолчала, тяжело дыша.
— Ящериц?! — я перебила её, вскочила из-за стола.
— Я и так тебе во всём потакаю. О чём ты думала вообще?!
— Ящериц? Это дети! — истерично закричала я.
— Так если хочешь этих детей родить, соберись! Хватит уже слёзы лить, как истеричка!
В этот момент Александра Владимировна предстала точно такой, какой я помнила её в свои подростковые годы.
От обиды по щекам покатились новые слёзы, злые. Захотелось высказать ей всё, за многие годы детских обид.
— Ты в своём репертуаре, — зло сказала я. — Нет бы поддержать как мать.
Поняла, что ударила по самому больному.
— Я только и делаю, что поддерживаю! — прокричала она. — Тайные обследования устраиваю, в комитете тебя прикрываю, на истерики твои смотрю каждый день.
Мне стало стыдно. Мама, конечно, была права.
— Да люди пачками калечатся, умирают, пропадают без вести, — продолжала кричать она.
На столе в электрическом свете лежал оставленный мною кристалл. Мама в ярости схватила его и швырнула, не глядя. Она прокричала ещё пару слов, когда кристалл чиркнул о стальную поверхность кухонного фартука, в разные стороны полетели искры. Оставленные с обеда хлебные крошки вспыхнули синими огоньками. Мы обе опешили. Я машинально схватила кружку с остывшим чаем, плеснула на стол.
— Твою мать, — тихо выдала Александра Владимировна. — Что за…?
После секундного замешательства она достала пищевой контейнер и аккуратно, подцепляя крышкой, поместила кристалл в него.
А я с удивлением поняла, что множество раз рассказывала ей все подробности пребывания на необитаемой планете, но ни разу не заостряла внимание на кристаллах.