В общем, из восемнадцати немецких разведчиков мы семерых взяли живыми. И здесь тоже Агафонов отличился, его не зря считали лучшим рукопашником отряда. Высадившаяся с подлодки разведгруппа была штатным подразделением формирования спецназначения гитлеровских ВМС «Кляйнекомпфербанд»… Приходилось с ними сталкиваться, Виктор Васильевич? – посмотрел на меня следователь.
– Марине эйнзатц командо, морская специальная команда, или по-нашему будет морская разведывательно-диверсионная группа. К лету сорок четвертого это формирование насчитывало три группы, без учета учебного центра. Я с ними уже в конце войны имел дело, – пояснил я следователю.
– Хорошо, – кивнул он в ответ. – Так вот, эта морская спецкоманда обеспечивала переброску в наш глубокий тыл агентурной группы, состоящей из русских. На палубе подводной лодки был закреплен большой водонепроницаемый контейнер. Там находился катер типа «Линзе» [67]. Немцы готовили катер к дальнему переходу по Енисею. Кроме двух движков на этом «Линзе» установили мачту с прямым парусом и бушприт со стакселем [68]. Они хорошо подготовились к этой операции и учли абсолютно все, в том числе и то, что летом здесь преобладают северные и северо-восточные ветры. Я, честно говоря, сразу тогда подумал, что операцию готовил опытный моряк, точнее морской разведчик. Подлодка, высадив десант и спустив на воду катер, сразу же ушла в море – нашей патрульной авиации на гидросамолетах дальнего действия, вроде «Каталины», немцы побаивались. Агентов было четыре человека, с немецкими десантниками они не общались, когда те готовили катер к походу. Одеты были так же, как и немцы – утепленные куртки с капюшоном, теплые свитера, на головах вязаные подшлемники. Все время, что шла подготовка, они сидели в своей палатке на берегу. Через сутки, когда катер был готов к плаванью, в губу вошел ялик [69]. Находившийся в шлюпке человек был одет в засаленную фуфайку и шапку-ушанку, имел рыжую бороду. Рассказывавший нам это пленный немец видел его и даже общался с ним за три месяца до этого на берегу во время предыдущей высадки в наш тыл. Это ссыльный из числа литовцев, как потом установили, он был завербован абвером еще до войны в Вильнюсе. Доказательств его виновности тогда не нашли, вот его на Север и выслали. Как говорится, пустили козла в огород… Кстати, насколько я знаю, территориалы из НКГБ потом всех ссыльных перетрясли… Да толку-то, ведь дорого яичко ко Христову дню. Все вовремя надо делать. Кстати, этого литовца мы потом нигде не нашли, видимо, после переброски его ликвидировали, как свидетеля…
Рано утром катер вышел из губы в Енисейский залив. Так вот, пленный немец хорошо слышал, как этот немецкий агент по-русски разговаривал с этой четверкой. Этот немецкий разведчик сам хорошо говорил по-русски и уверял, что речь шла об устье Енисея, фарватере и мелях. Врать этому немцу в конце войны было уже ни к чему. Но рассмотреть лица агентов под капюшонами он не смог. Так вот, наша группа захвата опоздала часов на пятнадцать. Честно говоря, в отделе контрразведки большого значения сразу этому не придавали. Предположили, что эта группа агентов направилась в порт Диксон, дали туда ориентировку, агентуру и осведомителей НКВД в порту, как говорится, на уши поставили… А в середине сентября радиоразведкой флота были зафиксированы сеансы связи и определено место выхода в эфир. В первом случае это была корабельная радиостанция немецкой подводной лодки из района Карского моря, а вот во втором, – следователь замолчал и пытливо посмотрел мне в лицо. – В первый раз коротковолновая радиостанция фирмы «Телефункен» выходила в эфир из района Енисейска, второй раз через пять дней из Красноярска.
– Значит, они почти за месяц спустились от устья Енисея до Красноярска, а в эфир выходили, когда докладывали о том, что маршрут пройден, – высказал я предположение.
– А также о том, что агент или пара агентов, используя документы или легенду прикрытия, отправились по железной дороге к будущему месту выполнения задания. Мы, к сожалению, тогда вообще ничего сделать не смогли. Контрразведка Смерш Народного комиссариата обороны, отвечающая за этот сибирский регион, это другое ведомство. Органы НКВД и НКГБ то же самое. Дали лишь общую ориентировку и, как говорится, положили дело под сукно. Кого искать, ведь совершенно не ясно. Мы даже не знаем, кто это – мужчины или женщины, их возраст…
Ладно, теперь вернемся к Ильинскому. Разведпризнак того, что это он готовил эту операцию, рассчитанную на много лет, и продолжал ее курировать вместе со Смысловским – это его легендированое возвращение в СССР. Задумайтесь, зачем? Ведь у него, как минимум, парочка смертных приговоров за все его деяния. Кстати, и эту операцию люди Бориса Смысловского провели блестяще.
– Как же это у них получилось? – недоуменно спросила девушка.
– Послушайте, Марина. Вам это в дальнейшей службе очень даже пригодится… Весной сорок пятого с очередной партией попавших в плен на фронте советских солдат в лагерь военнопленных в Зальцбурге прибывает рядовой Борис Лазарев. Через две недели пленные были освобождены американцами и переданы советской стороне. Так Борис Лазарев вместе с прочими попадает в проверочно-фильтрационный лагерь… Напомню вам, Виктор Васильевич, что фильтрация – это мероприятие весьма жесткое, – посмотрел на меня следователь. – Кроме допросов проводились очные ставки в присутствии свидетелей. Минимум два человека должны были подтвердить, что проверяемый именно тот, за кого себя выдает. В результате Борис Ильинский прошел проверку под видом рядового Лазарева и продолжил службу в батальоне аэродромного обслуживания в венгерском городе Секишвар. Служил он отлично, у командования на хорошем счету, участвовал в спортивных соревнованиях по футболу и волейболу.
– Да как же ему это удалось? – ахнула девушка.
– Во-первых. Среди пленных был найден человек, очень похожий на Бориса Ильинского. Абсолютных двойников найти трудно, но очень похожих всегда можно подыскать. Во-вторых, Ильинский тщательно изучил биографию и привычки Бориса Лазарева. А в лагерной картотеке в учетной карточке военнопленного Лазарва появляются отпечатки пальцев Бориса Ильинского. Ну и, наконец, в-третьих, Марина, – капитан третьего ранга посмотрел в лицо девушки. – Во время этапа из одного лагеря в другой Борис Лазарев был убит, и было ликвидировано его ближайшее окружение – соседи по нарам и сослуживцы до плена. А те, кто видел настоящего изможденного Бориса Лазарева в плену издалека, глядя на Ильинского на очной ставке, совершенно искренне говорили, что этот человек вел себя достойно в фашистском плену и не поддался на уговоры вербовщиков власовской армии. Я с таким ходом немецкой разведки уже сталкивался, – закончил свои пояснения следователь.
– Да как же этого изверга Ильинского земля-то носит? – не выдержала услышанного девушка. – Ведь смерть этого солдата тоже на нем.
Мы с Девятаевым в ответ промолчали.
– А почему его все же арестовали в Туле?
Девятаев посмотрел на девушку.
– Он нарушил правило, которое твердо знал сам и разъяснял своим подчиненным в абвере – агентам, действующим во вражеском тылу: нельзя посещать свои родные места и встречаться с близкими и знакомыми… Ну, что, можете, Виктор Васильевич, сказать главное про психологический портрет этого нашего с вами, так сказать, коллеги? – глянул на меня следователь.
– Он очень хочет выжить, причем любой ценой, – не раздумывая ответил я.
– Правильно мыслите, Виктор Васильевич, – согласился офицер. – Вот раз у него такая любовь к жизни, вы в камере на досуге должны ненавязчиво убедить его сдать нам всю «спящую» американскую агентуру, которую он курировал.
– Андрей Петрович, гражданин следователь, пожалуйста, только не сегодня вечером. Мне после всего услышанного про этого гада все обдумать надо, чтобы его не порвать…
– Ладно, – недовольно перебил меня Девятаев, – завтра так завтра.
– Знаете, гражданин следователь, а ведь у Бориса Ильинского был шанс сохранить свою жизнь, оставаясь честным человеком и офицером советской разведки.
– О чем это вы? – устало спросил Девятаев.
– В сорок четвертом, когда мы были прикомандированы к разведотряду Дунайской флотилии, там почти все были бывшие разведчики-черноморцы. Два или три человека, в том числе из тех, кто в начале июля сорок второго года оказался на тридцать пятой батарее на мысе Херсонес. Помните, что сотрудники разведотдела и моряки-разведчики держались все вместе?
Капитан третьего ранга молча кивнул.
– Так вот, спасение для тех, кто не пал духом, пришло откуда не ждали. Немцы, сами того не желая, помогли им спастись. В ночь на второе июля на батарею со шлюпок и катеров высадились немецкие диверсанты шестой роты полка «Бранденбург-800». В их задачу входил захват секретной документации связи на командном пункте батареи и документов Особого отдела флота. Немцы были одеты в форму советской морской пехоты. Это по большому счету их и подвело. Одеты они были в чистую новенькую армейскую форму с нашитым на левом рукаве штатом морской пехоты. Вот только это нашивка появилась согласно приказу командующего ВМФ месяц назад, и естественно, что ни у кого из защитников Севастополя ее не было. Да и форма на них была грязной и оборванной… Ну, и сама высадка была обнаружена бойцами отдельной разведывательно-диверсионной группы… Кажется, правильно она называлась Парашютной группой особого назначения флота, – поправил я себя.
– Ну, и что дальше? – заинтересованно спросил Девятаев.
– Всю ночь наши разведчики вели бои с высадившимися «бранденбуржцами». К утру те были полностью уничтожены, а их шлюпки и катера были захвачены. Следующей ночью все наши оставшиеся в живых разведчики вышли в море. Все они смогли вырваться из осажденного Севастополя [70]. Кто-то сумел дойти до кавказского берега, кто-то, пристав к крымскому берегу, ушел к партизанам. Правда, несколько шлюпок под самодельными парусами из плащ-палаток унесло ветром в Турцию. Но оттуда с помощью наших дипломатов они вернулись в Союз через несколько месяцев… А Борис Ильинский в это время уже выбросил свой пистолет и думал только о сдаче в плен, – закончил я свой рассказ.