— Я нанял сиделок, работавших посменно круглые сутки, и оставил Элизабет дома. При этом продолжал жить своей жизнью, в то время как она скользила к полной деградации и разрушению. Сейчас, в ретроспективе, я думаю, что члены моей семьи были правы. Все-таки следовало отдать ее в специализированное учреждение.
Автобус дернулся и остановился. Майрон и Артур тоже слегка дернулись вместе с ним.
— Вы, наверное, догадываетесь, что произошло потом. Элизабет стало хуже. Она находилась практически в кататоническом состоянии. Тот злой дух, который много лет назад проник ей в душу, наконец полностью завладел ею. Вы, конечно, правы в своих догадках. Ее падение не было случайным. Она сама прыгнула с балкона, причем головой вниз. Так что говорить о неудачном падении здесь не приходится. Фактически она покончила жизнь самоубийством.
Артур закрыл лицо ладонями и откинулся на спинку кресла. Пока он говорил, Майрон не спускал с него глаз. Могло статься, Артур играл — всем известно, что политики в большинстве своем прекрасные актеры. Майрон, однако, считал, что подметил в его взгляде подлинное чувство вины, скорбь и страдание. Впрочем, в таких случаях ничего нельзя гарантировать. И любой, кто утверждает, что способен распознать лжеца по глазам, обычно находится во власти самовнушения или просто откровенно заблуждается.
— Ее тело нашла Анита Слотер? — спросил Майрон.
Артур кивнул.
— Все остальное происходило в классическом духе поместья Брэдфорд. Сразу же началась, если можно так выразиться, операция по заметанию следов, кое-кто получил солидные взятки. Самоубийство как причина смерти исключалось с самого начала. Слухи о душевнобольной жене, бросившейся вниз головой с балкона, поскольку ее довел до этого жестокосердый муж, получили бы в подобной ситуации самое широкое распространение и никого не устраивали. Мы бы и Аниту Слотер исключили из этого дела, но так уж вышло, что ее имя прозвучало по полицейскому радио и кто-то из журналистов, чей приемник всегда настроен на полицейскую волну, услышал его, вследствие чего ее данные стали достоянием средств массовой информации.
В этом есть рациональное зерно, подумал Майрон, но сказал другое:
— Кажется, вы упомянули о взятках?
— Да.
— И сколько же получила Анита?
Артур прикрыл глаза.
— Анита бы денег не взяла.
— Что же она потребовала взамен?
— Ничего. Она не относилась к тому типу людей, которые пытаются нажиться на чужой беде.
— И у вас не возникло сомнений, что она будет держать рот на замке?
— Не возникло, — сказал Артур, кивнув. — Я ей доверял.
— Быть может, вы угрожали ей или намекали на что-то в этом роде?
— Никогда.
— Извините, но мне трудно в это поверить.
Артур пожал плечами.
— Она продолжала работать у меня в доме на протяжении девяти месяцев после трагедии. Надеюсь, это о чем-то говорит?
Опять эти проклятые девять месяцев. Майрон думал о том, как все это объяснить и увязать в единое целое, когда в передней части автобуса послышался шум. Чанс вскочил с места, чуть ли не бегом проследовал по проходу между креслами и остановился рядом с ними. Артур и Майрон его проигнорировали.
Помолчав пару секунд, Чанс вскричал:
— Ты сказал ему?
— Да, — ответил Артур.
Чанс резко повернулся к Майрону.
— Если хотя бы слово из того, что вы здесь услышали, станет достоянием гласности, я убью вас вот этой самой ру…
— Ш-ш-ш… — привычно пробормотал Майрон, и в этот момент его вдруг осенило.
Нечто важное все время витало в воздухе, просто это «нечто» трудно было распознать за водопадом слов. Кроме того, рассказ до определенной степени был правдив — как всякая добротно сработанная ложь. Но чего-то в этой истории все-таки не хватало.
— Вы забыли упомянуть об одной вещи, — сказал Майрон.
Артур сосредоточенно нахмурился.
— О какой же?
Майрон указал сначала на Чанса, потом на Артура.
— Кто из вас избил Аниту Слотер?
Ответом ему послужило мертвое молчание.
Майрон же продолжал развивать свою мысль:
— За несколько недель до самоубийства Элизабет кто-то напал на Аниту Слотер. В результате ее отправили в больницу Святого Варнавы, и что интересно: царапины и следы кровоподтеков у нее на лице все еще были заметны, когда ваша жена выбросилась с балкона.
Множество вещей начали вдруг происходить почти одновременно, едва он успел закончить фразу. Артур Брэдфорд слегка наклонил голову. Сэм отложил журнал «Пипл» и поднялся с места. Чанс покраснел так, что казалось, еще секунда — и его хватит апоплексический удар.
— Он слишком много знает! — гаркнул Чанс.
Артур молчал, размышляя.
Майрон понизил голос до шепота:
— Чанс?
— Что?
— У вас ширинка расстегнута.
Чанс опустил глаза. Майрон к тому времени уже успел вытащить свой «тридцать восьмой» и с силой вдавил ствол в паховую область брата кандидата в губернаторы. Чанс подался было назад, но Майрон продолжал держать цель на мушке. Сэм выхватил пистолет и направил на Майрона.
— Скажите Сэму, чтобы сел в кресло, — сказал Майрон. — В противном случае у вас никогда не будет проблем с введением катетера.
Все замерли. Получилось нечто вроде живой картины. Сэм наставлял пистолет на Майрона. Майрон держал под прицелом паховую область Чанса. Артур по-прежнему сидел молча, погруженный в свои мысли.
Неожиданно Чанс мелко-мелко задрожал.
— Смотрите, не написайте на мой револьвер, Чанс. — Что и говорить, слова не мальчика, но мужа. Но, честно говоря, Майрону все это не нравилось. Он знал людей вроде Сэма и совершенно не исключал того, что костлявый может пойти на риск и нажать на спуск.
— Нет никакой нужды размахивать пушкой, — наконец сказал Артур. — Никто вам здесь ничего плохого не сделает.
— Умеете же вы уговаривать! После ваших слов мне сразу полегчало.
— Скажу по-простому: вы для меня важнее живой, чем мертвый. В противном случае Сэм уже прострелил бы вам голову. Все ясно?
Майрон промолчал.
— Условия нашей сделки, Майрон, остаются прежними. Вы разыскиваете Аниту, я не позволяю посадить в тюрьму Брэнду. И мы оба больше не упоминаем имени моей покойной жены, оставляем ее прах в покое. Надеюсь, я ясно выразил свою мысль?
Сэм, продолжавший держать пистолет в вытянутой руке, ободряюще ему улыбнулся.
Майрон кивком указал на костлявого:
— А как насчет небольшой демонстрации доброй воли?
Артур кивнул:
— Сэм!
Сэм сунул оружие в подмышечную кобуру, вернулся на свое место и взял в руки журнал «Пипл».
Майрон напоследок ткнул стволом в паховую область Чанса, вызвав у последнего приглушенный стон, после чего засунул револьвер в карман.
Автобус остановился у того места, где Майрон оставил свою машину. Когда Майрон выходил, Сэм на военный манер отдал ему честь. Майрон в ответ кивнул. Автобус тронулся с места, доехал до конца улицы и скрылся за поворотом. Майрон вдруг понял, что все это время боялся лишний раз дохнуть. Поэтому попытался расслабиться и мыслить спокойно и логично.
— Когда вводят катетер, — неожиданно громко сказал он, — это так неприятно!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Офис отца находился в старом промышленном здании в Ньюарке. Много лет назад здесь и вправду стояли швейные машинки и шили мужское белье. Больше, разумеется, не шьют. Теперь готовую продукцию такого рода привозят из Индонезии или Малайзии или еще какой-нибудь страны, где используют детский труд. Все об этом знают, но продолжают покупать эти вещи, поскольку стоят они дешево, а обыватель не прочь сэкономить пару баксов на паре трусов. Тем более с точки зрения морали ситуация не столь однозначна, как, быть может, кому-то кажется. Легко протестовать против детского труда на фабриках, легко выступать против низкой оплаты труда из расчета двенадцать центов за час работы, легко осуждать родителей, заставляющих детей вкалывать с утра до ночи и осуждать эксплуатацию в целом. Гораздо труднее делать это, когда знаешь, что альтернатива двенадцати центам — голод, а эксплуатации — смерть.
Так что лучше всего вообще об этом не думать.
Тридцать лет назад, когда в Ньюарке действительно шили мужское белье, в распоряжении отца имелась целая армия городских чернокожих, которые на него работали. Он полагал, что хорошо относится к своим рабочим, и они считают его добрым хозяином. Но когда в 1968 году начались расовые волнения и бунты, эти же самые рабочие сожгли четыре из принадлежавших ему пяти фабричных зданий. С тех пор отец никогда не смотрел на чернокожих прежним доброжелательным хозяйским взглядом, да и вообще стал относиться к ним по-другому. Не хуже и не лучше — но по-другому.
Элоиза Уильямс начала работать у отца секретаршей еще до расовых волнений шестьдесят восьмого. Отец имел обыкновение говорить, что Элоиза будет работать с ним до тех пор, пока он не испустит дух. Она была для него кем-то вроде второй жены и заботилась о нем в течение трудового дня. Бывало, они ссорились, подолгу дулись друг на друга, кричали и даже дрались. И в этом заключалась истинная и глубокая взаимная приязнь. Мама прекрасно знала об их взаимоотношениях.
— Слава Создателю, что Элоиза уродливее чернобыльской коровы, — часто говорила она. — В противном случае я начала бы задаваться разными неприятными вопросами.
В прежние времена фабрика отца состояла из пяти различных зданий и построек. Теперь осталось только одно здание. Отец использовал его и как складское помещение для прибывавших из-за морей изделий легкой промышленности. Офис находился на верхнем этаже в самом центре постройки, а окружавшие кабинет стеклянные стены позволяли обозревать сложенные штабелями упакованные в тюки товары. В этом смысле отец походил на тюремщика, наблюдающего из своей будки за порядком на вверенной ему территории и сохранностью замков на дверях камер.
Майрон, дробно стуча каблуками по перфорированным ступеням, поднялся по металлической лестнице. Когда он добрался до последнего этажа и вошел в офис, Элоиза приветствовала его крепким объятием и поцелуем в щеку. На мгновение Майрону показалось, что сейчас она откроет дверцу одного из шкафов и подарит ему какую-нибудь игрушку. Когда его в детстве привозили в офис, Элоиза, зная о приезде хозяйского сына, обязательно припасала для него какой-нибудь милый пустячок вроде игрушечного пистолетика, модели планера или веселой книжки с картинками. Но на этот раз подарка не нашлось, и тот факт, что Элоиза ограничилась лишь объятием и поцелуем в щеку, немного огорчил его.