* * *
Внемли тоске в ночной тиши
Пустого сада.
Она — отрада для души,
Она — награда
За все смешные мятежи,
За все святыни,
За горечь лжи, за миражи
В твоей пустыне,
За ужас помыслов благих —
Щебенки Ада;
За трепет пальцев дорогих,
За боль распада,
За плач вблизи и бой вдали,
За соль на раны…
И слово странное «внемли»
Не будет странным.
* * *
И жизнь не прошла, и сирень не опала,
И воздух весною пьянит, как всегда,
И в вечере плещется млечность опала,
Но где-то — беда.
Огнем на плясунье сверкают мониста,
Шалеет рука на гитарных ладах,
Дороге вовек не бывать каменистой,
Но где-то — беда.
Как прежде, наотмашь, как раньше, азартно,
Продам, и куплю, и по новой продам!
Мерцает слюда на изломе базальта,
Но где-то — беда.
Еще не остыло, не вымерзло счастье,
И кровь не вскипела на остром ноже;
Еще! о, еще! не прощай, не прощайся!..
Но где-то — уже.
* * *
О, розы алые в хрустальных гранях вазы —
Закат в плену.
Меняю речи звук, меняю пошлость фразы
На тишину.
Меняю лепет дней, меняю гул эпохи
На краткий миг,
В который, как в ладонь, я соберу по крохе
Весь этот мир.
Меняю дар судьбы, удар судьбы меняю
На плач вдали.
О, я ли вас пойму? поймете вы меня ли?!
Поймете ли…
* * *
Промчалась жизнь, прошла, как сон —
Гаси свечу.
Молитвенное колесо
Кручу, верчу.
Подай мне, Боже, медный грош
От всех щедрот,
Подай мне, Боже, медный грош —
Его хочу.
Мне хорошо с моим грошом,
С Твоим грошом,
Уйти к святым в пресветлый рай,
В ад к палачу.
За все заслуги и грехи
Я заплачу.
* * *
Закат распускался персидской сиренью —
О, час волшебства!
И шкуру оленью, испачкана тенью,
Надела листва.
Река истекала таинственной ленью…
…пустые слова.
* * *
Мы — не соль земли.
Мы — соль на раны.
Плач вдали и старый плащ в пыли.
Мы уходим.
Мы почти ушли.
«Это странно, — скажете вы, — странно…»
Мы смолчим.
Валеты, Короли,
Дамы и Тузы — увы, пора нам!
И исход, как жизнь, неумолим.
Мы — не соль земли.
Мы — соль на раны.
Дворники проспекты подмели,
Грезят шашлыками стать бараны,
Учат Торы, Библии, Кораны,
Как копейкам вырасти в рубли,
А рублям — в червонцы.
Нежно, пряно
Под окном тюльпаны расцвели.
Басом распеваются шмели,
Будды собираются в нирваны.
Богословы рвутся в Иоанны,
Корабли
Скучают на мели.
Мы уходим,
Мы почти ушли.
Мы — не соль земли.
Мы — соль на раны.
Страсти-мордасти
Горечи улыбки Саши Черного
Розы, грезы, паровозы,
Дуры-козы, в мае грозы —
Жизни низменная проза,
Тополиный пух.
Нам осталась только малость —
Вялость, жалость и усталость.
И юродствует, оскалясь,
Повелитель мух.
Пережили все несчастья,
Разложили мастью к масти,
Это страсти, это сласти —
Будем хлеб жевать.
На салазках мчатся сказки —
Строят глазки в прорезь маски;
Да еще скрипят без смазки
Ржавые слова.
Жили-были, все забыли,
Долюбили и остыли,
Встретимся, воскликнем «Ты ли?!»
«Я…» — ответишь ты.
В прозе жизни, как на тризне,
Нету места укоризне —
Третий-лишний, братцы-слизни!
Слепнем, как кроты.
* * *
…значит, вскоре будет горе. Станем плакать.
Разведем беду руками. Обожжемся.
Под ногами искореженная слякоть
Обижает палый лист — багряно-желтый,
Он в грязи нелеп и жалок. Грай вороний
Пеплом рушится на голову. В овраге
Обезумевший ручей себя хоронит,
Захмелев от поминальной, смертной браги.
Значит, осень, — та, что ничего не значит,
Стертым грошиком забытая в кармане.
Если я еще не кончен — я не начат;
Если я не стану верить — не обманет.
Цыганочка
…ай, мама!
Догорели, сизым пеплом стали угли; ночь в степи бредет неслышно, чабрецом, полынью пахнет. Ветер гривы заплетает жеребцам, уставшим за день, ветер меж шатров танцует, ай, чявалэ, пляшет ветер… Там, за далью, вторит эхо: пой, гитара! плачь, гитара! смейся! И звенят мониста, рассыпаясь по простору…
Нынче утром встанет солнце.
Нынче утром я не встану.
…ай, нож!
Синей стали. Кони встали вдоль клинка. Видно, в скачке подустали и застыли на века. Бликом возле острия отраженье: я? не я?! — и мерцают «я-не-я» те, далеко от рукояти.
По изгибу ножевому режет солнце по живому.
…ай, пыль!
По дорогам, трактам, шляхам, под ногами, сапогами, — желтой змейкой, малым смерчем; под дождем назвавшись грязью, в летний зной назвавшись смертью, в зимний день назвавшись снегом, только эти все названья — ложь, обман, умов смущенье, ибо пыль осталась пылью, как судьба судьбой осталась, как жена со мной рассталась — пыль, сказала, ты дрянная! на зубах скрипишь паскудно!
Ай, ромалэ — одинок я!..
Пыль…
…ай, мама, грустно было, ай, тоска змеей по сердцу — ветром в поле, пылью в ветре, на заре лучом рассветным, я с тобой останусь, мама, я тоску заброшу в море!..
* * *
Мой бедный бес! Какие кружева
Плетет в аду твое воображенье,
Где грешников унылое движенье
Бессмысленно и скучно? Так слова
Теряют в мертвой хватке предложенья
Привычный облик, страсти и права.
И все-таки — страдавшие блаженны.
Мой мудрый бес! Скучая у котла,
Где всей утехи — вилы да смола,
Ты создаешь миры без сковородок,
И каждый житель — чистый самородок,
И каждый вечер — свечи на балах.
И каждый день — морковь на огородах
Гораздо лучше, чем вчера была.
Мой странный бес! Ты изгибаешь хвост,
Который, как вопрос, мохнат и прост,
Ты сатане готов лизать копыта,
Но в тишине, забыв про график пыток,
Упрямо через пропасть строишь мост
Туда, где обреченность на попытку
Старается достичь колючих звезд.
Наивный бес! К чему? к чему? к чему?!
Прими, как данность, славную тюрьму,
Где ты — не заключенный, а тюремщик,
Где строго пополам: орел и решка,
Порок и наказанье, бес и грешник.
Бессмысленно кому-то одному
Желать на крест приколотить скворечник,
Чтоб искупить птенцами боль и тьму!
Мне кажется: вот-вот, и я пойму…
Романс
Я Вам не снилась никогда.
Зачем же лгать? — я это знаю.
И с пониманием внимаю
Решенью Вашего суда.
О чувство ложного стыда! —
Тебя я стала ненавидеть,
Когда, боясь меня обидеть,
Вы вместо «нет» шептали «да».
Я Вам не снилась никогда.
Любовь? Я поднялась над нею.
Став и печальней, и сильнее, —
Но в этом лишь моя беда.
Рождая пламя изо льда,
Я жгла опоры сей юдоли,
Вы были для меня звездою —
Гори, сияй, моя звезда!
Проходят дни, пройдут года,
Я, может быть,
Вас вспомню снова,
Но пусть звучит последним словом:
«Я Вам не снилась никогда!»
* * *
Избавь, Господь, от зависти,
Избавь от зависти,
Позволь в мечтах о завязи,
Весною зацвести,
Даруй восторг цветения
Над суетой земли,
Даруй покой растения
В предчувствии зимы.
Сапоги
Любить не учился, и значит —
Любитель.
Профессионалом не стал.
Пошли мне, Всевышний, лесную обитель, —
От шума устал.
От воплей, от сплетен, от брани
И гимнов,
От окриков: «Нам по пути!»
О добрый Всевышний! Пошли сапоги мне —
Подальше уйти.
Хватают за полы, влекут
Из-за парты, —
И по полу, по полю: «Пли!..»
Господь, оглянись! Нам сапог бы две пары,
И вместе…
Пошли?
Болезнь
Я болен.
Мой взгляд двуцветен.
Я верю в добро и зло.
Я знаю: виновен ветер,
Когда на ветке излом,
И если луна не светит,
То волку не повезло.
Но если душу — узлом,
Так только морским, поверьте.
Я болен.
Мой мир двумерен.
На плоскости жить сложней:
Прямая не лицемерит,
Но верит, что всех важней,
Когда нараспашку двери
И виден узор камней.
Попробуй поладить с ней,
Как ладят с тропою змеи.
Я болен.
Мой крик беззвучен.
Я тихо иду в ночи.
Колышется плач паучий,
Бесшумно журчат ключи,
Замки открывая лучше,
Чем золото и мечи,
И дремлют в овраге тучи.
Я болен.
Неизлечим.
Пророчество
Н. Гумилеву
Седой колдун, мудрец, знаток проклятий странных,
Мне говорил: «Ты наш! Отмеченный клеймом,
Ты невредим пройдешь меж чудищ безымянных
И голову вовек не склонишь под ярмо
Насмешницы-судьбы, чей герб — ухмылка будней
На фоне кирпичей, щербатых и нагих.
Стальные на пути ты стопчешь сапоги,
Изменника простишь, любимую забудешь,
На троны возведешь, низвергнешь в бездну горя,
Надеждой одаришь, отняв последний грош,
Напомнишь тем, кто жив, что счастье — это ложь,
Усталость — это смерть, а горы — просто горы,
Безумен, одинок, днем слеп, во мраке зрячий,
Восторженной толпой растерзан на куски,
Ты дашь им яд в вине. И белые виски,
И отрешенный взор, и вой в ночи собачий,
И песня вдалеке, и демоны дороги,
Чей зов опасен всем, а проклятым — вдвойне,
Тебя найдут в любой забытой стороне,
Толкнув ладонью в грудь, огнем ударив в ноги,
Покой забрав, взамен дав счастье и беду!»
И я кивал: «О да! Я проклят! Я иду…»
* * *
Я — эхо чужого смеха,
Я — эхо чужого плача,
Я — эхо, смешное эхо,
Я сам ничего не значу.
Сомкнутся слепые веки,
Черты заострятся строго,
Уйдете во тьму навеки —
Останусь молчать до срока…
Благодарность
Благодарю тебя, судьба,
За неприкаянность и кротость,
За предоставленную пропасть —
Рай для строптивого раба,
Благодарю, суровый рок,
За мудрость тайного урока,
За то, что каждая дорога
Рекой впадает в мой порог,
Прими, Фортуна, мой поклон
За слепоту немого взора
И за январские узоры,
Что ночью пали на стекло,
Спасибо, Фатум, за обман
И за случайность поворота,
Где трижды новые ворота
Нас в сотый раз сведут с ума.
Ананке! Вечный твой должник,
Кричу нелепое спасибо
За неприкаянность Мессии
И за укатанность лыжни —
Спасибо тысяче имен,
Укрывших от людского глаза
Возможность навсегда и сразу
Понять, что слаб и неумен…
Медленное лето
Не изменю июльской ночи,
Глухой тоске не изменю,
Над старой липою хохочет
Луна — кокетка-инженю.
Она, плутовка, сыплет пудрой,
Безумным вальсом кружит сны,
Ей все равно, что будет утро,
Где не останется луны.
Укутана мантильей черной,
Сестра, насмешница, луна,
Ты никому не подотчетна
И ни в кого не влюблена.
* * *
Разбиты стекла в нашем витраже
И не помогут жалобные речи.
Пора учиться тверже быть и резче,
Пора учиться говорить:
— До встречи!
И знать, что мы не встретимся уже.
* * *
Так и живем. То платим, то не платим
За все, что получаем от судьбы,
И в рубище безмолвные рабы,
И короли, рабы в парчовом платье,
Так и живем, не слыша зов трубы.
Мы не хотим, не можем и не знаем,
Что дальше, что потом, что за углом,
Мы разучились рваться напролом,
А тот, кто мог — он быстро забывает
И прячет взгляд за дымчатым стеклом.
Все, как один — воспитанны, одеты
И даже (что греха таить?) умны,
Мы верим Фрейду и не верим в сны,
Какие-то в нас струны не задеты,
А в детях уже нет такой струны.