х писала и пишет «серьезная» литература, зачем же фантастам стараться? А затем, что писать о Человеке можно по-разному. «Серьезная» литература, сильная прежде всего своим психологизмом, рассматривает личность в конкретных, вполне реальных обстоятельствах. Условно говоря, ее авторы «передвигают» героев по игральной доске, наблюдая за их трансформацией. Не то у фантастов. Сам фантастический метод подсказывает совершенно иные правила игры: авторы трансформируют и деформируют игральную доску, те самые, созданные ими «миры», заставляя героев реагировать в полную силу. А ведь это и есть Притча, практически в чистом виде. Некий человек в неких обстоятельствах… Отсюда и маски на лицах героев, и кажущееся отсутствие психологических глубин, и условность, «пунктирность» создаваемых «миров». Притче, повторюсь, не требуется тщательной прорисовки, иначе она перестает быть сама собой.
Об этом и писали фантасты в те, уже давние годы. Потом все стало меняться, Громов-соавтор, Громов-Олди сделал следующий шаг: от Притчи к Мифу. Место «пунктира» и маски заняли тщательно проработанные реалии, «миры» начали одеваться плотью. Но Громов-автор не спешил, его вполне устраивали привычные и традиционные Пространство, Время и Люди фантастики.
Итак, фантаст Дмитрий Громов в полной мере может считаться фантастом «старой» школы, той последней ее волны, которая вынесла на поверхность Бориса Штерна и Успенского. Даже тигры, те самые тигры, о которых так много пишет автор, и те…
Впрочем, о них, светлогорящих, в свой черед. Не станем спешить, а то спугнем.
Рассказы представлены небольшими циклами. Авторское ви́дение всегда отличается от читательского, поэтому не всегда можно с полной уверенностью определить принцип их построения. Но попытаться можно и нужно. Скажем, цикл первый — «Ангел-Хранитель» — притчи в самом чистом, кристальном виде. Более того, притчи, основанные не на пресловутых «общечеловеческих» воззрениях, а на серьезной религиозной догматике. Странно? Как сказать, Клайв Льюис тоже считался (и считал себя) фантастом.
Главный дар, доставшийся Человеку от Творца, — свобода воли. В этом, и именно в этом Человек — образ и подобие Его. Не кукла, не марионетка на невидимых помочах. Ему самому выбирать, самому прокладывать путь. И отвечать — тоже самому. С одной стороны — приятно, даже душу греет. Но с другой — опасно, очень опасно. И возникает порой мыслишка: помог бы кто, подсказал…
Вот и помог («Ангел-Хранитель»). Угнездился в черепе Внутренний Голос и принялся давать добрые советы. Добрые-добрые, правильные-правильные… Да так, что очень скоро герою пришлось делать выбор: остаться человеком или успешно превратиться в персонаж из театра Карабаса-Барабаса. Правда, Карабас-Барабас попался добрый, почему бы не согласиться? А то, что от этой доброты и от этой правильности другие пострадают, так что за беда? Ведь жизнь — она одна, единственная.
Притча — притча о выборе. Стать деревянненьким Буратиной на веревочках — или шагнуть под вылетевшие из-за угла синие «Жигули». Каждый выбирает по себе.
Остальные рассказы цикла — о том же, только выбор разный. Человек должен верить в себя, не бояться, и тогда раскрепощенная мысль и свободная воля унесут его на край Вселенной — и позволят вернуться («Ограничение»). Человек должен прожить свою жизнь, а не сдаваться в плен, дабы оказаться интернированным в очередном искусственном Раю («Уничтоженный рай»). Иное дело, рай, сконструированный злодеями с далекой планеты Серал, какой-то ущербный, непривлекательный. Но это для главного героя он такой, другие же охотно делают последний шаг — и застывают мраморными Лаокоонами. И не только на чужой планете, на родной Земле тоже. В том и беда, в том-то и опасность. Поэтому самое время перевести регулятор дезинтегратора на разряд полной мощности…
«Старую, добрую» фантастику (в первую очередь, конечно, «ихнюю») часто обвиняли в «стрелковом» уклоне. Бластеры, те же дезинтеграторы, лазеры всякие… Все это верно, но что делать? Чем и как противостоять? Ревнители морали-нравственности не замечали, что в самой «правильной» нашей фантастике (той, что про тополь быстрорастущий) ситуация почти аналогична. Герои с горящими от энтузиазма глазами тоже ведут борьбу, но — и в этом разница — не своим руками, а с помощью вовремя появившихся сотрудников из соответствующих ведомств, которые и достают из кобуры упомянутые бластеры. Так что честнее, в конце концов? Свистеть галактическому патрулю — или самому перевести регулятор дезинтегратора? Тем более если на раздумье и времени-то не остается. Впрочем, альтернатива тоже есть — «Воин» его девушку подонок тянет в подворотню, а он… «По щекам его текли слезы». Литературоведам-извращенцам, помешавшимся на Достоевском, такое определенно по душе. Но не нормальным же людям! И незачем в тысячный раз повторять фразу о необходимости подставлять вторую щеку. Тот, Кто сие сказал, в случае упомянутой необходимости брал в руку бич и шел вполне «реально» разбираться — один на толпу. Так что нечего! А кто именно в этой толпе — храмовый торговец или пришелец-экспериментатор, ставящий опыт над безвинными сапиенсами, не принципиально. «В следующее мгновение безжалостный удар проломил ему череп». Именно. И не надо про слезу ребенка, осточертело!
И, наконец, о главном — о жизни, о смерти и о любви («Скользкий поворот»). Конечно, поверить в двигатель, работающий на энергии этой самой любви, можно лишь в притче. Но все-таки можно, тем более обстоятельства не так и принципиальны. Какая разница — очередные, слегка сдвинутые «по фазе», пришельцы — или свои же земляки с чековыми книжками и револьверами? Выбирать все равно придется, и тогда станет ясно, что даже развилка между жизнью и смертью не так важна, как между Свободой и ее отсутствием. А нет свободы — нет и любви. Аксиома!
И я выжал газ до упора.
Но как же тигры? Где они, светлогорящие? Ведь если заявлено, обещано, то… Да вот же они, вот! Второй цикл рассказов («Разорванный круг») именно о них — о тех, которые из глубины полночной чащи.
Итак, тигры. А если точнее: итак, тигры?
И в самом деле, почему именно они? Тем более, совершенно очевидно, что появление этих усатых и полосатых отнюдь не случайность. Дмитрий Громов пишет о тиграх регулярно и с явным удовольствием. Далеко не все из созданного и изданного вошло в данный сборник. Можно вспомнить и написанное соло, Громовым-автором («Новый друг комиссара Фухе»)[10], и им же в Олди-соавторстве («Хоанга»). И всюду эти грациозные кошки вызывают явное авторское восхищение. Так почему?
Конечно же, на первом плане — эстетика. Даже тот, кто никогда не бродил по тропам Уссурийского края, кто и зоопарк обходит стороной, должен признать: красиво! Умная, сильная, бесстрашная полосатая молния. Даже лев, пусть он и царь зверей, на таком фоне невольно тушуется. Есть чем восхищаться, есть!
Все это так, но сквозь полосатую шкуру проступает нечто глубинное, но тоже вполне очевидное. Светлогоряший зверь для автора — прежде всего очень хороший человек. Именно человек, ибо добродетели его исключительно наши, сапиенсные. Можно даже уточнить: самые лучшие из нас, людей, — тигры.
Автор этого и не скрывает, даже провозглашает, причем прямо в лоб. Вот простой советский нейрокибернетик («Оборотень»), словно сошедший со страниц той самой «старой, доброй» фантастики. Но неизбежное в таких произведениях открытие дает результат, который эта «старая, добрая» не предусматривала. Нейрокибернетик получает возможность стать… естественно, тигром. И… И все остальное легко сводимо к уже упоминавшейся констатации. Да, тигры — лучшие из людей. Их жизнь интересна, они честны и преданны, бесстрашны и находчивы. Они готовы отдать жизнь за други, то есть, конечно, за тигры своя. И невольный свидетель происходящего, лишенный возможности стать этим светло горящим, быстро понимает, что он потерял. «…Мне хочется выть от тоски, выть на полную, равнодушную к нам, людям, луну». Впрочем, не все еще потеряно. А вдруг? «И лишь где-то на самом дне бездонной пустоты внутри меня теплится маленький огонек надежды…» В общем, тигром может стать каждый — каждый хороший человек. Только постараться придется.
Именно тигры — главные герои самого раннего из включенных в сборник рассказов («Разорванный круг»). Начатый еще в 1980-м, он потом, если верить авторским указаниям, неоднократно переделывался, но, уверен, смысл его ни в коей мере не изменился. А смысл очевидный и простой: перед нами действительно притча, более того — Притча. С прописной буквы. И не так важно, похожа ли упомянутая в рассказе Индия на подлинную, верно ли передана звериная психология (кто бы ответил?). Тигров легко заменить людьми (но только очень хорошими людьми), вместо условной Индии обозначить столь же условную Чечню или Боснию. Не о том притча, и даже не о них — людях и тиграх. Она о Круге, столь знакомом нам всем, кому понаслышке, кому, увы, в реальности, Круге ненависти и насилия. Великий обычай «за други своя» легко переходит в «око за око», гремят выстрелы, клыки вонзаются в живую плоть. Как остановить? И кто остановит? Да и возможно ли такое?
Автор уверен — возможно. И остановит, разорвет этот Круг, конечно же, очень хороший и мудрый человек. Тигр, если коротко. «Он знал: погони не будет. Он и человек поняли друг друга».
И здесь тигриная тема почти незаметно и весьма ненавязчиво переходит в иную плоскость — плоскость Утопии. Да, Утопия в ее чисто-рациональном виде была у «старой, доброй» фантастики не в чести. Не верили — ни авторы, ни читатели. Но тяга, так сказать, устремление оставались, и вместо тщательно выписанных мегаполисов Будущего с Нуль-Т-кораблями и звездолетами Прямого Луча возникала Сказка. Собственно, Сказка и есть Утопия в ее наиболее дистиллированном варианте. То, что находится где-то далеко, на острове Тапробан, на планете У, то, чему мы можем только завидовать… Впрочем, не только. Мечтать тоже можем. А вдруг попадем, вдруг окажемся