Капитан Саблин и так потерял полтора года. Куда уж больше?
Солдаты оперативно вытащили его и Пустового с минного поля, сразу доставили в госпиталь. Благо машина была под рукой. Там врачи хотя бы кровотечение остановили.
Но всего этого он не помнил. Алексей три недели провалялся в коме, а потом заново учился говорить, есть, двигать конечностями. Сознание возвращалось к нему клочками, память — обрывками.
Мина разорвалась в десяти метрах, удар приняла левая сторона его тела. Он ничем не отличался от трупа, но Всевышний все же повременил с переселением капитана контрразведки из этого мира в иной. Низкий поклон ему за это!
Пустовому доктора ампутировали обе ноги. Одну по колено, вторую — еще выше. Тоже неделя без сознания, потом привыкал, смирялся, выл в подушку, высказывал неподобающие мысли о сведении счетов с жизнью.
Все это Алексей узнал гораздо позже. Сам он угодил в Калинин, где хирурги трудились над ним со всем тщанием. Три осколка, и ведь как-то выжил! Первый прошел вскользь, зацепил верхушку височной кости, срезал волосы, кожу, раскроил череп на ограниченном участке. Второй пронзил бок, переломал ребра, застрял в легком. Третий — в бедре.
Врачи вытаскивали из него эти осколки, сшивали мышцы, сухожилия, удалили часть легкого. Он не различал и не узнавал людей, склоняющихся над ним, не понимал, о чем они говорят. Алексей не мог даже вспомнить, кто он такой. Память его представляла чистый лист, мятый и жеваный. Сознание было ватным, в нем ничего не удерживалось. Координация движений хромала вследствие повреждения мозжечка, голова кружилась даже в лежачем состоянии.
Советские войска уходили на запад. Город Калинин, в котором располагался офицерский госпиталь, превратился в глубокий тыл.
Алексей потихоньку начинал ориентироваться, что-то вспоминал, читал книги. Но тут же последовало еще одно потрясение — частичная парализация правых конечностей, так называемый порез, выражаясь научным языком. Он собирался встать, и вдруг такое несчастье.
— Все в порядке, — убеждал его лечащий врач. — Обычное явление. Сильно повреждена левая сторона вашего тела, отсюда порез справа. Не один вы такой, милейший.
Алексей ежедневно мял свои конечности, пытался хоть как-то ими двигать. Перспектива полной парализации ввергала его в суицидальное состояние.
Только через полгода он начал понемногу вставать. Первый раз поднялся — и рухнул. Все заново, день за днем, месяц за месяцем. Чувствительность правых конечностей возвращалась через титанические усилия. Алексей часто задыхался, его одолевали приступы паники. Врачи постоянно кололи ему обезболивающее. На нем места живого не осталось.
Координация движений возвращалась медленно, со слезами. Память более-менее восстановилась, ожили чувства, эмоции.
Он написал письмо Пустовому, и через три недели получил ответ. Вадим не умер на больничном одре, не покончил с собой, нашел силы жить дальше. Его комиссовали по ранению, дали инвалидность, какую-то медаль, небольшое ежемесячное пособие. Захолустный городок в Кузбассе, старенькая мама. Ни о какой работе, понятно, речь не шла.
«Но почему бы в дальнейшем не замахнуться на роль сторожа при винном заводе? — шутил в письме Пустовой. — Или собраться с духом, сесть и написать мемуары. И про тебя не забуду, командир. Про всех напишу. Ты выздоравливай, может, еще повоюешь. У тебя хотя бы ноги целы».
Снова дальняя дорога, крупный госпиталь наркомата обороны в подмосковных лесах. Состояние Алексея ухудшилось, обострились болячки. Он теперь почти не ходил, постоянно держался за ребра, не мог вздохнуть.
Без него обошлись сражение под Прохоровкой и освобождение Смоленщины. Потом советские войска вышли к Западному Бугу, взялись за Польшу и Прибалтику. Он внимательно слушал радио, читал в газетах сводки с фронтов, улавливал разницу между тем, что в них сообщалось, и реальным положением дел. Однако, как ни крути, линия фронта ползла на запад. Значит, немцев били! А он тут отлеживался.
Однажды в богоугодном заведении нарисовался полковник Гробов собственной персоной. Он улыбался, что делал только в исключительных случаях.
Только тут до Алексея и дошло, что никаких мер наказания строгое, но справедливое командование к нему не применило. Задание он через пень-колоду выполнил, крота ликвидировал.
— Привет мертвецам из мира живых, — добродушно и не очень деликатно заявил полковник. — Был в командировке в столице, вот решил заскочить. Да, капитан, выглядишь ты убого. Но не мертвый, и то хорошо. Ты прошлое вспоминаешь? Или нечем еще? — По отсутствию такта в тот вечер ему не было равных. — Я тебя к награде представил. Закончишь лечение — получишь. Капитан Чаплыгин действительно оказался кротом. Мы получили косвенные подтверждения этого факта. Гуляева подослал абвер, чтобы он втерся к нам в доверие. Он действительно бывший сержант Красной армии. Этот подонок убил охрану и Лизгуна, пытался выручить своего сообщника Чаплыгина. Не повезло им во время бегства. Да ты об этом знаешь, вам с парнями тоже не подфартило. — Гробов немного смутился. — Крота Гуляев потерял, на минное поле сослепу выскочил, вы за ним. Картину случившегося мы впоследствии восстановили. Майор Костин скончался от сердечного приступа. Подвел человека мотор. Показания арестантов в принципе сходились: Гуляев вскрыл замок, когда никого поблизости не было, уничтожил охрану. Лизгун обрадовался, подумал, что тот его сейчас освободит, а тут нож. С тех трех офицеров, которые там остались, обвинения были сняты, они продолжили службу. Полковник Борисов погиб под Варшавой. Подозреваю, мы без тебя войну закончим, капитан, — в очередной раз отличился Гробов. — Плохо выглядишь, не встанешь на ноги. Ничего, как-нибудь сдюжим. Ты выздоравливай. Комиссуют тебя из армии. Я намекну тутошнему медицинскому руководству, чтобы начинали документы оформлять.
— Не надо, товарищ полковник, я вернусь, — заявил Алексей. — Через месяц-другой обязательно встану в строй. Мы еще повоюем!
— Ну-ну. — Гробов ухмыльнулся. — Все так говорят. Европу хочешь посмотреть, Саблин?
Алексей дал себе зарок, что встанет на ноги, вернется в армию. Он ел через не могу, разминал вялые конечности, заново учился ходить. Процесс реабилитации проходил мучительно трудно.
Теперь Саблин уже выбирался на улицу, гулял под дождем и снегом. Оказалось, что госпиталь окружает очень симпатичный лес. Он много думал, размышлял, по полной программе давал работу мозгу.
Что-то было не так в деле крота из города Ненашева. Алексей допускал, что агентом был Чаплыгин, и все же у него оставались сомнения в этом. Рацию так и не нашли, хотя искали долго и упорно. Очень уж вовремя он погиб. Буквально за минуту до захвата. Ведь признался бы во всем, окажись в застенках контрразведки. Там и не таким упертым развязывали язык.
Но к чему сейчас эти размышления? Поезд ушел, сомнения к делу не подошьешь. С той злосчастной ночи произошла масса событий! Участников разбросало, война докатилась до Европы.
Прошлое забывалось, зарастало плесенью. Туманились, отступали на задний план лица Генки Казначеева и Женьки Левторовича. Медицина не отпускала Алексея из своих липких объятий. Его физическое состояние напоминало погоду в России — то снег, то зной. Он ходил с усилием, но виду не подавал. Осень сорок четвертого перетекала в зиму, а капитан Саблин по-прежнему давил больничную койку. Сам понимал — не боец.
После очередного кризиса над ним склонилась женщина в белом халате. Сначала он решил, что это ангел, пробил его час. Потом задумался. Раз бога нет, то откуда эта прелесть?
— Я ваш новый врач-невропатолог Топоркова Варвара Семеновна. — У этой женщины был тихий, грустный голос. — Я окончила мединститут в Казани, получила звание лейтенанта. На фронт, к сожалению, меня не пускают, хотя я уже несколько раз писала рапорты. Работала терапевтом, теперь вот получила новую должность.
У нее были стриженые пепельные волосы, грустные глаза, миловидное личико, да и фигурка что надо.
Кровь хлынула в голову Алексея, он как-то ожил, занервничал.
— Никакого фронта, Варвара Семеновна, там есть кому погибать… тьфу, воевать.
Случилось странное. Он влюбился как мальчишка. Но виду не подавал, вел себя сдержанно, что было правильно. Варвара Семеновна стала для него именно тем, что нужно было для полного выздоровления. Стимул, побудительный мотив!
Она каждый день приходила в палату, осматривала его, приглашала в кабинет на лечение. Туда всегда выстраивались очереди, но он проходил как блатной.
А потом Варя вдруг и сама зачастила к нему. Входила вся такая застенчивая, смущалась, когда соседи Алексея по палате понятливо хихикали, делала вид, что строго по делу. Потом призналась: ей просто надо было увидеть его, знать, что с ним все в порядке.
Они гуляли по парку, не обращая внимания на холод, сырость и метель. С каждым разом уходили все дальше, прочь от людей, от их ухмылок. Она держала Алексея под руку, прижималась к нему, и его распирали потрясающие чувства. Он стремительно выздоравливал.
Под Новый год они уединились в сестринской комнате. Все произошло само. Она льнула к нему, щурилась от блаженства. Вся такая родная, близкая, аж дух захватывало.
Почему всего этого не было раньше? А вдруг он ее потеряет? При мысли об этом его охватывал дикий страх.
Любовные отношения не препятствовали осмотрам, процедурам, приему препаратов, об эффективности которых он даже не задумывался. Алексей по-прежнему рвался на фронт, но жутко не хотел расставаться с Варварой.
Документы на выписку были готовы к концу января. Вердикт: частично годен к военной службе. Бегать и прыгать крайне осторожно, с горы кубарем не катиться. Севшее зрение, слабые кости, проблемы с головой, подверженной изматывающим болям. А в остальном, прекрасная маркиза…
Их расставание было муторным, щемящим. Они долго не могли оторваться друг от друга.
Вскоре Варя написала ему, что ее рапорт был удовлетворен. Она отправилась на 3-й Белорусский фронт маршала Василевского. Он угодил на 1-й Украинский Конева.