Творческий конкурс он прошёл, получив самый высокий балл. Надо было готовиться к вступительным экзаменам, а это ещё одни двухнедельные курсы – уже по школьным предметам. Как обстоятельный человек, Роман должен был ясно представлять, что от него потребуется на экзаменах.
Но ему самому уже не хотелось ничего. Ни Москвы, ни института, ни архитектуры. Всё забивало желание видеть Мишель, ну или хотя бы спокойно сидеть в яблоневом шалаше, или ухать молотом по наковальне в компании Валерьяна, чтобы она в своей зелёной комнатке слышала: он здесь, рядом.
Роман терпел. Привычка всегда осуществлять задуманное помогала преодолевать хандру. Он чётко структурировал свой день, старался чередовать занятия и получать от этого хоть какое-то удовлетворение. Сидел за учебниками, мыл посуду, бегал в магазин, штудировал конспекты… Железным шурупом ввинчивал внимание в свой мозг и искусственно поддерживал себя в этом состоянии на протяжении всего учебного дня на курсах. Хотя там давалось много ерунды, но расслабляться было нельзя. Нельзя рассеянно гулять по Москве или ложиться в постель недостаточно усталым – это было чревато приступами острой тоски, кисельным расползанием организма и прочими неуважаемыми Романом глупостями.
До экзаменов оставалось три дня – пятница, суббота и воскресенье. Не в силах сопротивляться глухой тоске, ноющей болью разливавшейся в груди, Роман в четверг вечером уехал…
Рано утром он был в Бердышеве, и тоска отступила. Он шёл по умытому старинному городу, по Набережной, и лёгкий ветерок трепал листья лип так, что казалось, они аплодируют ему своими круглыми зелёными ладошками. Потом его встретили родной дом, мама с папой, ахи, расспросы, кофе, душ, яичница с зелёным луком…
Оттаивала душа, наполняясь привычными звуками, видами, запахами… Впереди – главное, ради чего он и приехал. Мишель. Он почему-то не сомневался, что она здесь, в Бердышеве, а не в Пензе и он её непременно увидит, хотя непонятно как и где.
И действительно увидел! В «шестёрке», когда ехал к её дому, она вошла на остановке «Кукольный театр». Троллейбус ехал почти пустой, но Роман, верный своей привычке никогда не садиться, стоял на задней площадке у окна.
Он заметил её сразу, когда она ещё только шла своей лёгкой, немного подпрыгивающей походкой навстречу троллейбусу.
Мишель легко вбежала в заднюю дверь и почему-то не удивилась, увидев его.
– Здравствуй… – сказала она своим тоненьким голосом, слегка запыхавшись.
На лице её сияла счастливая улыбка. Всё в той же чёрной с белыми цветами прабабушкиной юбке и бежевой блузке с квадратным воротом, чуть перекошенным от многолетней стирки и глажки. Прямоугольный ворот оттянут чуть вниз огромными желтоватыми пуговицами с перламутровым блеском. «Нарядилась», – с усмешкой отметил он и вдруг подумал, как она легко, не путаясь, существует в этих своих длинных юбках, вроде и не придерживая, не приподнимая их, входит в автобус или ступает по лестнице… Дело многолетней привычки, конечно. А ещё он с грустью понял, что и не заметил того момента, когда Мишель переоделась из фланелевых платьиц и вытертых бархатных пальтишек во взрослое – в эти самые юбки, платья из несегодняшнего материала с какими-то круглыми, надутыми короткими рукавчиками, в туфли с узкими, закруглёнными и ободранными носами, с двумя ремешками-застёжками…
Она не спросила, куда он едет, а он – откуда она идёт. И так было ясно, что из «Куколки». В руках она держала знакомую клеёнчатую сумку, заполненную чем-то лёгким и объёмным, прикрытым сверху куском простой ткани в яркий цветочек.
Сумку Роман у неё забрал. Они вкратце поделились новостями о творческих конкурсах: в Мишель он не сомневался, но и Пакин прошёл тоже.
Молча доехали до Ипподромной, Мишель всё время улыбалась, а Роман исподтишка взглядывал на неё, и сам не мог удержаться – уголки губ ползли в стороны и вверх, в нескончаемой и глупой, как ему казалось, улыбке. От этого он чувствовал себя неловко, не знал, что делать, хотелось прикрыть лицо рукой, и Мишель будто почувствовала это…
– Тебе очень идёт улыбка, – тихо, как бы между прочим, сказала она и, встретившись с ней глазами, он, неулыбчивый по натуре, вдруг заулыбался совсем по-другому – легко, свободно, ни о чём не думая…
Потом они расслабленно, не спеша, брели до её дома, вдыхая запах свежескошенной травы с лёгким оттенком уже зреющих яблок, цветущих флоксов, чего-то неуловимо родного, что бывает только здесь, в единственной точке мира, и нигде больше… Во двор они вошли под радостные крики Николашки и Олечки:
– Мишель пришла! Мишель, взяли? Мишель, а что у тебя в сумке?
– Взяли… взяли, – задыхаясь, произнесла Мишель, пытаясь сделать шаг с повисшими на ней детьми.
– Ура-а-а!.. – завопил Николашка, тряся белым чубом, и побежал к сараю, где у входа уже маячил Спутник, – у Мишель взяли… Муми-тролев… Взяли!..
Олечка застенчиво улыбалась, стесняясь Романа, а потом решилась спросить:
– А… Мишель… Куклы на сцене будут, да? Выступать? А мы пойдём смотреть? А что у тебя в сумке?
– На сцене, да… Пойдём смотреть… А в сумке – Крошка Мю. Её… не взяли… Говорят, недостаточно злобная… – Мишель, смеясь и слегка задерживая дыхание на вдохе, отвечала на все вопросы сразу.
– А покажжи… – попросила Олечка и, не дожидаясь, побежала навстречу Николашке, машущему ей какой-то игрушкой из Спутникова сарая.
Мишель тем временем вытащила из сумки куклу и слегка встряхнула её. Роман глянул и обалдел. Мишель держала в руках… Практически свой портрет. Да. Она смогла сделать то, что никогда, никогда не получалось у него. Крохотное тельце, тоненькие ручки, утрированно большая, плоская голова. Треугольный ротик. Огромные, блестящие глаза Мишель, только не карие, а глубокого изумрудного цвета. Волосы, правда, не лежат на голове лёгкой копёшкой, а забраны в крысиный пучок. Роман потрясённо переводил взгляд с лица Мишель на куклино. Не то чтобы портретное сходство, конечно это смешно, но… Сама суть лица, его выражение, взгляд – глубокий, немигающий (хотя понятно, как там глаза из папье-маше могут хлопать ресницами, а вот поди ж ты!) … Что-то до оторопи настоящее было в лице этой большеголовой крохи и надолго удерживало взгляд.
– Они говорят… не хватает характерности, – рассеянно проговорила Мишель, потом взяла куклу за держатель, приделанный сзади к голове, поставила на столик для кормления голубей. И – раз! – кукла вдруг села на стол, повела головой, мечтательно направила глаза в небо, потом поскребла тонкими пальчиками нос. Повозилась, садясь удобнее, и закинула ножку на ножку. Ожила.
Роман смотрел, заворожённый.
Мишель заметила и, как всегда, засмущалась.
– Ну как-то так, – сказала она, снимая куклу со стола, – это, конечно… кукловод гораздо лучше может…
Роман без слов взял из её рук куклу и умоляюще посмотрел на Мишель. Просьба была понятна без слов.
– Пожалуйста, – смущённо проговорила Мишель, разводя руками, как всегда говорила девчонкам, выпрашивающим её работы.
Кукла со всеми предосторожностями перекочевала в рюкзак Романа, а к ним уже бежал Николашка.
– Мишель, а Мишель, стрижика сегодня будем выпускать, да? – запыхавшийся мальчишка уже дёргал обеими руками её за юбку, задрав белобрысую голову и заглядывая в лицо.
– Нет… не сегодня… завтра…
– У-у… – обиженно выпятил губы Николашка и сразу стал похож на смешного детёныша утконоса.
А Олечка подошла следом, взяла Мишель и Романа за руки и молча повела их в зелёную комнатку. По дороге она поджимала ноги и «летела», вися на их руках, а Спутник смотрел на всю четвёрку, из-под ладони, от своего сарая и улыбался.
Роман впервые увидел зелёную комнатку днём. Она изменилась – сейчас здесь царствовали флоксы. Они отросли огромными куртинами – здесь и там, белые шапки цветов плотно сбились в гигантские букеты. Вдоль тропинки к домику круглились уже знакомые шары лаванды, протянув кверху длинные белые соцветия. Но самое чудесное находилось возле лавочки, у самого фундамента: на фоне зелёного домика цвёл невиданный куст с пирамидальными белоснежными соцветиями – прозрачными, фестончатыми, кружевными.
– Гортензия, – объяснила Мишель, увидев оторопь на его лице и то, как он внезапно остановился.
Никогда в жизни Роман не видел таких прекрасных цветников. Такой гармонии, вкуса, любви, вложенных в каждый уголок. Белые низкие колокольчики, подбивающие кусты флоксов, клумбочка с пряными травами, некоторые из них цвели, не поверите, тоже белым; какая-то широколистная красавица с голубоватыми листьями в тени яблони, и из неё – высокие цветоносы с поникающими белыми длинными резными колокольцами…
Роман и Мишель расположились на знакомой скамеечке, дети бегали туда-сюда по тропинке. Олечка сорвала с клумбочки и сунула под нос Роману крошечную кудрявую веточку. Роман шутовски втянул воздух и улыбнулся – так пах чай в белой кружке. Николашка требовал отчёта, почему стрижика выпускают не сегодня, и Роман узнал, что дома у Мишель живёт оперившийся, взрослый птенец стрижа, видимо, уже учившийся летать, но как-то неловко, и по этой причине грохнувшийся на землю. Его принёс Карпинский, и Мишель пришлось две недели успокаивать и откармливать испуганную птичку. Форточку пришлось затянуть сеткой; Глорию на время выселили на улицу, столовалась она теперь временно в зелёной комнатке, вон ее миска.
Завтра Мишель собиралась с балкона мастерской выпустить стрижа в большой полёт. Роман заинтересовался, откуда она знает, когда стрижу пора летать, и как его на это сподвигнуть.
Оказалось, этот стриж не первый – они каждый год падают из гнёзд, и вся округа таскает их к Мишель на выкорм и обучение. Этим-то летом что, птенец уже почти взрослый, а вот в прошлом году пришлось понервничать… Тогда принесли совсем маленького, едва оперившегося, он всё время так жалобно кричал… Приходилось учить его есть, поить из пипетки…
Чем можно кормить птенца стрижа? Роман никогда в жизни не ответил бы на этот вопрос. А Мишель знала. Творог, тёртая морковка, немножко корма для рыбок… Замешиваешь, скатываешь в колобок и – в холодильник. Отщипываешь от колобка крошку размером со спичечную головку – и в клюв. А потом чуть воды из пипетки. И так каждые два часа.