— Электрическая лампочка!
— Правильно. Исходя из этого было выдвинуто предположение, что существует связь между временем и световой энергией, так же как между гравитацией и светом — это уже было доказано, — между гравитацией и электричеством. Именно эту область я и исследовал. Я предположил, что внутри гравитационного поля существует некий заметный градиент энергии, подобный градиенту силовых линий, под действием которого железные опилки располагаются в магнитном поле. Нет, это сравнение не годится, пожалуй, лучше сравнить с проводником, в котором ток может бесконечно циркулировать в условиях сверхпроводимости, возникающей при низких температурах…
— Профессор, я запутался. Мне не стыдно в этом признаться. Может быть, вы объясните все на примере? Ну, скажем, что происходит в этом маленьком приемнике?
Сэм осторожно покрутил рычажок настройки, музыка стала чуть-чуть громче.
— Здесь интересна не радиопередача. Этот блок приема радиопередач лишь наглядно показывает, что я обнаружил утечку — нет, правильнее сказать, перепад между гравитационным полем Земли и гравитационным полем вот этого кусочка свинца в углу коробки.
— А где батарейка?
Сэм гордо улыбнулся.
— Вот в этом-то и соль — батарейки нет. Электроэнергия поступает извне, из…
— Вы хотите сказать, что ваш радиоприемник работает на гравитации? Получает электричество даром?
— Да… хотя на самом деле это не совсем верно…
— Но выглядит-то именно так!
Чарли был явно возбужден. Он низко наклонился над столом, стараясь получше разглядеть, что в коробке.
— Я ничего не понимаю в электронике, но энергетическими ресурсами экономика занимается достаточно подробно. Можно ли усовершенствовать этот ваш прибор, чтобы он вырабатывал электричество при небольших затратах или вообще без затрат?
— Не сразу. Это лишь первая попытка…
— Но в конце концов можно? А ведь это означает…
Сэм решил, что молодому человеку вдруг стало плохо.
Его лицо посерело, как при потере крови, в глазах застыл ужас. Он медленно опустился на стул. Прежде чем Сэм успел спросить, что случилось, в дверях бара раздался зычный голос:
— Видел кто-нибудь парня по имени Чарли Райт? Ну, быстро. Отвечайте! Кто скажет мне правду, тому бояться нечего.
— Святой Иисус… — прошептал Чарли и буквально вжался в сиденье. Бринкли вошел в бар, держа руку на рукоятке пистолета, прищуренными глазами всматриваясь в полумрак зала. Ему никто не ответил.
— Кто вздумает прятать его, тому будет плохо! — прорычал он. — Все равно найду этого черномазого прохвоста!
Полицейский направился в глубь зала. Чарли, схватив сумку, перемахнул через перегородку кабины и метнулся к задней двери.
— Вернись, сукин сын!
Прыгая, Чарли зацепил ногой стол. Стол зашатался, и коробка из-под сигар соскользнула на пол. Прогромыхали тяжелые сапоги. Дверь скрипнула, Чарли выскользнул на улицу. Сэм нагнулся, чтобы поднять коробку.
— Убью! Держите его!
Приемник был цел. Сэм облегченно вздохнул и выпрямился, держа в руке дребезжащую коробку.
Из двух выстрелов он услышал только первый: второй он услышать не мог — пуля попала ему в затылок, и Сэм рухнул на пол. Смерть наступила мгновенно.
Патрульный Марджер, выскочивший из полицейской автомашины, ворвался в бар с пистолетом наготове и увидел Бринкли, входившего через заднюю дверь.
— Удрал, будь он проклят, будто испарился.
— Что здесь случилось? — спросил патрульный, засовывая пистолет в кобуру и глядя на лежавшее у его ног худое скрюченное тело.
— Не знаю. Должно быть, он подвернулся под пулю, когда я выпалил в того, который сбежал. Во всяком случае, наверно, тоже коммунист. Они сидели за одним столом.
— Могут быть неприятности из-за этого…
— Какие неприятности? — возмутился Бринкли. — Всего-навсего еще один старый мертвый ниггер…
Двинувшись к выходу, он наступил сапогом на коробку из-под сигар. Она лопнула и рассыпалась на куски под тяжелым каблуком.
Самый замечательный автомобиль в мире
Нервы Эрнеста Хароуэя начали сдавать; он стиснул руки, чтобы остановить дрожь. Идея, которая там, в Детройте, представлялась ему такой замечательной, теперь, когда он оказался в Италии — более того не где-нибудь, а в Кастелло Престеццы, — стала казаться неразумной и пугающей. Он справился с невольной дрожью и перевел взгляд с серой изъеденной временем стены замка на еще более серую и намного более древнюю гряду Доломитовых Альп, вздымавшуюся позади. Во дворе замка царила полная неподвижность и почти благоговейная тишина, нарушаясь лишь слабым шорохом сосновых игл, перебираемых предвечерним ветерком да потрескиванием остывающего мотора арендованного автомобиля, на котором он приехал. В горле у него было сухо, а ладони, напротив, вспотели. Он должен был сделать это!
Судорожным движением он распахнул дверь и заставил себя вывалиться из автомобиля. Задержавшись лишь настолько, чтобы подхватить с сиденья портфель, он затопал по хрустящему под ногами гравию к каменному порталу, посреди которого располагалась огромная окованная железом дверь.
На потемневших досках двери не было видно никакого звонка или дверного молотка, зато на каменной притолоке сбоку располагалась позеленевшая от времени бронзовая голова горгоны, державшей во рту круглую ручку. Хароуэй потянул, и из стены, примерно на фут, с гнусным скрежетом неохотно вылез железный прут, который, спазматически дергаясь, уполз в стену, как только приезжий выпустил ручку. Независимо от того, сколько лет или веков насчитывал этот механизм, он, похоже, все еще действовал, так как не прошло и минуты, как послышался сильный, хотя и приглушенный, стук, и дверь медленно приоткрылась. Высокий болезненного вида человек в ливрее, уставив на посетителя впечатляющих размеров нос, окинул оценивающим, но не заинтересованным взглядом его темно-серый, цвета древесного угля, летний костюм из немнущейся ткани и поднял глаза на взволнованное лицо Хароуэя.
— Sissignore? — почти не шевеля губами, произнес он холодным подозрительным тоном.
— Buon giorno… — ответил Хароуэй, исчерпав таким образом весь свой итальянский словарь. — Я хотел бы видеть мистера Беллини.
— Маэстро никого не принимает, — сказал слуга на безупречном английском языке с заметным оксфордским акцентом, после чего отступил на шаг и потянул за ручку двери с явным намерением закрыть ее.
— Подождите! — воскликнул Хароуэй, но дверь неумолимо продолжала закрываться. В отчаянии он всунул ногу в щель; этот маневр частенько помогал ему во время его недолгой карьеры коммивояжера, приходившейся на время обучения в колледже, но, как выяснилось, совершенно не подходил для этого типа архитектуры. Вместо того чтобы вновь распахнуться, как это сделала бы легкая квартирная дверь, чудовищная воротина продолжала двигаться. Тяжесть створки смяла тонкую подошву легкой туфли; ступню сдавило так, что Хэроуэю явственно показалось, будто он слышит скрежет костей. Он пронзительно вскрикнул и, вцепившись в дверь, всей тяжестью потащил ее на себя. Дверь остановилась, а затем, немного подумав, медленно качнулась в обратном направлении. Слуга, вздернув правую бровь, недоуменно следил за действиями посетителя.
— Прошу прощения… — выдохнул Хароуэй, — но моя нога… Вы сломали мне все кости. Очень важно, чтобы я увиделся с мистером Беллини, с Маэстро. Если вы не хотите пропустить меня к нему, то передайте хотя бы это. — Переступив на здоровую ногу, он полез в карман пиджака — письмо было подготовлено загодя как раз на тот случай, если на пути ко встрече возникнут серьезные затруднения, — и вручил конверт слуге. Тот принял его с большой неохотой. На сей раз огромная дверь беспрепятственно закрылась полностью, и Хароуэй, дохромав до одного из каменных львов, стороживших вход, плюхнулся на спину зверю и вытянул ногу, надеясь, что это успокоит пульсирующую боль. Она действительно понемногу слабела, ну а спустя четверть часа дверь отворилась снова.
— Следуйте за мной, — приказал слуга. Неужели его голос прозвучал немного теплее? Вступая в здание, Хароуэй чувствовал, что его сердце бешено колотится где-то в горле. Он попал сюда! Он сделел это!
В доме было полутемно, к тому же Хэроуэй, пребывая в состоянии крайнего волнения, попросту не замечал почти никаких деталей, хотя в памяти у него и остались отрывочные впечатления, такие, как деревянная резьба, массивные балки, поддерживавшие потолок, стоявшие по углам старинные рыцарские доспехи да различные предметы мебели, громоздкие, как товарные вагоны. Стараясь не наступать на все еще болевшую ногу, он, прихрамывая, следовал за своим провожатым через анфиладу комнат, пока они наконец не оказались в зале с большими трехстворчатыми окнами, выходившими в сад. Перед окном стояла девушка. Она держала за уголок записку, переданную Хароуэем, с таким презрительным видом, будто это была использованная салфетка, которую нужно было немедленно выбросить.
— Что вам здесь нужно? — спросила она ледяным тоном, который совершенно не вязался с бархатной теплотой ее голоса.
В любое другое время Хароуэй проявил бы к этой восхитительной представительнице женского пола гораздо больше интереса, но сейчас, насколько невероятно это ни было, он рассматривал ее лишь как нежелательное препятствие на своем пути. Иссиня-черные локоны, падавшие на покрытые нежным загаром плечи, были всего-навсего волосами. Полная грудь, видневшаяся в квадратном вырезе платья, служила еще одним барьером, преграждавшим ему дорогу, а с пухлых очаровательных губок срывались резкие слова, запрещавшие ему встречу с Беллини.
— Это вас не касается, — грубо отрезал он. — Все, что мне нужно сказать, я сообщу Маэстро.
— Маэстро — больной человек и ни с кем не встречается, — ответила девушка; голос ее прозвучал так же властно, как и его последняя фраза. — Мы никому не позволим тревожить его. — Она взмахнула запиской с таким омерзением, словно это была дохлая мышь. — Что значат эти слова: «Незаконченное дело в Ле-Мане