– и до конца войны, и после войны. Я вот любой документ могу подписать, не задумываясь, машинально, по привычке. Но этот… Каждый раз рука наливается свинцом, поднять не могу. С одной стороны, я понимаю, что это война, что я Родину защищаю, что все это неизбежно. Меня ведь готовили для этого, учили. А с другой стороны, привыкнуть посылать людей на смерть нельзя. Каждый солдат тебе как сын родной, хоть порой и старше тебя по возрасту.
– Танкисты вас батей зовут между собой, – грустно улыбнулся Соколов. – Наверное, именно потому, что понимают вашу заботу.
– Знаю, – вздохнул Никитин и посмотрел на наручные часы. – Максимов меня беспокоит.
Старший лейтенант Максимов был командиром первой роты батальона. И утром, едва небо стало светлеть, его танковая рота ушла на поддержку стрелкового полка.
Наступление после 12 июля развивалось на разных участках фронта по-разному. Где-то немцев отбросить не удалось, а где-то контрнаступление развивалось очень активно. Фашистов гнали, преследовали, не давая закрепиться на новых рубежах.
За эти дни, после сражения под Прохоровкой, Алексей понял, почему на поле боя оставалось мало подбитых немецких танков: многие машины гитлеровцы сумели оттащить в тыл к своим ремонтным базам. И, преследуя немцев, батальон несколько раз выходил к брошенным немецким базам. На каждой такой батальонной и полковой базе они видели десятки, а то и сотни подбитых и эвакуированных в тыл танков. В отличие от штата танковых частей Красной Армии, в немецких танковых батальонах, а тем более и в полках, имелись ремонтные подразделения со специальными тягачами для эвакуации подбитых машин с поля боя. В советских танковых частях все это тоже делалось, но силами полковых и дивизионных специалистов и не так оперативно. Поэтому многие машины не успевали вернуть в строй, они часто просто оставались на полях сражений.
– А что Максимов? – Алексей удивленно посмотрел на комбата.
– В полк он не прибыл, на связь не выходит. Он уже должен был три часа как быть на месте.
– А если он напоролся на отступающих немцев? – предположил Соколов. – Несколько дней не было сплошной линии фронта. Да и сейчас, во время такого наступления…
– Вот и я об этом думаю. – Майор поднялся с лавки и стал ходить по блиндажу, заложив руки за спину. – Сашка Максимов – парень дисциплинированный. Если бы что-то случилось, он бы доложил обязательно.
– Вы с ним маршрут определили?
Никитин повернулся к лейтенанту, внимательно посмотрел на молодого командира, потом решительно подошел к столу и развернул карту участка боевых действий. Комбат понял, что хотел сказать Соколов. Глядя на карту, он провел тыльной стороной карандаша по бумаге, следуя маршруту, по которому должна была двигаться рота Максимова. Открытых участков на ней почти не было. Перелески, большой лесной массив, две балки, снова большой массив. Стиснув кулак, Никитин громко крикнул:
– Овчаренко! Мотоциклетную роту поднять по тревоге!
Вбежавший дежурный по батальону коротко козырнул: «Есть!» Никитин снял с гвоздя на стене свой автомат и кивнул Соколову:
– Заводи «Зверобой», со мной пойдешь.
Разведчики-мотоциклисты шли впереди по грунтовой дороге, объезжая глубокие рытвины и колеи, выбитые гусеницами танков. После такого грандиозного сражения и последующего наступления все дороги были разбиты военной техникой. Определить, проходила ли здесь рота Максимова, было невозможно. «Тридцатьчетверка» шла замыкающей. Соколов, сидя позади Никитина в открытом трофейном немецком вездеходе «Хорьх», разглядывал карту.
– Здесь они точно проходили, товарищ майор. Не крюк же им делать вокруг леса? А вот через два километра нам придется голову поломать. Максимов или через балку пошел, обходя лесной массив с севера, или напрямик через лес по лесной дороге. Только мы не знаем, насколько там дорога проходима для танков.
– Сашка рисковать не станет, – уверенно заявил комбат. – У него времени в обрез было. Наверняка низиной пошел. Но я несколько человек отправлю через лес, чем черт не шутит.
Ломать голову не пришлось. Через два километра головные мотоциклы вдруг рассыпались на ходу в разные стороны и остановились. Автоматчики спешились и залегли, занимая оборону. Впереди стояли «тридцатьчетверки» – семь машин роты Сашки Максимова.
Стояли в беспорядке – кто с задранными стволами, кто с повернутыми башнями. Их расстреляли из засады с опушки леса почти в упор. Тела танкистов лежали возле подбитых танков, кого-то пуля настигла, когда он пытался покинуть машину.
Соколов повернулся к «Зверобою» и сделал знак Логунову, чтобы танк занял оборону для наблюдения и прикрытия разведчиков. Автоматчики по двое и по трое стали выдвигаться к лесу, осматриваясь и прислушиваясь. Скорее всего, немцев здесь уже не было, но годы войны приучили к осторожности. Никитин и Соколов, присев возле вездехода с автоматами на изготовку, ждали доклада разведчиков.
Наконец автоматчики вернулись. К комбату подошел лейтенант Огородников и доложил, перекинув ремень автомата на плечо:
– В лесу у них засада была, товарищ майор. Видать, еще с вечера тут обосновались. Пришли не из леса, по краю. Видно, где они разворачивались и входили в лес. А потом замаскировались и ждали. Только вот кого? Может, Максимов им случайно подвернулся?
– Может, и так, – угрюмо ответил комбат.
Они пошли по обгоревшей траве вдоль побитых «тридцатьчетверок». Автоматчики осматривали тела танкистов. Все были мертвы уже несколько часов. Соколов остановился у танка, башня которого была повернута к лесу. Он поднял гильзу от снаряда, выброшенную во время боя заряжающим через специальный люк в задней части башни.
– Этот хоть два выстрела успел сделать. А те только по одному.
– Товарищ майор! – вдруг закричал один из разведчиков. – Живой! Тут есть живой!
Комбат и Соколов побежали на голос. Возле командирского танка лежал мертвый Сашка Максимов. Очевидно, его срезала пулеметная очередь, когда экипаж покидал танк. Рядом с ним сидел, прислонившись спиной к гусенице, сержант Гуладзе. Нога перетянута бинтами выше колена, штанина комбинезона пропитана кровью. Кто-то из разведчиков принес санитарный набор из люльки мотоцикла и уже привел раненого в чувство нашатырем.
– Крови много потерял, – сказал один из автоматчиков. – Крепкий парень.
– Гуладзе! Валико! – позвал комбат, присев на корточки возле танкиста. – Слышишь меня?
Сержант с трудом приоткрыл глаза, долго смотрел на Никтина, потом сознание его прояснилось, и он узнал командира.
– Батя… – прошептал танкист, еле шевеля бледными губами. – Подловили нас. Максимова ранили… Я его оттащил сюда, за танк… Не успел, убили командира…
– Кто это был, сколько? Что ты видел, что понял, Валико? Говори, родной!
– Танки, товарищ майор. В лесу замаскированные стояли и ждали. Расстреляли нас, как в тире. Грамотно работали, сволочи… Потом, когда они уходили, я насчитал восемь «Тигров» и четыре этих, новых танка… Я в «Тигра» два раза попал, да что ему наши снаряды? У него лобовая броня… вы сами знаете… А они нас сбоку били, в борта…
– Приметы есть? Разглядел что-нибудь?
– Да, эмблему видел на башнях: белый череп на черном фоне.
– Давайте его в машину и в санбат, – приказал Никитин, поднимаясь на ноги. – Череп, значит. Третья танковая дивизия СС «Мертвая голова».
Пять мотоциклов и «Зверобой» остановились возле здания, где временно расположился штаб корпуса.
Генерал-майор Борисенко выслушал Соколова и Никитина, потом подошел к карте на стене и задумчиво стал ее рассматривать.
– Николай Иванович, – не поворачиваясь, обратился он к начальнику штаба. – Какое это у нас по счету нападение?
Танкисты удивленно переглянулись.
– Восьмое за пять дней, – ответил полковник Градов, сняв круглые очки с переносицы и старательно протирая их мягкой тряпочкой. – Танковые и смешанные танково-моторизованные группы силами до роты. Действуют неожиданно из засад и сразу уходят после боестолкновения. Нападения осуществляют на небольшие колонны и слабые гарнизоны. Атака такой группы, как ваша, для нас новость. Это большая сила.
– Они пробиваются из окружения к своим, на запад? – спросил Соколов.
– В том-то все и дело, товарищи, что они никуда не пробиваются, а действуют самостоятельно в наших тылах. – Полковник вернул на нос очки и посмотрел на танкистов. – Семь групп практически уничтожены. От пленных мы узнали, что все группы, которые в результате наступления Красной Армии остались в нашем оперативном тылу и имеют радиосвязь со своим командованием, получили приказ не выходить из окружения, а вести активные действия и ждать наступления немецких войск на этом участке.
– Найти и обезвредить танковую группу из двенадцати тяжелых машин будет проблематично. – Борисенко вернулся к столу и сел, сцепив пальцы. – Что будем делать, начштаба?
– Нам придется собрать рейдовые группы силами до батальона танков каждая и прочесать местность. Не уверен, что это существенно поможет, но придется попросить штаб армии выделить для барражирования несколько истребителей, а на аэродроме подскока держать в боевой готовности эскадрилью штурмовиков.
– И это в период такого наступления, таких напряженных боев, когда у нас каждый танк на счету… Думаю, что и в штабе не располагают такими свободными силами. Я знаю, что нам ответят – вменят в обязанность найти и обезвредить вражескую группу своими силами. И срок поставят нереальный.
– А у нас танковые батальоны в неполном составе, – добавил Градов. – Но иного выхода нет.
– Есть выход. – Майор Никитин поднялся и, одернув гимнастерку, продолжил: – Я предлагаю выделить танковую роту из моего батальона – мотоциклистов-разведчиков. И поручить это дело лейтенанту Соколову. Он имеет богатый опыт действий в тылу врага, выполнял задания и проходил с рейдами по фашистским тылам и в сорок первом году, и в сорок втором. Он участник рейда на Тацинскую.
– Так это ты тот самый Соколов? – Генерал с интересом посмотрел на Алексея. – Ты участвовал в разгроме немецкого аэродрома в станице Тацинской, который снабжал окруженную армию Паулюса в Сталинграде? А потом прикрыл отход бригады и вывел своих людей и вывез группу раненых бойцов? Я слышал доклад генерала Баданова о результатах рейда. Он упоминал о тебе, ты был представлен к награде… Что ж, есть идеи, лейтенант, или тебе надо подумать? Все-таки не во вражеском тылу предстоит действовать.