– Не одна машина проехала, это точно, – пожал плечами молодой чеченец. – Вы говорите, они тут стояли? Когда стоит колонна, следов остается много. Пойдемте посмотрим?
Омаев пошел первым, с автоматом наготове, глядя то под ноги, то по сторонам. Соколов с Бочкиным двинули следом. Коля нес на плече лопату и посвистывал.
Следы принадлежали немецким машинам, это было видно даже по рисунку протектора. Но определить время, когда они здесь проехали, да еще и по следам на сухой земле, было очень сложно. Но Омаев и не присматривался к следам колес. Его дед, служивший в пластунских частях в Первую мировую войну, и правда научил внука многому. Руслан осматривал следы, которые оставили люди. Солдатам на время остановки разрешали спуститься на землю и справить естественные потребности. Кто-нибудь тайком курил, где-то из машины капало масло. Хоть немного, но такие следы бывают почти всегда.
– Два дня назад, – громко сказал Омаев, повернувшись к командиру.
– Это точно, Руслан? – Соколов с надеждой посмотрел на танкиста.
– Точнее некуда, товарищ лейтенант, – кивнул пулеметчик-радиотелеграфист. – Признаков много, каждый в отдельности, может, и не совсем точный, но вместе они показывают, что прошло не больше двух дней.
– Ты что, окурки нашел? Как ты определил? – заинтересовался Коля Бочкин.
Омаев только рассмеялся:
– Тут помимо окурков есть на что посмотреть. Я тебя в следующий раз с собой возьму – будешь изучать, насколько впиталась моча в землю и насколько сверху подсохла. И дерьмо немецкое палочкой ковырять заставлю.
– Так, хлопцы, хватит. – Соколов прервал спор парней. – Давайте сосредоточимся. Расходимся в стороны метров на пять. Двигаемся вдоль опушки. Ищем закопанные трупы двух танкистов.
– А если найдем, будем откапывать? – поморщился Бочкин и посмотрел на лопату, которую нес с собой. – Значит, ищем свежую могилу?
– Неглубокую, – уточнил Омаев.
Спустив ноги, Логунов сидел на башне с «ППШ» на коленях. Вокруг было пусто и тихо. Повсюду виднелись следы боев, следы войны, которые не скоро исчезнут с лица земли. Сожженное дерево в поле. Расщепленный взрывом дуб на опушке. На грунтовой дороге, которая вьется по полю, – несколько авиационных воронок небольшого калибра. И это не «Юнкерс» бомбил. Скорее всего, «мессер» – истребитель-штурмовик гнал какую-нибудь нашу колонну. Сволочь! Вон ржавый остов полуторки валяется в кювете, колеса сгорели.
Бабенко выбрался из танка через передний люк, осмотрелся, опустился на корточки и принялся поглаживать траву рукой. Танкист почувствовал неожиданный прилив нежности к маленькому зеленому кустику, торчащему среди засохшей без дождя травы и пахучей полыни. Вот так и пробивается жизнь, несмотря на засуху. А что в человеческой жизни? Там все не так. Там все проще и однозначнее. Умер – значит, умер. И никакие дожди тебя не возродят.
– Что ты там нашел, Семен? – спросил Логунов, с интересом глядя на механика-водителя. – Что-то я не замечал за тобой раньше интереса к кузнечикам.
– К каким кузнечикам? – Бабенко выпрямился, держа в руке травинку. Он поднес ее к лицу и вдохнул запах. – Это интерес не к кузнечикам, Вася. Это интерес к жизни. Мы ее упускаем. И пытаемся все свалить на войну. А дело не в войне, дело в нас самих.
– Ты чего, Семен? – лицо наводчика посерьезнело. – Что случилось? Письмо, что ли, нехорошее получил?
– Не письмо, Вася, – тихо ответил Бабенко. – Привет из прошлого. Мы взрослеем, живем, а прошлое, наши поступки, порой напоминают нам о себе. И становится нестерпимо больно. Не потому, что ты когда-то поступил не так, как следует. А потому, что уже не исправить ошибок, не поступить иначе. Поезд ушел, и он не может вернуться на предыдущую станцию. Поезд всегда идет только вперед, уходит все дальше от этой станции… Безысходность – вот что страшно. Страшны слова «никогда больше».
– Да что случилось у тебя, Семен?
– Сын у меня был, Вася. – Бабенко тоскливо посмотрел на небо. – У меня был сын. Мой сын. А я не знал, что та женщина родила от меня сына, вырастила его. Я не знал. А он вырос. И пошел на фронт, как все. И погиб. Понимаешь, Вася? У меня был сын, и его не стало. А я так и не увидел его, не говорил с ним, не смотрел ему в глаза, не гладил по голове…
– Вот это новость… – Логунов сокрушенно покачал головой. – Но зря ты себя изводишь. Ты бы написал той женщине и спросил, почему она тебе не сообщила о рождении сына, почему скрыла от отца, что родила ребенка. Ты не пьяница, не тунеядец, тобой гордиться надо! Выучился, стал инженером-испытателем на большом заводе. Ты танки испытывал! Она хоть знает, каким ты человеком стал?
– Знала, наверное. – Бабенко стянул с головы шлем и провел ладонью по потным волосам. – Только не спросить уже у нее ничего, не поговорить. Ее тоже нет уже на этом свете. Умерла Оксана. И сын умер, и она. Я теперь один.
– Сенька! – укоризненно окликнул механика-водителя Логунов. – Ты с ума сошел, что ли? Да эта война стольких обездолила, стольких людей лишила детей, родителей! А ты тоскуешь о прошлом! О настоящем надо тосковать! О том, что сейчас происходит, а не о том, что было где-то в прошлом на какой-то станции. Жить сейчас надо, пойми! Жить и воевать, врага бить! А о детях и женщинах будем думать потом. Сейчас в нашей жизни главная одна женщина – Родина-мать!
– Да, конечно, – кивнул Бабенко. – Только для каждого человека слово «Родина» имеет свое наполнение, свою составляющую. Это как в физике, формула у каждого своя.
– Где? – удивленно переспросил Логунов.
– Ну не важно, – отмахнулся Бабенко. – Понимаешь, Вася, для каждого Родина – это что-то свое. Вся наша большая страна – это Родина, но у каждого есть дом, где он вырос, березки под окном, палисадник, двор, река, теплый хлеб из печи у бабушки, коза Зойка…
– Нет, нельзя брать на фронт таких, как ты, Семен, – вздохнул Логунов.
– Почему это? – насторожился Бабенко.
– Да потому что человек ты мягкий, сердечный. Изводишь себя, вздыхаешь. А надо злость иметь, остервенелость! Сердцем закаменеть надо и убивать, убивать, убивать! Да еще и удовольствие получать от этого! Убил десяток врагов за день – спишь спокойно. Не убил – тогда мучаешься, ворочаешься по ночам с боку на бок.
Бабенко поднял голову и посмотрел на старшину. На его лице появилась улыбка, простая и теплая.
– Вася, ты сам-то веришь в то, что сейчас сказал? Ты сам настолько кровожадный, как сейчас мне расписал? Будто я не видел, как ты вздыхаешь на фотокарточку Колькиной матери. Тоже мне, хладнокровный воитель! Тимур, Великий Хромец!
– Кто? Почему это я Хромец? Хромой, что ли?
– Неважно, это из древней истории. – Бабенко отбросил травинку и прислонился спиной к броне танка. – Мы – люди, и нас это отличает от фашистов. Мы воюем, но продолжаем оставаться людьми, не становимся зверями. Убиваем и переживаем, что нам приходится убивать. Будь воля каждого из нас, войны бы не было. Не было бы убийств, смертей. Ты меня поддеть хотел, знаю. Но мне, Вася, стало легче. Глупости с тобой несем, а на душе легче.
– Господи, вот за что мне это? – Логунов поднял лицо и с притворной мольбой посмотрел на небо. – Одному в башне все время сопли вытираешь, другому, теперь вот еще и третьему. У мужика виски уже седые, а ты ему платочком юшку под носом подтирай!
– Ты командир танка, – грустно улыбнулся Бабенко и развел руками, – и по уставу командир отделения. Тебе по должности положено.
Коля Бочкин смотрел на кучу рыхлой земли и чесал в затылке: «Почва в лесу песчаная, сосен много, но все равно видно, что здесь копали. А зачем копать в лесу?.. И лопату мне всучили – значит мне и раскапывать».
– Товарищ лейтенант! – закричал танкист. – Кажется, нашел!
Копать пришлось неглубоко. Бочкин давил на лопату осторожно, как будто боялся сделать больно мертвецам. Он копнул всего на два штыка, и лопата наткнулась на что-то мягкое и податливое. Ясно, что не на корень дерева и тем более не на камень.
– Дай-ка. – Омаев отобрал у друга лопату и стал скрести ею по земле, отгребая ее в сторону.
Сначала показалась скрюченная рука, потом колено в серой брючине. Алексей вместе с Русланом встали на колени и стали выгребать землю руками, очищая найденное тело. Бочкин поморщился, но взял себя в руки и присоединился, стараясь не касаться холодного тела.
– Танкисты, – уверенно заявил лейтенант, когда они откопали одно тело и рядом обнаружили второе. – Куртки танкистские у них, рабочая облегченная форма. Вот этот – штурмманн СС, судя по погонам и петлицам, а второй – неизвестно.
Одно тело и правда было в форменной куртке, а второе – в майке с перебинтованной грудью. Определить возраст умерших было сложно, учитывая, что тела пролежали два дня под землей и начали портиться. Лица облеплены рыхлой землей и сосновыми иголками. У одного рот приоткрыт и забит землей. Один танкист был обожжен и имел проникающие ранения в ноги. Второй умер от пулевых ранений в грудную клетку.
– Если ожоги, значит, горел танк, – сделал вывод Омаев. – Может, их кто-то потрепал уже до нас? А может, до того, как мы о них узнали, они были в бою и потеряли машину или несколько.
– Это теперь не особенно важно. А вот то, что танки именно из дивизии СС «Мертвая голова», – это важно. Раненый танкист из нашего батальона успел заметить вот такие эмблемы на танках, – Соколов показал на петлицу танковой куртки. – Это те самые танки, Totenkopf.
– Что? – не понял Бочкин.
– Totenkopf, – повторил Алексей. – «Мертвая голова» по-немецки. Вон на рукаве нашивка с этим названием. И документов при них, естественно, нет. Ладно, закапывайте обратно, а я для рапорта на карте отмечу место.
Сделав отметку, Соколов задумался. Если танки идут по определенному маршруту, по направлению к какой-то цели, то можно предположить, что они так и будут идти в одном направлении, по одному азимуту. Значит, сейчас их надо искать северо-западнее отсюда, километрах в сорока. Скорость у танков, конечно, немаленькая, но они прячутся, ищут скрытые пути или передвигаются только в темное время суток, осторожно и без света фар. Куда они могут идти? К Узловой станции могут? Могут. Вдоль рокадной магистрали выискивают легковые машины старших офицеров? Вполне может быть. К случайным целям в виде госпиталей и тыловых служб? Возможно, но в таком случае нет необходимости двигаться по прямой в одном направлении. Хотя если их ждут на каком-то определенном участке фронта, то и это возможно. Тем более может оказаться и так, что немцы на этом участке планируют наступление. И двенадцать тяжелых немецких танков, которые ударят по советским танкам с тыла, будут хорошей помощью атакующим фашистам.