– Товарищ капитан, нашли их. Они там, убитые все. И девчонки тоже.
Всех пятерых нашли в воронке, оставшейся после взрыва авиационной бомбы. Немцам было некогда засыпать землей убитых, и они их просто забросали ветками. Стиснув зубы от накатившей ненависти, Соколов вместе с несколькими солдатами спустился в воронку.
Они поднимали закоченевшие тела наверх и укладывали их рядом друг с другом. Та самая регулировщица со светлыми волосами была убита двумя пулями в грудь и одной в голову – скорее всего, пулеметной или автоматной очередью. Волосы девушки слиплись от потемневшей крови, лицо было обезображено пулей, попавшей в правый глаз. Задней части головы не было. Вторая, невысокая темноволосая девушка, была убита выстрелами в спину. Колени ободраны, ногти на руках сломаны. Скорее всего, она, умирая, пыталась ползти, чтобы укрыться. Трое немолодых солдат тоже были убиты пулями в грудь и в голову. У одного изувечены ноги.
Сдерживая рвотные позывы, Соколов присел и стал рассматривать мертвого бойца. Потом подозвал капитана.
– Его ноги переехали гусеницы танка. Видите следы на штанах и на сапогах?
– Танка?
– Танк, немецкий. И я ищу его группу, товарищ капитан. Это приказ командования корпуса. Прошу вас сообщить по команде о случившемся и о том, что «Зверобой» пошел по следу.
– У вас что, связи нет? – удивился капитан.
– Есть. Я прошу вас подтвердить информацию по вашему каналу.
Вскочив на броню «тридцатьчетверки», Алексей соединил шлемофон кабелем с ТПУ и приказал Омаеву вызвать Никитина. «Зверобой» взревел двигателем и пошел по проселочной дороге, поднимая столб пыли.
Развернув карту, лейтенант стал рассматривать местность, пытаясь поставить себя на место немецкого командира. Группа танков неожиданно вывернула из-за леса и натолкнулась на пост регулировщиков. Убив свидетелей, они должны были уходить быстро. Куда? Открытым пространством, вдоль шоссе или прямо по шоссе? Можно было прорваться, принять бой, но их бы быстро зажали где-нибудь и перебили. Нет, после такого события немец должен был увести танки в глубь леса. Следы оставлять он не боялся – все дороги перепаханы за время боев так, что следы перемешались. Куда он пошел? В лес. Вот сюда, по просеке, в 32-й квадрат. Здесь есть лесные дороги в стороне от населенных пунктов. К тому же много сел сейчас попросту сожжено.
– Бабенко, через двести метров на развилке – налево, на лесную дорогу. Омаев, вызывай самоходки, пусть поторопятся к месту встречи у Поповки.
«Вот тут вы мне, голубчики, и попадетесь!» Соколов стиснул зубы и с такой злостью и силой ударил по броне башни, что у него самого из глаз полетели искры. Перед глазами лежало тело светловолосой девушки-регулировщицы с изуродованной пулями головой.
Глава 6
Насколько можно было понять по сухой пыльной земле, в последний раз танки проходили через пост регулировщиков именно сегодня, совсем недавно. Дважды на более влажных участках лесной дороги Соколов хорошо различал следы траков немецкого «Тигра».
– Здесь они прошли, – сказал лейтенант по ТПУ. – Семен Михалыч, прибавьте ходу.
– А если они нас ждут? – выразил сомнение Логунов. – Что, если мы на засаду нарвемся, как Максимов?
– На засаду? – Соколов покачал головой. – Не будут они засаду устраивать. Они будут удирать как можно быстрее. Они слишком наследили на регулировочном посту. Из-за столь мелкого столкновения они не станут рисковать целями группы. Оправдан риск нападения только на серьезный объект: на штаб, склад, железнодорожный узел, мост. Последний бой был случайностью, я уверен. Они бы дорого дали, чтобы не оставлять следов, чтобы избежать того столкновения.
– Темнеет. – Логунов покрутил головой. – Еще немного, и мы дорогу перестанем видеть.
И правда, лес становился все больше похож на темные стены по краям дороги. Различать колею еще было можно, но Соколова беспокоило, что он мог потерять следы немецких танков. Лейтенант дважды останавливал «тридцатьчетверку» и спускался на землю, чтобы осмотреть дорогу.
Остановив танк в очередной раз, Алексей присел на корточки и потрогал землю. Сумерки мешали рассмотреть след. Надо было принимать решение. Дважды Соколов проходил мимо поворотов лесной дороги. Он был почти уверен, что танковый след вражеских машин вел сюда. Но сейчас такой уверенности у него уже не было. Остановиться и дождаться утра? В любом случае надо выходить из леса. До опушки осталась пара километров. Если немцы ушли другой дорогой, след все равно потерян, и надо думать, как его снова найти.
– Такой шанс упустили! – со злостью бросил Соколов, поднимаясь на башню «Зверобоя». – А я надеялся, что смерть девчонок не будет напрасной, что мы догоним и уничтожим фашистов!
– Догоним, командир, догоним. – Логунов положил руку Алексею на плечо. – Никто на этой войне не погиб напрасно. Придет время – спросим за все.
– Бабенко! – Соколов вздохнул. – Давайте по дороге прямо. Выходим из леса.
Танк качнулся, взревел двигателем и снова пошел по лесу, чуть покачиваясь на неровностях.
Тревожное предчувствие не покидало лейтенанта. Он приказал сбавить скорость и идти на малых оборотах. Пусть они выберутся из лесного массива на час позже, но так идти безопаснее. Если опасность их подстерегает, то ее на маленькой скорости легче будет заметить.
Взрыв прогремел так неожиданно, что ни Соколов, ни старшина не успели спуститься в башню. И когда «тридцатьчетверку» развернуло почти поперек лесной дороги, когда до танкистов дошло, что они не слышали выстрела пушки, стало ясно, что «Зверобой» нарвался на мину.
– Семен Михалыч, все целы? – вцепившись руками в крышку люка, спросил Соколов по ТПУ.
– Целы, – проворчал механик-водитель. – Руслан только лбом ударился. Что, мина, да?
– Мина. Кажется, гусеницу сорвало.
– Ну тогда пошли поправлять, – со вздохом отозвался Бабенко.
– Спятил? – Логунов даже постучал кулаком по башне. – Там мины, куда ты ночью в темноте?
– Противотанковые же, – ответил Семен Михайлович. – Ты чего, Вася, такой впечатлительный?
– Так, стоп, – остановил перепалку лейтенант. – Глушите двигатель. Всем спать. Назначаю караул. Смена через два часа. Первым дежурит Логунов, за ним Бочкин и Бабенко. Я последний. Танк не покидать.
Завернувшись в танкистскую куртку, Алексей улегся на брезенте позади башни. Уснуть удалось не скоро. Он лежал и смотрел на звезды. Яркая безграничная россыпь заполняла все ночное небо. И мысли в голове от этого великолепия были высокие, неземные – о вечности, о безграничности пространства. «Только жизнь не вечна, – думал Алексей, вспоминая убитых регулировщиц. – Хотя в церкви утверждают обратное – что душа вечна, бессмертна. Много чего говорят попы. О всеобщем человеколюбии говорят. А где оно, с каким человеколюбием к нам пришли фашисты в 41-м? Нет, забудем пока о вечности и бессмертии. Надо будет – умрем все. Но наша страна будет жить. Будут жить дети, женщины. Наши старики встретят свои последние дни в мире и покое. Ради этого стоит умереть!.. Но стоит не всем. Мужчины – воины, но не девушки…» Где-то далеко, в городе Мосток, живет девушка Оля. И она тоже борется с врагом. И Алексей мечтает когда-нибудь с ней увидеться. И хорошо бы под мирным небом.
А Семен Бабенко думал о своем. Устроившись кое-как рядом с Русланом между сиденьями, он смотрел через открытый передний люк на темный лес, слушал его звуки, убаюкивающий шелест ветвей, а мысли снова уносили его в прошлое, в свой поселок – туда, где осталась первая в его жизни женщина, которую он покинул, уехав в Харьков. И даже не подумал по молодости лет, что их связь могла иметь продолжение.
Остап частенько заходил по-соседски к матери Семена. И всегда находил повод, ведь если в доме одни женщины, помощь мужских рук не бывает лишней. Несколько раз и мать отправляла Оксану отнести соседу свежих пирожков или яиц. Пожилая женщина прекрасно понимала, что Остап не просто так к ним ходит, что Оксана ему нравится, но он не решается заговорить с ней о чувствах. Странный он человек. Красноармеец, боевой мужик, на фронтах отличился, говорят. А с женщиной робеет.
Спустя два месяца после отъезда Семена случилась беда: ночью в поселок ворвалась банда Охрима. Много тогда банд промышляло в лесах и на дорогах. Кто-то прикрывался лозунгами борьбы с большевиками, но по итогу все норовили только ограбить. И Охрим, хоть и был в прошлом царским вахмистром и имел за германскую войну два «Георгия», не был исключением. Его банда отбирала все ценное: драгоценности, хорошие вещи, продукты. Банда была небольшая, пять десятков сабель, но и ее нужно было кормить и одевать.
Остап гулял во дворе, когда под вечер в поселок ворвались всадники, блестя клинками сабель, свистя и стреляя в воздух из карабинов. Где-то закричала женщина, отчаянно и злобно забрехали собаки. Послышался детский плач, крики. Прижавшись к стене сарая, Остап осторожно выглянул в переулок. Где-то причитали женщины, кричали мужчины. Громыхнуло несколько выстрелов, и заскулила собака. Милиция была далеко, отряд чоновцев[3] ушел из села два дня назад.
Пробравшись огородами к дому своего однополчанина Мартынюка, Остап хотел подойти к окну и тихо постучать. Свет не горел, но кто в такой ситуации решился бы зажигать в доме огонь?
– Остап, охолонь! – послышался неподалеку громкий шепот. – Тут я, за скирдой! Иди сюда, я один. Жинку с мальцами в лес отправил, к пасечнику.
Друзья уселись на скошенную траву за скирдой. Дело было скверное. Охрим сейчас кинется по поселку собирать коммунистов, активистов и бывших красноармейцев. Стрелять не будут, патроны поберегут. Шашками порубят за околицей и бросят. Но Остап и Мартынюк сейчас думали не о себе, а о семьях, которые останутся без кормильцев, и о селе, которое бандиты разграбят и сожгут, если почувствуют сопротивление.
– Ты кого-нибудь видел из наших? – спросил Остап.
– Мельниченковы, оба брата на сенокос уехали. Воропаева видел на площади, но он сразу ушел. Ненила Максимовна, поди, своих в погребе схоронила от греха подальше.