– Как вас зовут, мамаша? – спросил Алексей, сожалея, что допустил ошибку, что не спросил сразу имени и отчества и сам не представился. Неуважение с его стороны.
– А как бы ни звали меня, что это меняет? – проворчала женщина, но тут ее взгляд упал на лицо Коли Бочкина, самого молодого члена экипажа. Он стоял, держа на плече руку Бабенко и придерживая его за ремень. – Анна Вячеславовна я.
– А я лейтенант Соколов. Алексей. И я прошу вас от имени всех матерей, чьи сыновья сейчас на фронте. Нам очень нужна ваша помощь. Мы не можем раненого оставлять в танке. Бой скоро, немец рядом. Мы вам оставим продукты… У вас есть сын? У вас кто-нибудь воюет сейчас?
– Не надо, лейтенант Соколов. – Женщина опустила голову, в ее глазах мелькнуло такое черное горе, что Алексей прикусил язык. – У всех кто-нибудь воюет. И каждая мать надеется, что ее сына минует вражья пуля. Моего не миновала. И ждать мне больше некого.
– Как же так? – удивился пораженный Коля Бочкин. – Мы же на своей земле, среди своих людей… Для чего же тогда это все…
Коля еле сдержался, чтобы не сказать, что и сын этой женщины, может, нуждался в помощи. Что, если ему отказала такая же женщина? Мать называется! И Анна Вячеславовна, наверное, догадалась по глазам и по бурным эмоциям этого мальчика-танкиста обо всем, что готово было сорваться с его губ. Глаза у женщины стали влажными, она повернулась и пошла к дому, тихо сказав: «Заходите».
Танкисты под руки ввели Бабенко в дом. Он, как мог, помогал, подпрыгивая на одной ноге, и вздыхал.
– Подвел я вас, ребята. Командира подвел. Как же вы без меня управитесь…
Женщина вошла в большую чистую горницу. Она пустовала, мебель почти отсутствовала, были только две лавки, беленая печь и самодельный, сколоченный из досок стол, еще довоенный. На стене – фото в овальной рамке: мужчина в танкистском комбинезоне и мальчик в пиджаке с выпущенным поверх воротничком белой рубашки.
– Мальчик, – позвала женщина Бочкина, – пойдем, я тебе матрац дам с кровати, постелешь своему товарищу.
– Я не мальчик, – наивным баском отозвался Николай.
– Все вы мальчики, пока вас матери ждут, – по-прежнему тихо ответила Анна Вячеславовна.
Гордо расправив плечи, Бочкин пошел за женщиной. Через пять минут Семену Михайловичу устроили лежанку возле печи. Бочкин сбегал к танку и принес куртку Бабенко, а заодно в брезентовом мешке из-под гранат две буханки хлеба, восемь банок тушенки, пять банок каши с мясом и несколько кусков колотого сахара.
Напоследок, как величайшую драгоценность, он извлек из кармана своих штанов бумажный пакетик с солью, сделанный из двойного тетрадного листа, и четыре коробка спичек. Женщина взглянула на это великолепие и заплакала. Она стояла, прижимая уголок платка к глазам, а слезы лились по ее щекам и дрожащему подбородку. Соколов подошел к хозяйке, взял ее руку в свои ладони и горячо потряс.
– Спасибо вам, уважаемая Анна Вячеславовна! Вы нам очень помогли! Насчет продуктов не беспокойтесь, мы продержимся, справимся. Главное – мы ведь за вас воюем, а это придает силы.
– Воюйте, сынки, что с вами делать, – прошептала женщина, вытирая глаза. – Сберегу я вашего товарища, вы не думайте. И ты, командир, не сомневайся. Я же мать! А матери – они по всей стране одинаковые. Да и в других странах тоже.
Соколов удивленно посмотрел на хозяйку, не понимая, куда она клонит и о чем говорит. Но, решив, что все дело в ее горе и переживаниях, не стал ломать голову и присел на корточки возле лежащего на матраце Бабенко.
– Семен Михайлович, вы, главное, выздоравливайте, – сказал он. – За нас не беспокойтесь. Берегите ногу, ей покой нужен. Вам всего-то надо пять дней полежать.
– Леша, ты сам за рычаги садись, – тихо, тоном заговорщика стал говорить Бабенко. – Василий больно фрикционы рвет и торопится передачи переключать, коробку разобьет быстро. А тебя хорошо учили в танковой школе, ты плавно все делаешь, машину чувствуешь. Когда правый поворот будешь делать, чуть дожимай педаль подольше, не бросай сразу…
Соколов смотрел на механика-водителя и думал, что тот к машине относится, как к женщине или как к ребенку. Так любить железо, одушевлять технику может только увлеченный человек, талантливый инженер и немного романтик…
Но в сторону романтику. Придется идти без Бабенко, а это уже странно. Не видеть ничего вокруг, кроме пути перед машиной, и повиноваться командиру танка, доверять ему и остальным членам экипажа. Иначе никак, по-другому воевать в бронетанковых войсках невозможно. Здесь воюет не каждый танкист по отдельности, а целиком весь экипаж, как единый организм: один – это руки, другой – ноги, третий – голова и так далее. Образно, но, по сути, верно. И побеждает не один солдат, а весь экипаж. И гибнут тоже, как правило, все вместе.
– Василий Михайлович, смотри! – Соколов, сидя в кресле механика-водителя, разложил на коленях карту. – Мы могли потерять след немцев вот здесь, на этом повороте.
– А может, раньше? Вот здесь, через четыреста метров после поста, который они расстреляли.
– Нет. – Алексей покачал головой. – Тогда еще светло было, я хорошо различил след гусениц «Тигра». А дальше им смысла сворачивать не было. Здесь лесная дорога выходит к селу, а здесь – к оживленной рокаде. Если они хотят устроить нападение на колонну, то им так не уйти. Там всегда достаточно сил для отражения танковой атаки. Да, жертв будет много, но их там всех сожгут. Овчинка выделки не стоит. Я думаю, что эта группа должна активно действовать, но все же пытаться сохранить основные силы для чего-то более важного. Помнишь, пленный сказал, что им приказано не переходить линию фронта?
– Если ты прав, командир, тогда фрицы выйдут из этого леса вот здесь, за высоткой, и снова уйдут в лес, но уже в другой.
– Точно. Но не сразу. – Соколов с удовольствием отметил, как загорелись глаза у старшины. – Сейчас светло. Они останутся в лесу и высотку минуют только в сумерках. Вот тут засаду надо делать, на входе в этот массив. Омаев, передай координаты «пятерке» и «шестерке». Ждать на опушке в тридцати километрах от Огарева.
Руки и ноги действовали синхронно, хотя было немного непривычно – все-таки долго Алексей не садился за рычаги «тридцатьчетверки». Но мышцы сами вспомнили все, что нужно. В свое время в танковой школе Соколов накатал моточасов чуть ли не больше всех курсантов. Он помнил, как первое время болели и руки, и ноги, и спина. Управление у танка не простое, нужно силу прикладывать. Механики-водители после многочасовых маршей выбирались из люков и падали на траву, как тряпичные куклы.
Пыль, поднимаемую двумя самоходными установками, Соколов заметил еще за пару километров, когда стал обходить по проселку опушку леса. Остановившись под кронами старых дубов, лейтенант заглушил двигатель и выбрался из люка. Тело ныло, но чувствовал себя Алексей прекрасно. Азарт предстоящего боя захватывал его. Самоходки с бортовыми номерами 55 и 56 подошли и встали рядом со «Зверобоем», и командиры дружно спрыгнули на траву.
– Мы уж думали, что вы без нас их нашли! – улыбнулся Захаров. – Есть какие-нибудь сведения?
– Есть. Смотрите. – Соколов расстелил на траве карту и опустился на колени. Лейтенанты присели рядом, отбросив шлемофоны на спину. – Вот здесь вчера немцы наткнулись на наш пост регулировщиков, убили пятерых и ушли. В лесу в сумерках я потерял их след и ушел вот сюда к селу. Но здесь немецкие танки не выходили. Элементарная логика подсказывает, что они могли уйти только в район Огарева вот к этой высотке. Здесь они переждут световой день и двинутся дальше на северо-запад. И здесь тыловые службы Пятой гвардейской танковой армии отстали от наступающих соединений.
– Они здесь? – Полторак уверенно ткнул концом сухой ветки в карту.
– Думаю, что здесь. – Соколов кивнул и посмотрел на лейтенантов. – И нам надо на кошачьих лапах выйти к опушке вот этого массива за высоткой. Устроим им засаду, когда они будут открыты и подставят свои борта. Бить будем на постоянном прицеле.
– Восемьсот метров? – Захаров поднял свои улыбающиеся мальчишечьи глаза на командира. – Мы лишь пару выстрелов сделать успеем, а они с ходу ломанутся в лес и выйдут нам в бок! Или охватят с двух сторон. Тут нам и крышка!
Полторак промолчал, видимо, думая о том же самом. Иной ситуации просто не могло быть. Местность не позволяла увеличить расстояние для выстрела даже до километра. На такой дистанции самоходки могли успеть перещелкать, как в тире, половину немецкой группы. Но здесь, в лесу, где тяжелым самоходкам не развернуться, атаковать врага с таким численным превосходством было чистым самоубийством.
– Правильно мыслите, ребята. – Соколов постарался улыбнуться ободряюще. – Засада может получиться обоюдная, так сказать. Как в том анекдоте про мужика:
– Петро, ты где?
– Да я медведя поймал!
– Так тащи его сюда!
– Да он не пускает.
Лейтенанты выжидающе смотрели на командира. Оба понимали, что у Соколова есть какая-то идея. И она у Алексея действительно была. Пока он вел «Зверобой» к месту встречи с самоходками, в его голове зрел план засады. Высотка ограничивала обзор и группе Соколова, и немцам. Бой пройдет на минимальной дистанции, если вообще пройдет. Докладывать о своих догадках командованию было глупо и бессмысленно. Командование интересуют только точные подтвержденные сведения, на их основании принимаются решения о задействовании сил. Никого не интересует, что там показалось или подумалось лейтенанту. А вот когда он найдет немецкие танки и вступит в бой, когда станут известны точные силы противника и его местоположение в советском тылу, тогда можно будет надеяться на помощь и авиации, и артиллерии с танками. «А пока гадай, решай и фантазируй», – подумал лейтенант Соколов. Хотя и на это времени тоже отведено мало. Приказ яснее ясного: в кратчайшие сроки найти и уничтожить немецкую танковую группу в тылу.
– План такой, – принялся излагать свои мысли Алексей. – Вы занимаете позицию на опушке на расстоянии двухсот метров друг от друга. Сделать вы успеете не больше двух выстрелов. Немцы сразу поймут, откуда ведется огонь. Они начнут маневрировать и попытаются обойти засаду. Но для этого им надо либо обогнуть высотку, либо прорваться в лес. В лес – кратчайший путь. Но он под огнем ваших монстров. А тут и я буду их ждать.