Логунов и Бочкин стояли возле «Зверобоя» и чесали затылки.
– Живы, ребята, – с улыбкой произнес лейтенант и ткнул Омаева в бок локтем. – Молодцы.
– Командир, самоходка… – прошептал чеченец, и Соколов повернул голову к дороге.
Три «Тигра» дымили на дороге, у одного даже сорвало башню, но и «пятерке» досталось. Лейтенант спрыгнул с танка и побежал к самоходке по обгорелой траве. Он видел, как возле гусеницы усаживают механика-водителя с окровавленной головой. Видел, как через верхний люк достают неподвижное обмякшее тело – кто же это? С трудом дыша, вытирая пот со лба, Алексей добежал до поврежденной самоходки. Осип Захаров лежал на траве без шлемофона, его лицо было удивительно бледным. Младший лейтенант, всегда улыбающийся, розовощекий, сейчас не был похож сам на себя. Будто другой человек, повзрослевший или даже постаревший лет на десять. «Смерть никого не красит», – подумал Соколов и опустился на колени перед Осипом.
– Трансмиссия разбита, – тихо рассказывал наводчик, – а они, как назло, сзади зашли. Я одного успел подбить. А командир кричит, бей, помогай нашим, там танки горят. Я два выстрела успел сделать, и тут нам прямо в заднюю часть угодило. Казенник заклинило. Не знаю, как мы живы остались, а вот командира сразило насмерть.
– Он письмо от матери два дня назад получил, – добавил заряжающий, смуглый парень с сильными руками. – Ответ написал, да отдать не успел полковому почтальону. Так с собой письмо и возил.
Алексей положил руку на грудь убитому, ощупал карманы, расстегнул пуговицу и вытащил аккуратный треугольник письма, подписанный ровным почерком. Ниже лежал конверт с адресом. Алексей убрал письмо в свой командирский планшет.
– Я сам его матери напишу.
Командирская «Эмка» остановилась на дороге, из нее вышел майор Нестеров. Он подошел к убитому, снял фуражку и провел рукой по волосам.
– Ну что, Соколов, отбили атаку! Потери у нас, конечно… – Майор покачал головой. – Танковая рота сожжена почти полностью, но ведь и фрицы уничтожены! На фронте прорыв, а эти должны были с тыла поддержать. Но не удалось. Видать, по лесам группу поддержки собирали, момента ждали, когда лучше ударить. И самым удобным местом оказалась незащищенная Поповка.
– Не все уничтожены, товарищ майор, – вставил наводчик самоходки. – Три «Тигра» ушли в лес, я видел.
– Точно? – Алексей оглянулся на лес и с горечью вспомнил, что «Зверобой» тоже поврежден.
– Точнее не бывает, – сплюнул наводчик. – Я еще прикинул: если бы развернулся, то двоих бы подбил.
– Товарищ майор! – Соколов подошел к Нестерову. – Дайте мне несколько толковых ребят, кто с техникой дружит. Два часа, и я буду готов догнать их! Не уйдут, я обещаю!
Беспокойство не покидало Семена. Он не мог помочь своим товарищам, не мог даже узнать, что происходит, где сейчас «Зверобой». Бабенко всегда придерживался принципа: если не можешь повлиять на ситуацию, измени свое отношение к ней. Но отношение к войне изменить сложно, перестать переживать за свой экипаж он не мог, поэтому единственным радикальным средством было заняться чем-то, что отвлекает от мрачных мыслей. И бывший инженер Харьковского завода принялся чинить все, что не работало в доме Анны.
На третий день, когда Бабенко начал немного ходить, он смог добраться до сенокосилки. Анна поначалу ворчала, но когда поняла, что Семен починит сенокосилку и соседи смогут накосить травы своим коровам на зиму, она взялась ему помогать. Даже принесла кое-какой инструмент от соседей.
Занимаясь починкой сенокосилки, Семен стал ловить на себе странные взгляды Анны Вячеславовны. Она смотрела на него с какой-то странной грустью, но как будто любуясь. Хоть она и была учительницей по профессии, но все же оставалась сельской жительницей. И мужик с умелыми руками вызывал у нее умиление, ей нравилось смотреть на мужчину, который все может и во всем разбирается. И Бабенко это почувствовал. Что-то шевельнулось у него в груди, появилась жалость другого рода: вот уйдет он, уведут его фронтовые дороги, и снова Анна останется одна. А ей всего лишь сорок пять, она не старуха и собой хороша. Не городская дамочка, конечно, но миловидна, волосы густые, фигура еще очень привлекательна, хотя и тяжеловата. Но Анна ведь и не балерина. А такие формы даже делают женщину более женственной.
Вечером хозяйка начала суетиться, зачем-то спустилась в погреб. А когда стало смеркаться, когда они зажгли керосиновую лампу, Семен увидел то, по чему скучал вот уже второй год войны: вареную рассыпчатую картошку под душистым растительным маслом, квашеную капусту с морковью, малосольные огурчики, нарезанное тонкими прозрачными дольками соленое свиное сало, черный хлеб и запотевшую бутылочку водки, еще довоенной, «Столичной».
– Давай к столу, Семен Михайлович, – позвала Анна, поправляя передничек.
Бабенко обратил внимание, что на хозяйке другое платье – не то старое домашнее, ношенное, а более новое и по фигуре лучше сидящее. И платка на голове нет. Волосы причесаны, аккуратно забраны в узел на затылке.
– Спасибо тебе, Семен, – подняв маленькую рюмочку, поблагодарила его Анна. – Ты и правда с золотыми руками родился. Все у тебя спорится, все ладится, за что ни возьмешься. Жена, наверное, не нарадуется такому мужику в доме.
– Один я, Аня, – просто ответил Бабенко, чуть пожав плечами.
– Ну на войне и за порог – так вы все одинокие и холостые, – невесело засмеялась хозяйка.
– Правду говорю, – глядя в окно, ответил Семен. – Зачем мне врать-то. Бобылем был – бобылем, видать, и останусь. Не сложилось как-то до войны, а теперь уж и не знаю. Дожить бы до победы, а там посмотрим. Сын был, да так я его и не увидел. Только получил весточку, что вырос и погиб на фронте. Так что, Аня, моя жена – это вверенная командованием матчасть, за которую я отвечаю. И друзья мои, экипаж мой – вот моя семья. Давай, хозяйка, выпьем за всех одиноких, чтобы жизнь у них сложилась, чтобы не одиночество им впереди грезило, а покой и безмятежное счастье.
– Безмятежное счастье? – повторила Анна, покачала головой, потом медленно выпила водку. – Красиво говоришь, Сеня.
Они долго сидели, подливая водку и не пьянея. Не хотелось им пьянеть. Больно уж вечер хорош был, хотелось верить, что в это село – пусть пока только в него – уже пришел мир, и война не вернется в него никогда. И заживут люди, птиц по утрам слушать будут и коров встречать из стада вечерами. Пить душистое парное молоко и слушать петухов и детский плач у соседей, где сложилась-таки счастливая семья.
Анна всплеснула руками и, взяв тарелку, ушла в сени. Вернулась и поставила на стол снова полную, с капустой. Но села почему-то женщина не на свой стул напротив, а на лавку, рядом со своим гостем. И продолжился душевный разговор, и снова полилась водочка. Заговорили о прошлом, пустились в воспоминания. Анна уже чаще улыбалась, поправляла на плечах и на коленях свое платье. Волосы выбились из узла, и она то и дело поправляла их, прятала прядку за ухо.
И когда женская рука в очередной раз поднялась, чтобы поправить волосы, Семен ее остановил. Прикоснулся сам рукой к женским волосам и осторожно заправил прядку за ухо. Пальцы осторожно провели по женской щеке. Анна замерла, чуть опустив голову – то ли к прикосновениям мужчины прислушивалась, то ли к себе самой. И когда Семен заметил, что женщина прикрыла глаза, он наклонился к ней, притянул к себе ее тело, ставшее податливым и мягким, и коснулся губами ее губ. Хозяйка прижалась к нему, с легким стоном сжала пальцами руку мужчины. Он принялся осыпать ее долгими мягкими поцелуями, задерживаясь на ее сладких послушных губах. Целовал губы, лицо, глаза, щеки. Анна подставляла ему все, что он хотел поцеловать, и только глубоко дышала, соскучившись по мужской ласке, по уважительному нежному отношению, по настоящему работящему мужчине, который и поработать может, и приласкать женщину по-настоящему.
Семен уже не мог остановиться, чувствуя, что желание переполняет его. Где-то на границе осознанности и сумасшествия трепетала и горела мысль, что Анна не против, что она с самого начала задумала этот ужин благодарности, чтобы потом случилось это. Что она хочет, что истосковалось, изголодалось по мужским рукам ее тело. И он целовал ее, прижимал к себе, нежно гладил по спине и плечам. Его рука легла на женскую грудь, сжала ее. Семен почувствовал, как Анна выгнулась, как дрожит и горит желанием. Он расстегнул ей платье, забрался рукой в жаркое таинственное пространство. Семен не выдержал.
Потянув Анну с лавки, он поднял ее и повлек к занавеске, где располагалась ее постель. Поглаживая женские бедра, он поднял подол платья и стащил его с Анны через голову. Сердце зашлось от нежности, Анна, смутившись, скользнула под одеяло. Торопливо раздеваясь, он успевал говорить нежные слова.
Горячее обнаженное тело женщины, которого он не касался уже несколько лет. Ему вспомнились все женщины: и Оксана, и те, кто был после. Их было не много, но все они отличались друг от друга. И теперь вот Анна – с ее стонами, с горячими сильными руками и такими же горячими и сильными бедрами. Бабенко окунулся в жар ее тела, во влажную страсть, и забыл обо всем на свете. Даже о войне.
Глава 9
– Быстрее, быстрее! – торопил Соколов красноармейцев, менявших каток. – Сбивайте зубилом, потом вставим заклепку и забьем кувалдой! Сейчас неважно, пусть каток будет несъемный. Срежем его автогеном потом в своей мастерской. Сейчас он просто должен крутиться.
Несколько бойцов под руководством Логунова меняли три трака на размотанной гусенице. Еще двое бойцов помогали Омаеву снаряжать магазины патронами, которые на полуторке привезли из штаба бригады по распоряжению майора Нестерова. Неполный комплект снарядов лейтенанта не беспокоил. Впереди предстоял не долгий бой, не оборона и не наступление. Стычка с тремя тяжелыми танками завершится всего несколькими выстрелами с обеих сторон. Или «Зверобой» выйдет победителем, или его подобьют. Но все случится быстро.