Вийона не раз судили за то, в чём он не был виноват. Убийство по неосторожности? Ну, он должен был защищаться. И за это его вообще не тронули, хотя он сбежал из Парижа надолго, спасаясь тогда. Кража? Ну, в краже он был одним из последних соучастников и поплатился за неё тюрьмой и изгнанием. Дальше его ложно обвинили в убийстве, он рядом стоял. Но в конце концов, учитывая, что он был человек очень дурного нрава, его в 1462-м изгоняют из Парижа – и о нём ничего не слышно больше никогда. В 1489-м выходит его собрание, и уже ясно, поскольку это неправленые тексты, что Вийона нет в живых. Где он погиб и как – был ли повешен, погиб ли от руки какой-то, от ножа ли убийцы в кабаке, как Кристофер Марло, – ничего не понятно. Гении тогдашние вообще долго не жили.
Франсуа Вийон – первый настоящий лирик во французской поэзии, первый человек, наполнивший её не ритуальным, не формальным, а глубочайшим интимным содержанием. Взять «Балладу поэтического состязания в Блуа». Орлеанский герцог постоянно давал одну и ту же фразу для поэтического упражнения: «Я умираю над ручьём от жажды». Как это может кто-то развернуть? Сам герцог пишет, что это ручей, отделяющий его родину от чужбины, и он над этим ручьём умирает от патриотической жажды. (У Эдлиса, кстати, в пьесе «Жажда над ручьём» замечательно всё это сделано.) Другой пишет: «Не могу утолить свою жажду водой и умираю в тоске по вину». А Вийон делает гениальный поэтический ход – он из противоречия в этой фразе пишет «Балладу поэтического состязания в Блуа», которая вся состоит из противоречий:
От жажды умираю над ручьём.
Смеюсь сквозь слезы и тружусь, играя.
Повсюду я брожу, весь мир – мой дом,
Чужбина мне – страна моя родная.
Это я Эренбурга цитирую перевод. То есть совершенно гениальная попытка развернуть зерно противоречия в этой строке и вывести сразу тему на великий метафизический уровень.
И «Большое завещание», и «Малое завещание» поражают редким для той поры (и обычным впоследствии) сочетанием высокого штиля и абсолютно домашней семантики, абсолютно домашних дел. Все эти упоминания о толстухе Марго, обо всех друзьях своих попоек и эротических похождений… Но при всём при том Вийон сохраняет трагическую интонацию.
Вийон – поэт внутренних противоречий человека, живущего в кровавую переломную эпоху, поэтому на этих внутренних противоречиях строится у него всё. Знаменитая «Баллада противоречий» и знаменитое: «Я знаю всё, но только не себя», – это о том, что даже для мудреца, тем более для школяра, каким он был, в это время собственная личность абсолютно табуирована. Проникновение в глубь её – главное табу средневековой культуры: вы можете испытывать предписанные чувства, а о своих подлинных чувствах вы должны молчать. Конечно, Вийон – первая фигура Возрождения, фигура того же масштаба, что Рабле. И не случайно Рабле ссылается на его биографию, говоря, что Вийон стал впоследствии шутом при английском дворе. Se non è vero, è ben trovato[22].
Но что особенно интересно в интерпретации Вийона в России – это именно его диалектическая, глубокая, трагическая религиозность. Он находится с Богом в непрерывном диалоге, но в диалоге немножечко с интонацией Блаженного Августина – интонацией глубоко трагической, глубоко уважительной, но временами почти панибратской.
И очень интересно, что точнее всех в эту интонацию проник Окуджава. Сколько бы вам ни говорили и сколько бы ни повторял он сам, что «Молитва Франсуа Вийона» не имеет никакого отношения к Франсуа Вийону… Во-первых, имеет. Это было посвящение, во всяком случае, мелодия эта была написана как посвящение Павлу Григорьевичу Антокольскому. Это довольно известное стихотворение Окуджавы. Не сохранилось исполнение, в Пахре на даче у Антокольского он это пел. Он написал «Здравствуйте, Павел Григорьевич!» – знаменитое поздравление.
Пушкин долги подсчитывает,
и, от вечной петли спасён,
в море вглядывается с мачты
вор Франсуа Вийон!
А потом он просто на этот мотив положил свои стихи, написанные действительно тогда, когда жена была в больнице. «Господи, мой боже, зеленоглазый мой!» – это обращение к Ольге Владимировне, когда она рожала ему сына Антона, то есть Булата Булатовича.
В общем, сколько бы ни говорил Окуджава, что эта песня о жене, на самом деле в ней использованы все вийоновские приёмы. «Умному дай голову, трусливому дай коня», – это та же самая «Баллада внутренних противоречий». «И не забудь про меня», – вот эта робкая интонация, я бы сказал, робко-наглая интонация прошения, ведь очень многое Вийоном написано в жанре прошения – прошения к высшему, к сильному – с той сложной интонацией глубоко религиозной, которая может быть расшифрована примерно так: «Господи, я виноват, но ты же знаешь, что я хороший». Или скажем иначе: «Господи, я виноват, но ты же знаешь, как я талантлив и как мне трудно». Все прошения Вийона – это прошения льстеца, исполненного собственного достоинства. Это же и интонация «Большого завещания», это и интонация более комического «Малого завещания», и главное – это интонация баллад.
Конечно, баллады Вийона тоже стоят на внутреннем конфликте, конфликте классического, очень строгого содержания. Настоящая баллада очень жёстко построена: три куплета по восемь строчек, посылка – из четырёх, начинающихся со слова «принц». Вспомните «Балладу о дуэли», которую имели поэт де Бержерак с бездельником одним: посылка – обязательно, и обязательны три строфы со сложной и строгой рифмой.
Сохраняя и, я бы сказал, с каким-то иезуитским мастерством, с абсолютной точностью воспроизводя форму, Вийон всегда наполняет её принципиально инаким содержанием – конфликтным содержанием. Иногда он пишет балладу просто на блатном языке. Кстати, тоже замечательно перевёл Ряшенцев балладу, где «марьяжный красный поп» – так называется палач, венчающий с петлёй. Конечно, сочетание канонической строгости и абсолютно вольного содержания у Вийона – это отражение того же внутреннего конфликта. Вийон всю свою поэтику построил на анализе противоречий. Он был близок людям нашей эпохи, людям семидесятых-восьмидесятых годов, его трагическое и обречённое бунтарство имело совершенно определённые смыслы и аналогии.
Я помню, что, когда я в 1984 году учился на журфаке, дочка прославленного лектора Наталии Басовской Женя Басовская, которая была у нас вождём нашего научно-студенческого общества, устроила нам суд над Франсуа Вийоном. Это было безумно интересно! Мы просто с наслаждением поучаствовали в этих играх. И все читали Вийона, бредили Вийоном. Я помню, как Женя Басовская цитировала его подробнейшую английскую биографию, которая заканчивалась словами: «Скорее всего, Вийон умер не своей смертью, и видит Бог, он это заслужил».
Тоже ещё одно из главных противоречий Вийона, которое так точно схвачено в знаменитом рассказе Роберта Льюиса Стивенсона «Ночлег Франсуа Вийона» (кстати, в одном из лучших стивенсоновских рассказов): мы понимаем, что он человек греховный, – и вместе с тем мы бесконечно симпатизируем ему, мы любим его, мы на его стороне. Почему? Не только из-за таланта же, наверное. А потому, что Вийону присуще сознание своей греховности, и среди всех, уверенных в своей праведности, он один по-настоящему религиозен, потому что он сознаёт глубину своего падения, сознаёт свою бездну.
И, конечно, его сочинительство – это не попытка оправдаться, но это попытка как-то посильно искупить, попытка принести Богу свой единственно возможный дар. Очень важно, что в метафизике творчества Вийона нет самооправдания. Он просто говорит: «Господи, зато из глубины моего падения я вижу такие звёзды, которые я тебе и преподношу». На этой антиномичности, на внутренней противоречивости человека позднего Средневековья построено потом в европейской культуре всё самое великое.
Я, кстати, уверен, что Шекспир понятия о Вийоне не имел, но антиномичность Гамлета, чьи монологи так похожи на вийоновские баллады («Я всеми признан, изгнан отовсюду»), – это та гамлетовская традиция, глубоко христианская, которая началась до «Гамлета». Вийон потому так и соткан из противоречий, что это для него единственное органичное состояние.
Он весь из этих противоречий, и они не дают ему ни в чём обрести опоры: ни в гедонизме, ни в любви, ни в преступлении, ни в развлечении – ни в чём. Вийон не знает покоя, Вийон нигде не может укорениться. И вот это – состояние человека, который переполнен презрением к себе и одновременно восхищением перед своими великими возможностями.
Сохранился единственный портрет Вийона, которым украшено было первое издание 1489 года. Вот там Вийон изображён с таким горько-скептическим лицом! Надо сказать, что, когда Стивенсон описал его в своем рассказе (этот низкий лоб, рыжие клочковатые волосы, вихры, несколько выдвинутая вперёд нижняя челюсть), он, конечно, исходил не из этого портрета. Ему нужен был просто человек, одержимый внутренними бурями, резкий контраст между гением и низменной внешностью.
Что я советую о Вийоне прочитать? Прежде всего «Ночлег Франсуа Вийона» Стивенсона. Конечно, пьесу Эдлиса «Жажда над ручьём» (сейчас немножко дурным тоном считается хвалить Эдлиса, но мне кажется, что это был прекрасный драматург). И, конечно, пьесу Павла Антокольского, лучшее его произведение, драматическую поэму «Франсуа Вийон».
Ты здесь живёшь, Инеса Леруа.
Ты крепко спишь, любовница чужая.
Ты крепко двери на ночь заперла
От злых людей. А утром, освежая
Лицо и руки в розовой воде,
Ты вспомнишь всё, чего мы не сказали
Тогда друг другу. Никогда, нигде
Не повторится этот день. Он залит
Чернилами и воском. Искажён
Дознаньем. Пересудами оболган.
Мне нужно потерять пятнадцать жён,
Чтобы найти тебя. Как это долго!
Точнейший синтез лирического чувства, цинизма, оскорбления – вот то, что там увидено, поймано. И, конечно, сам Вийон в эренбурговских переводах, в переводах Ряшенцева, а может быть, и во французском оригинале. Достаточно просто приноровиться к тому сочетанию научного и грубого стиля, который и составляет основу всякой поэтики.