Ты прощай, левобережье —
Зелены́е острова. <…>
Ты прощай, прощай, любезный,
Непутёвый город Омск,
Через реку мост железный,
На горе высокий дом.
Ждёт на севере другая,
Да не знаю только, та ль?
И не знаю, дорогая,
Почему тебя мне жаль. <…>
Впереди густой туман.
«Полным ходом-пароходом!» —
В рупор крикнул капитан.
И в машинном отделении
В печь прибавили угля.
Так печально в отдалении
Мимо нас бегут поля.
Загорелись без причины
Бакены на Иртыше…
Разводи пары, машина, —
Легше будет на душе!..
Я прочту сейчас одно из самых любимых моих стихотворений в русской поэзии. Оно замечательно показывает, как бесконечно богат и разнообразен был Васильев, как он умел вообще превращаться в совершенно разных поэтов. У него есть довольно большой цикл стихов, написанных от имени Мухана Башметова, молодого казахского поэта. Конечно, если бы Васильев сам это написал под собственным именем, никто бы этого не напечатал, а так это печатали. Вот стихи Мухана Башметова, по-моему, совершенно гениальные:
Я, Мухан Башметов, выпиваю чашку кумыса
И утверждаю, что тебя совсем не было.
Целый день шустрая в траве резвилась коса —
И высокой травы как будто не было.
Я, Мухан Башметов, выпиваю чашку кумыса
И утверждаю, что ты совсем безобразна,
А если и были красивыми твои рыжие волоса,
То они острижены тобой совсем безобразно.
И если я косые глаза твои целовал,
То это было лишь только в шутку,
Но когда я целовал их, то не знал,
Что всё это было только в шутку.
Я оставил в городе тебя, в душной пыли,
На шестом этаже с кинорежиссёром,
Я очень счастлив, если вы смогли
Стать счастливыми с кинорежиссёром.
Я больше не буду под утро к тебе прибегать
И тревожить твоего горбатого соседа,
Я уже начинаю позабывать, как тебя звать
И как твоего горбатого соседа.
Я, Мухан Башметов, выпиваю чашку кумыса, —
Единственный человек, которому жалко,
Что пропадает твоя удивительная краса
И никому её в пыльном городе не жалко!
Это гениальные стихи, потрясающие совершенно, новый шаг в развитии русской просодии! Посмотрите, как замечательно Васильев имитирует качающийся распев степной песни и одновременно страшно уязвлённую мальчишескую и по-степному важную интонацию казахского поэта. Это совершенно грандиозное явление.
Что мне в Васильеве не нравится, чтобы сразу об этом сказать? Ну какое тут может быть «нравится», «не нравится»? В двадцать семь лет убили гениального поэта, который только начал разворачиваться, у которого эпическая поэма «Соляной бунт» (по сути говоря, настоящий роман в стихах) – это вообще лучшее, что в русской поэзии тридцатых годов существовало, если не считать нескольких текстов Мандельштама и Пастернака. Он – абсолютно новое явление, умеющее рассказывать об огромных сибирских просторах языком столь же свободным, богатым и совершенным, как сама эта земля, таким же отточенным и при этом таким же первозданным. Он замечательно сочетает высокое мастерство с абсолютной свежестью восприятия и молодости.
Что мне не нравится, если сразу скинуть со счетов, что перед нами безвременно убитый великий поэт? На нём есть действительно несколько поступков не очень благовидных. То, что он во время первого своего процесса в 1932 году так сдавал несчастного Рюрика Ивнева, который первым заметил его дарование и устроил ему в шестнадцать лет первый творческий вечер, а Васильев пишет, что тот его «приучал к богеме» и вообще «сомнительный тип». По описанию Варлама Шаламова видно, что при своей невероятной красоте и утончённости Васильев – человек жестокий и эгоцентричный. Шаламов не зря упоминает его очень длинные и очень цепкие пальцы. Да, наверное. Наверное, и скандалы за ним водились. Наверное, и некоторая безнравственность за ним водилась, потому что молодому и красивому человеку трудно вести себя нравственно. Я думаю, что в нём было очень много самомнения, которое, кстати, старательно раздували его некритичные друзья. Но за всем этим самомнением стоит огромная настоящая внутренняя трагедия. Внутри ему было (вот что надо отметить) очень некомфортно.
И я должен вам сказать, что одно из лучших русских стихотворений, когда-либо вообще написанных просто, – это, конечно, «Прощание с друзьями»; стихотворение, которое совершенно не имеет себе равных по чудовищной и мучительной тоске своей.
Друзья, простите за всё – в чём был виноват,
Мне хотелось бы потеплее распрощаться с вами.
Ваши руки стаями на меня летят —
Сизыми голубицами, соколами, орлами.
Посулила жизнь дороги мне ледяные —
С юностью, как с девушкой, распрощаться у колодца.
Есть такое хорошее слово – родныя,
От него и горюется, и плачется, и поётся.
А я его оттаивал и дышал на него,
Я в него вслушивался. И не знал я сладу с ним.
Вы обо мне забудете, – забудьте! Ничего,
Вспомню я о вас, дорогие мои, радостно.
Вот дальше идёт гениально!
Так бывает на свете – то ли зашумит рожь,
То ли песню за рекой заслышишь, и верится,
Верится, как собаке, а во что – не поймёшь,
Грустное и тяжёлое бьётся сердце.
Помашите мне платочком за горесть мою,
За то, что смеялся, покуль полыни запах…
Не растут цветы в том дальнем, суровом краю,
Только сосны покачиваются на птичьих лапах.
На далёком, милом Севере меня ждут,
(Вот как это здорово сказано! Какая страшная строчка!)
Обходят дозором высокие ограды,
Зажигают огни, избы метут,
Собираются гостя дорогого встретить, как надо.
(В общем, такое блатное отчаяние, но очень мощное.)
А как его – надо его весело:
Без песен, без смеха, чтоб тихо было,
Чтобы только полено в печи потрескивало,
А потом бы его полымем надвое разбило.
Чтобы затейные начались беседы…
Батюшки! Ночи в России до чего же темны.
Попрощайтесь, попрощайтесь, дорогие, со мной, —
я еду
Собирать тяжёлые слёзы страны.
А меня там обступят, качая головами,
Подпершись в бока, на бородах снег.
«Ты зачем бедовый, бедуешь с нами,
Нет ли нам помилования, человек?»
Я же им отвечу всей душой:
«Хорошо в стране нашей, – нет ни грязи, ни сырости,
До того, ребятушки, хорошо!
Дети-то какими крепкими выросли.
Ох и долог путь к человеку, люди,
А страна вся в зелени – по колени травы.
Будет вам помилование, люди, будет,
Про меня ж, бедового, спойте вы…»
Это гениальные стихи! И после этого неважно – был ли Васильев евразийцем, пассионарием, сибиряком, представителем какой-то группы сибирских авторов, где вместе с Марковым и Мартыновым он был арестован за какие-то мечты якобы об отделении Сибири (чего не было). Тут вообще неважно, кто был этот человек. Это великие стихи, которые существуют в русской поэзии уже совершенно независимо от своего носителя.
И написанное в ту же ночь стихотворение «Я полон нежности к мужичьему сну…» – это тоже абсолютно гениальный текст:
Рассвет по ромашкам шёл к мужичьему дому
Поглядеть в окошко, как мужику спится.
Как мужику спится? Плохо мужику спится.
Вот какая-то птица к нему садится
И начинает разговаривать по-худому.
Из этого вышел весь Юрий Кузнецов. Вообще из Васильева, как из такого зерна, развилось огромное количество поэтов самых разных направлений: и песенный, иронический и горький Геннадий Шпаликов, и Юрий Кузнецов с его страшными стихами и с его ужасами, и Игорь Шкляревский с его чувством неуклюжего колючего простора. Это действительно поэт, в котором вся русская поэзия семидесятых годов уже есть, как в зародыше.
При этом, конечно, нельзя забывать, у Васильева (это редчайший случай в русской поэзии, пожалуй, только у Твардовского это есть) лирика очень органично сочетается с повествованием. Он умеет так повествовать, чтобы это было не сухо, не протокольно, чтобы это всё-таки оставалось песней. Просто от наслаждения это читать вслух я не могу никак отделаться.
Видите ли, тут одна есть проблема. Все говорят «сила, сила» – и возникает какой-то культ силы. Нет, сила сама по себе и мастерство само по себе немного значат. Важно, конечно, вот это русское отчаяние, которое лежит на дне всех этих текстов. Эти тексты горькие, полные самоненависти и тоски, а не наглого самоутверждения. Васильев – это всё равно всегда отчаявшийся юноша, а вовсе не какой-то крушитель морд. Вот в этом, собственно говоря, его настоящая русская природа.
Я просто не могу не прочесть под занавес:
И в июне в первые недели
По стране весёлое веселье,
И стране нет дела до трухи.
Слышишь, звон прекрасный возникает?
Это петь невеста начинает,
Пробуют гитары женихи.
А гитары под вечер речисты,
Чем не парни наши трактористы?
Мыты, бриты, кепки набекрень.
Слава счастью, слава, жизни слава.
Ты кольцо из рук моих, забава,
Вместо обручального надень.
Вот если вы не чувствуете в этих стихах подспудного отчаяния и издевательства, значит, вы не чувствуете ничего.