«В августе сорок четвёртого» (он же «Момент истины») – это роман о том, как готовится гигантская войсковая операция, которая будет стоить огромных денег и жертв, но за пятнадцать минут до начала операции группе Алёхина всё-таки удалось задержать немецких агентов, захватить рацию и допросить радиста. И идёт вот эта знаменитая реплика, помните, когда Малыш, ополоумев от счастья, кричит в рацию: «Бабулька приехала!» Это кодовая фраза, после которой ясно: диверсантов накрыли.
Понимаете, все разговоры о русской лени, о русском раздолбайстве не имеют под собой по большому счёту почвы. Русский человек плохо делает то, что ему не интересно. А здесь ему люто интересно. И вот будни разведчиков-профессионалов («Если не бог, то точно его заместитель по разведке», – говорится об одном человеке) – это наслаждение. Это показано глазами профессионала, увидено глазами профессионала, это сделано очень крепко.
Что мне нравится у Богомолова? Что во все три своих периода – период рассказов и повестей небольших, период «В августе…» и период последнего романа – он писал разную прозу. Например, почему я знаю, что Алексей Иванов большой писатель? Да потому, что каждая его следующая книга не похожа на предыдущую. Они имеют какие-то общие черты, они объединяются в группы, но он идёт дальше, он пробует то, чего ещё не пробовал. Вот и Богомолов очень разный. Богомолов ранних повестей и рассказов – это хороший советский военный писатель. Правда, там есть удивительная повесть «Иван», которая при первом рецензировании получила отзыв «это никогда не будет напечатано». Тем не менее Богомолов пишет, что «218 изданий в разных странах «Ивана» загромождают его полки». Он не очень любил фильм «Иваново детство», хотя фильм точный. Он не любил его за эстетизацию некоторую, потому что на самом деле это довольно голая проза, как правильно пишет Лев Аннинский, с очень плотно пригнанными деталями.
Богомоловские рассказы «Зося», «Первая любовь», «Сердца моего боль» – обычная военная проза. А «Иван» – особенная вещь. Она показывает, как вымораживается душа, как невозможно остаться человеком на войне. Вот этот Иван, этот страшный подросток, в котором есть и детское, а есть и звериное, потому что его не может не быть… Его попытался немножко очеловечить Тарковский (Бурляев так и сыграл), когда он видит сны, поэтические и страшные. Но Богомолов в сны не залезает, он просто описывает подростка, который состарился. Помните сцену, когда капитан смотрит на него и не может определить его возраст, потому что у него тельце одиннадцатилетнего, лицо и глаза тринадцатилетнего, а голос и манеры сорокалетнего. Это потрясающе написано! И вот это то, чем платит человек за войну, за превращение в механизм на войне.
А третий роман Богомолова уже совсем особенный. В нём Богомолов занимался принципиальной задачей, пока ещё, мне кажется, в русской литературе не решённой, – он показывал механизм превращения человека советского (абсолютно правильного, абсолютно кондового) в человека если не антисоветского, то думающего, задумывающегося. Это автобиография – но вымышленного лица. Многие похождения этого лица совпадают с похождениями Богомолова, а многие – нет. Богомолов описывает, как его герой в Германии допрашивает пленных, как попадает на Дальний Восток служить, как потом служит за полярным кругом, как возвращается в среднюю Россию… Это двадцать лет его послевоенной жизни – и подробнейшее, детальнейшее описание того, как сверхчеловек, прошедший войну, превращается сначала в винтик, а потом начинает думать и сомневаться.
Вот в чём странность? Непонятно, откуда вырос такой профессионал. Потому что «В августе сорок четвёртого» написан пером крепкого профессионального автора военных детективов: замечательное чутьё на детали, абсолютно нормативный и прозрачный язык. А вот «Жизнь моя, иль ты приснилась мне…» написана совершенно другим слогом. На протяжении восьмисот страниц этого огромного романа, который Богомолов двадцать лет ваял, считал неоконченным и не печатал (хотя текст был закончен к 1999 году), нет ни единого языкового сбоя. Это точно воспроизведённая речь советского служаки, который воспитан на реляциях, приказах, газетах. Даже когда Богомолов описывает попойку или секс, он описывает это в советской терминологии. И этот грубый и одновременно официозный, этот выдуманный язык воспроизведён с абсолютно музыкальной виртуозностью.
Я думаю, два человека понимали приёмы Богомолова: Владимир Новиков, который много и продуктивно о нём писал, и Никита Елисеев, автор некролога, который появился в «Огоньке», где точнейшим образом было разобрано, как работает Богомолов с речью, как умеет держать композицию – с военной точностью, чёткостью. Роман работает как механизм. Он совсем иначе построен, чем «Момент истины»: нет ярко выраженной кульминации, но великолепно проведено нарастание рефлексии. И кончается книга словами: «Моя вина… Во всём моя вина…»
Так что Владимир Осипович Богомолов, какова бы ни была его подлинная биография, – один из немногих профессионалов в русской литературе, показавший, что именно профессионализм и есть в некотором смысле аналог совести и чести.
[26.02.16]
Что касается лекции, то с колоссальным отрывом лидируют «Бессильные мира сего» Бориса Натановича Стругацкого под псевдонимом С. Витицкий (Старик Витицкий, как он его расшифровывал). Соответственно, мы поговорим об этой сложной книге. А сейчас отвечаю на вопросы.
Несколько вопросов сразу (и особенно подробный от Наталии) о Юрии Осиповиче Домбровском: почему он как-то отошёл на второй план?
Видите ли, не он отошёл, а мы отошли. Домбровский – он же писатель, которому совершенно не присущ культ страдания. Он такой цыган в русской литературе, человек, принципиально не жалующийся, человек очень вольный. Его жена Клара Турумова рассказывала, что Домбровский палец о палец не ударил бы ради какой-нибудь полезной деятельности, но, если надо было растаскивать тяжеленные камни, чтобы оборудовать площадку для шашлыка и для пикника, он это делал с выдающимся энтузиазмом.
Я полагаю, что Домбровский – гениальный писатель. Вот именно так, именно гениальный. Он написал три великих романа (я рассматриваю дилогию «Хранитель древностей» и «Факультет ненужных вещей» как один текст). Кроме того, он написал «Обезьяна приходит за своим черепом» – о фашизме из всего написанного это просто самое цельное и ценное. Это именно антропологический подход к фашизму. Эта книга сопоставима по своему значению и с эссе Эко «Вечный фашизм», и, я думаю, с романом Эренбурга «Буря», где тоже антропологические вопросы поставлены. И то, что роман Домбровского был написан в 1943 году и потом восстановлен в 58-м – это чудо.
И третий его великий роман – это появившийся уже в наше время, воссозданный буквально из черновых тетрадей роман в повестях и рассказах «Рождение мыши» – уникальный по своей композиции текст, где две части. В первой части описывается судьба успешного человека, которой Домбровский для себя в это время боялся и не хотел, а во второй – судьба абсолютного аутсайдера. В этот роман входят отдельно напечатанные рассказы Домбровского «Леди Макбет» и «Хризантемы на подзеркальнике». И то, что этот роман был восстановлен и выпущен в «ПРОЗАиКе» и сделался абсолютным бестселлером (его достать сейчас нигде невозможно), доказывает, что Домбровский очень далеко смотрел и что он жив и вообще в большом порядке. Сверх того, я считаю его гениальным поэтом, потому что такое стихотворение, как «Амнистия (апокриф)», – это просто невероятной силы стихи!
Даже в пекле надежда заводится,
Если в адские вхожа края.
Матерь Божия, Богородица,
Непорочная Дева моя!
Она ходит по кругу проклятому,
Вся надламываясь от тягот,
И без выборов каждому пятому
Ручку маленькую подаёт.<…>
А ошарашенный секретарь трясёт списками и кричит Ей:
– Прочитайте Вы, Дева, фамилии,
Посмотрите хотя бы статьи!
А Она выводит всех, ну, каждого пятого.
И глядя, как кричит, как колотится
Оголтелое это зверьё,
Я кричу:
– Ты права, Богородица!
Да прославится имя Твоё!
А вот ещё одно – «Меня убить хотели эти суки…»:
…Но я принёс с рабочего двора
Два новых навострённых топора.
По всем законам лагерной науки. <…>
И вот таким я возвратился в мир,
Который так причудливо раскрашен.
Гляжу на вас, на тонких женщин ваших,
На молчаливое седое зло,
На мелкое добро грошовой сути,
На то, как пьют, как заседают, крутят,
И думаю: как мне не повезло!
Я помню, как Наум Ним, замечательный прозаик, мне впервые прочёл это стихотворение наизусть. Он большой знаток лагерного фольклора. И я просто обалдел от того, что Домбровский-поэт – поэт таких потенций и таких возможностей! – написал всего тридцать стихотворений. Ну, во всяком случае, напечатал тридцать. Тогда ещё не опубликованными лежали стихи из «Рождения мыши» – на мой взгляд, абсолютно гениальные. И прекрасно, что Владимир Кочетков собрал этот роман по куску буквально и сумел его опубликовать.
Причины же относительной неактуальности Домбровского сегодня (хотя он невероятно актуален, просто мы это не понимаем) в том, что это действительно замечательный образ силы и свободы. Написать смешной, местами очень смешной роман о тридцатых годах практически невозможно, а между тем «Факультет ненужных вещей», все эти письма, которые там Зыбин рассылает, – это колоссально смешно! Но главное здесь другое. Домбровский рождён был остро, невероятно остро чувствовать полноту и прелесть жизни. И даже когда он описывает следовательницу, которая допрашивает Зыбина, видно, что Зыбин в неё влюбляется мгновенно (и невозможно не влюбиться!) и сама она что-то начинает понимать.