Я помню, как Житинский прислал мне этот роман, едва получив его от Стругацкого для публикации в «Полудне», и как сам Житинский вскоре после этого угодил в реанимацию. И вот из реанимации, с инфарктом он мне позвонил, чтобы спросить, как я понимаю финал. Его это продолжало волновать. Меня это и сейчас продолжает волновать живейшим образом.
Кстати говоря, я помню, что я с этим романом под мышкой поехал в Камбоджу. Это был один из самых печальных опытов командировок (там девочку-маугли поймали). Это страшное место! Не может очнуться земля, которая пережила Пол Пота и Иенга Сари. И вот я оттуда Стругацкому отправил письмо: «Именно здесь, перечитывая вашу книгу, я, когда-то находивший её крайне пессимистичной, сегодня вижу, что она очень оптимистична!» И это письмо его, в общем, позабавило.
Перейдём собственно к роману. Там описан Стэн Агре (как всегда, Стругацкие брали имя общего друга – Станислава Агрэ, сейчас живущего в США) – человек, наделённый патологическими, очень странными чертами и важными способностями. Он там называется сэнсэй, «учитель». Получил он эти способности в результате довольно бесчеловечных экспериментов над ним самим, которые проводились в поисках физического бессмертия для Сталина. Ну, был тогда создан институт геронтологии, который потом существовал и после Сталина. И в результате одного из экспериментов у Стэна Агре (его ещё называют Сынуля, поскольку эксперимент ставил его отец) проявились эти патологические черты, эти странные способности. В остальном он обычный человек (всё время подчёркивается: грязный и неряшливый старик), но обладает способностью видеть в человеке и развивать скрытую патологию – патологию иногда со знаком «плюс», а иногда и со знаком «минус».
Из таких выявленных им людей один герой совершенно точно может почувствовать благодаря сердечному перебою, когда при нём врут. Он такой как бы полиграф, живой детектор лжи. Другой герой обладает способностью гипнотически подавлять чужую волю. Третий (его называют Резалтинг Форс) умеет поворачивать исторические события, чувствует вектор истории, вот это «направление миллионов», которое у Шопенгауэра. Ещё есть человек, наделённый феноменальной памятью. Есть так называемый Ядозуб, который обладает потрясающей силой ненависти, злости (он отца своего уничтожил однажды), из него вылетает как бы направленная торпеда злобы.
Если рассматривать роман на этом уровне – как повествование о Стэне Агре и его учениках, – то многие видят в этом жестокий шарж на кружок Бориса Стругацкого, на его литературный семинар. И даже есть конкретные догадки, что вот Аятолла – это один конкретный человек, а, допустим, Резалтинг Форс – другой. Конечно, ничего подобного. То что Стругацкий был разочарован многими своими учениками – это факт, но идея в другом, как мне кажется.
Стэн Агре всё время упоминает «проклятую свинью жизни», которая лежит на пороге любых великих инициатив. Большинство людей, обладавших феноменальными способностями, с годами забыли о них, постарались забыть, перестали ими владеть. Они стали их применять в быту – грубо говоря, на молнии варить суп, кипятить чайник. Некоторые, как Вадим – Резалтинг Форс, вообще стараются избегать напоминаний об этих способностях. И нужно прислать к нему человека с пыточными приспособлениями (которого посылает всё тот же Агре), чтобы его запугать и вернуть к реальности, вернуть к реальной жизни. Это одна линия романа.
Есть главная коллизия: губернатором должны выбрать либо генерала, либо интеллигента. И чтобы прокатить генерала и выбрать интеллигента, нужно включить коллективные силы учеников сэнсэя, нужно заставить их всех работать. Но «проклятая свинья жизни», лежащая на всех дорогах, превратила их в бессильных мира сего. Им удалось в конце концов активизироваться и выбрать интеллигента. И вот тут-то вступает Ядозуб, который или по какой-то случайности, или по причине своей концентрированной ненависти на первом же выступлении только что избранного интеллигента посылает вдруг в него страшную волну ненависти, такой сигарообразный след остаётся, как от взрыва, – и интеллигент гибнет. А всё почему? А потому, что всякое общество, всякая община существует только постольку, поскольку в ней есть Иуда. Если нет своего Ядозуба, это не работает. И вот поэтому роман Стругацкого ещё и о том, что во всякой победе заложена её последующая компрометация, её последующий крах, иначе она недостижима. Во всяком сообществе есть зерно смерти, которое в результате погубит любой проект.
Многие читают роман иначе, но для меня идея заключается именно в этом. Ну и ещё, конечно, в том, что «проклятая свинья жизни», с одной стороны, проклятая, а с другой – благословенная. Потому что, если бы она не лежала на пути у всех великих абстракций, может быть, человечество уже было бы погублено. Может быть, «проклятая свинья жизни» – это тот необходимый тормоз, без которого ничто не реализуется.
И вторая идея, которая в романе довольно сложна, не прописана. Она относится к числу опять-таки самых глубоких интуитивных догадок Стругацкого. Она касается образа страшной девочки и страшного мальчика. Я не буду пересказывать роман, потому что его и невозможно пересказать, каждый выскребает из его закоулков свои какие-то прелести. Там, например, семь прекрасных вставных новелл. Самая лучшая, по-моему, про марки, потому что Борис Натанович всю жизнь их собирал и в них азартно разбирался. Но если попытаться интуитивно как-то нащупать смысл этой истории про мальчика и девочку…
Сэнсэй, чтобы сосредоточиться, во время разговоров, во время расспросов этих детей вяжет всё время. И вот этот грязный, неряшливый, «в халате, пахнущем козлом», старый человек, который с бешеной энергией и бешеной силой щёлкает деревянными спицами и вяжет бесконечную шерстяную полосу, – разговаривает с мальчиком. Он задаёт мальчику бессмысленные вопросы. Он цитирует ему Конан Дойла, самые страшные куски, цитирует ему дзенские коаны без всякой связи – и мальчик отвечает абсолютно точно. Потом сэнсэй говорит секретарю, человеку с феноменальной памятью, тоже своему ученику: «Вы же поняли, он давал не просто верные ответы. Он говорил мне то, что я хочу услышать». Но способность сказать то, что человек хочет услышать, – это ведь не обязательно хорошая черта, это скорее черта опасная. И поэтому, когда я читаю в разных комментариях, что мальчик теоретически должен был стать спасителем человечества, я в этом не уверен.
А есть страшная девочка. Сэнсэй вообще обычно не работает с девочками, он работает с мальчиками (кстати говоря, в семинаре Стругацкого женщин почти не было). Но он чувствует в этой девочке бóльшую, чем в Ядозубе, страшную, разрушительную силу. Образ женщины-разрушительницы (уже не женщины-воительницы, созидательницы, не женщины – продолжательницы рода, а женщины деструктивной) – это страшная догадка. Она есть у Стивена Кинга, например. Помните, когда главная героиня «Воспламеняющей взглядом» смотрит на солнце и понимает, что когда-то она сможет померяться силами и с ним.
Короче, есть два образа будущего. Один – это страшная девочка, который сводится к тому, что, по всей вероятности, единственный способ спасти мир – это его уничтожить, начать с нуля. Девочка может уничтожить мир, если захочет. А есть страшный мальчик, который может мир спасти, но спасти его, боюсь, за счёт довольно рабских черт. Грубо говоря, здесь две возможности развития человечества: либо его уничтожение, либо такая его трансформация, которая тоже к особому благу не приведёт. Потому что этот мальчик – как мне представляется – это какой-то символ суперконформизма, абсолютного совпадения с чужими представлениями о себе.
Заканчивается роман тем, что сэнсэй просит привести к нему мальчика и начать заниматься с ним немедленно, потому что «совершенно нет времени». Последняя фраза всего наследия Стругацких – «совершенно нет времени». Видимо, что-то такое Борис Натанович почувствовал в 2003 году применительно к нынешнему человечеству. Кстати, развитие России в романе описано совершенно точно: и всевластие спецслужб, и вот это жуткое ощущение, что надо либо всё это взорвать и начать с нуля, либо построить глобально покорное, глобальное конформное общество, в котором правит «проклятая свинья жизни». Борис Натанович делает всё-таки выбор в пользу жизни, в пользу мальчика. Но девочка ведь где-то есть, и она растёт. И нет никакой гарантии, что другой сэнсэй в свой срок ею не займётся.
Это страшная книга, это очень умная книга, очень тревожная. Каждый откроет и прочтёт её по-своему. Но если вы её прочтёте, вы прежним из неё не выйдете – вы станете гораздо лучше.
В мире, лишённом отца(Исаак Бабель, Юрий Трифонов, Андрей Платонов, Иван Катаев)
[04.03.16]
Дорогие друзья, чувствую себя по-настоящему, как один, потому что среди совершенно незнакомых мест, среди непонятных американцев, среди дождливой американской весенней природы. Но я тем не менее душевно с вами.
На лекцию заявок подозрительно много и разных. Есть идея прочитать лекцию про Бабеля, и это приятно совпадает с тем, что мне сегодня в университете как раз докладывать на ту же тему, и мы можем двух зайцев убить.
Вопрос о том, как я отношусь к гоголевской книге «Выбранные места из переписки с друзьями» и, соответственно, к критике Белинского.
К сожалению, приходится признать, что с большинством русских писателей происходит с возрастом такая вещь – им хочется обратиться к пафосу прямого высказывания. Им надоедает плести разнообразные финтифлюшки, а хочется непосредственно высказаться о жизни, об общественно-политической ситуации, о Боге – в общем, начать наставлять. Об этом довольно точно говорил Гумилёв. Он сказал: «Аня, отрави меня собственной рукой, если я начну пасти народы».
Я считаю, что «Выбранные места из переписки с друзьями» – это отчасти ненаписанный второй том «Мёртвых душ». Во всяком случае, о его идейной составляющей мы можем судить по «Выбранным местам…». И я очень хорошо понимаю гоголевское настроение в этот момент. Эта книга ужасно написана, чего говорить, там масса глупостей, потому что гений не обязан быть умён. К тому же это довольно смешная книга. Гоголь же сам писал Белинскому, что размахнулся таким Хлестаковым, чего никак не мог предположить. Как симптом, как комплекс, как болезнь она необычайно показательна. И в этом плане она, конечно, гениальна.