Я купил карамелек и печенья (Bovoloni, я так любил их в детстве и так редко мог купить) для многочисленных детей, живущих в доме друга, по отношению к ним я испытываю чувство вины, которую сейчас постараюсь загладить.
Каждое утро перед визитом в порт я готовил завтрак во дворе. Чтобы создать иллюзию, что нахожусь дома, я тщательно накрывал на стол со скатерткой, салфеткой, ножом, ложкой и чашкой. Завтрак всегда состоял из порошкового молока, кофе, печенья или бутербродов с джемом. Этот ритуал хоть на несколько минут возвращал мне комфорт спокойной повседневности, оставленный мной с отъездом из дома. Но удовольствие от завтрака несколько омрачалось тем, что вокруг меня постояннно утром собирались дети, находящиеся во дворе. Они стояли полукругом в метре от стола и все время, пока я завтракал, молчаливо наблюдали за каждым моим движением. Что я мог сделать, чтобы выйти из состояния замешательства, создаваемого этой ситуацией? Мог бы я накормить завтраком всех детей? Конечно, я всем сердцем хотел бы сделать именно так, но не мог себе позволить. Сейчас, с карамелью и печеньем, я хоть отчасти пытаюсь искупить вину.
Уезжаю с повлажневшими глазами, знаю, что никогда больше не увижу дорогого Аделара и его семью. Решаю еще раз завернуть на рынок и купить печенья и очищенной воды.
Я уже почти у рынка, как вдруг мне приказывает остановиться какой-то полицейский. Пока он уведомляет меня о том, что я без шлема, к Веспе подходят другие полицейские, среди них и женщина. Мне грозит штраф за нарушение правил. Пытаюсь оправдаться, показываю, что шлем изнутри мокрый, но бесполезно. Мне предлагают проследовать в офис, а вокруг нас уже собралась толпа любопытных, которым полицейские обстоятельно объясняют, почему я задержан. У меня нет времени, толпа напирает так, что нечем дышать, а гвалт мешает понять, что говорят полицейские. Я яростно проталкиваюсь и встаю в сторонке в сопровождении женщины в полицейской форме. Достаю телефон, набираю номер и изображаю разговор, начинающийся, как и в других подобных случаях, с Bonjour, mon Colonnel! Чуть отдаляюсь, смеюсь и шучу с несуществующим собеседником, потом, приблизившись к полицейской даме, заканчиваю беседу словами: Ok, mon Colonnel, dans dix minutes, je serai chez vous![6] Дама тут же пускается бежать к своим товарищам, и они, обменявшись парой быстрых фраз, возвращают мне документы. Надеваю все еще мокрый шлем и продолжаю путь.
15 июля предстоит выполнить последнюю формальность: зарегистрировать отъезд в дирекции порта. Служащий проверяет мой паспорт и замечает, что срок действия визы истек. В предыдущие дни я уже немного подружился с этим офицером, скрепив дружбу несколькими бокалами пива, и поэтому сейчас он чувствует себя обязанным помочь мне. Говорит, что он лично мог бы закрыть глаза, но если я отправлюсь с истекшей визой, то на любой стоянке у меня будут неприятности с полицией и меня даже могут арестовать. Сказать по правде, за день до даты истечения визы, я ходил в D.G.M. (Direction Generale des Migrations) за возобновлением. С меня запросили 80 долларов, и я решил рискнуть уехать с просроченной визой. Офицер предлагает проводить меня в миграционный отдел Beach Ngobila, там у него есть друг, который поможет разрешить проблему за несколько минут.
Оставляю Веспу около дирекции порта, поскольку полицейский хочет поехать на такси, разумеется, за мой счет!
В юридическом отделе Beach Ngobila он передает меня в «добрые руки» своего друга Леона, в таком же чине. Сейчас 9 утра и в офисе уже много народа. Вручаю Леону паспорт, а он меня заверяет, что сделает визу очень быстро, и приглашает присесть на стул.
Он берет лист бумаги и начинает писать акт. Через каждые две минуты откладывает ручку и выходит из комнаты. Я вижу его через оконные решетки, пока он шутит с людьми во дворе. И так несколько раз: появляется и исчезает. Никак не могу понять такое странное поведение.
Почти через три часа, заполненных бесконечными приходами и уходами, он, наконец, составляет акт: всего-то шестнадцать строчек. Я настолько разнервничался, что не могу усидеть на месте. Между тем, в офисе я замечаю служащих, засовывающих в карманы деньги, которые они вымогают у людей в обмен на въездную визу в Демократическую Республику Конго. У многих документы в полном порядке, но нет сил или знаний противостоять вымогательству военных, основанному на довольно смехотворных аргументах.
Когда приходит паром из Браззавиля, в офис приводят какого-то молодого человека. У него действующая въездная виза и адрес, куда отправиться в Киншасе. Военный, находящийся рядом со мной, допрашивает его с явным намерением поставить парня в затруднительное положение и вызвать чувство зависимости. Приказывает выложить на стол все имеющиеся деньги. Молодой человек, очевидно, простак, буквально выворачивает все карманы и вынимает из них изрядную пачку денег. Военный без промедления, забыв, что я нахожусь рядом и наблюдаю всю сцену, берет половину денег и отправляет их в ящик стола, затем отправляет несчастного юношу погрузиться на паром в Браззавиль.
Тут я начинаю думать, что попал в механизм коррупции и нахожу объяснение тактике медлительности Леона. У меня вскипает кровь, встаю со стула и, обратившись к военному, гневно прошу его объяснить мне кое-что. Говорю, что в Конго очень часто слышу, как говорят о Changement de mentalite. Лозунг был выдвинут президентом Жозефом Кабилой и на устах у всех. Но я еще не понял, о чем речь, и хочу, чтобы господин офицер объяснил мне смысл. Тот приходит в замешательство от моего притворно наивного вопроса, но все же пытается ответить, объясняя, что в словах Changement de mentalite воплощено желание прогресса и мира для жителей Демократической Республики Конго после гражданской войны. С каменным лицом отвечаю, что прекрасно понимаю значение слов: лозунг выражает стремление к обновлению и изменению страны через решительную борьбу с коррупцией. Военный не знает, что и сказать, я уверен, что ему хочется провалиться сквозь землю. И в самом деле, он выходит из комнаты и больше не возвращается. Я постоянно вопрошаю Леона, что с моим делом, и он каждый раз просит проявить терпение. Смотрю на часы: уже четыре дня – я провел в юридическом отделе семь часов. Терпеть больше нет сил, кроме того, голодный желудок начинает урчать. Когда господин Леон в очередной раз входит в комнату, я решительным тоном прошу проводить меня к его начальнику.
Поднимаюсь этажом выше и усаживаюсь напротив двери руководителя миграционного отдела Beach Ngobile. После десяти минут ожидания дверь открывается, и господин Омер М.Р. смотрит на меня, спрашивая, я ли Стефано Медведич. Услышав утвердительный ответ, приглашает пройти в кабинет. Сижу перед ним, он примерно минуту молчаливо разглядывает меня, а потом говорит, что не знает, как ему поступить. На основе акта, составленного его подчиненным, он уже подготовил распорядительное письмо о моем выдворении и немедленной погрузке на паром в Браззавиль. Невозможно представить, в какое отчаяние я пришел, услышав такие слова.
На достаточно долгий промежуток времени теряю дар речи, потом несколько ободряющих слов собеседника придают мне решительности, и я начинаю говорить. У господина Омера очень вежливые манеры: он учился в Европе, видно, что он человек культурный. Думаю, самый правильный способ подхода к моему вопросу – начать издалека. Рассказываю о своем путешествии, о давно вынашиваемом желании посетить Демократическую Республику Конго и проплыть по великой реке. Потом выражаю восхищение президентом Жозефом Кабилой, его отцом Лораном-Дезире, погибшим в результате покушения. Желаю стране мира и прогресса. Мои слова, произнесенные с энтузиазмом, срывают с губ господина Омера одобрительное: merci, Monsieur Stefano! Теперь я уже знаю, что дистанция между нами исчезла! Переходим к обсуждению более приятных тем, словно добрые друзья: о путешествиях, о Киншасе, о прекрасных конголезских женщинах. Я уверен, что риск высылки отдалился и обновление визы – вопрос нескольких минут. И действительно, господин Омер приказал своему секретарю поставить в моем паспорте транзитную портовую визу, которая позволит мне путешествовать по стране в течение неопределенного периода.
Не могу объяснить, почему начальник миграционного отдела не обозначил разрешенную длительность пребывания. Эта забывчивость впоследствии причинит мне море бед. Выхожу из офиса в сумерках, мне пришлось пробыть там девять часов и иметь несчастье узнать коварного и презренного Леона. Я должен срочно вернуться на судно, но нет наличных денег, чтобы взять такси: виза обошлась в тридцать долларов. За час прохожу бодрым шагом пять километров, отделяющих меня от порта. Когда, наконец, добираюсь туда, на улице уже почти темно.
Ищу Веспу на том месте, где ее оставил, но не могу найти. Сердце колотится в груди, потому что сразу же мелькает мысль: украли! Потом представитель портовой полиции говорит, что его начальник, не видя меня вернувшимся, приказал поставить Веспу в товарный склад из соображений безопасности, и чтобы сделать мне приятное.
Он даже не в состоянии представить, какую «большую» услугу он мне оказал: Виктория уходит завтра утром в пять, а товарный склад открывается в семь! Я немедленно отправляюсь на Викторию, чтобы переговорить с капитаном и господином Эмилем. Бесполезно: не время жаловаться, что я много дней подряд настаивал погрузить Веспу на борт. Объясняю капитану случившееся, и он говорит не беспокоиться: я поплыву с ними, а Веспу днем погрузят в фургон и отвезут в Малуку, в ста километрах от Киншасы, там у Виктории предусмотрена первая стоянка. Заявляю, что не намерен оставлять Веспу в руках непонятно кого. В таком случае я тоже поеду в фургоне вместе с Веспой и доберусь до Малуку по суше. Капитан настаивает, чтобы я отправлялся на Виктории, но, видя мою упертость, откладывает решение и уходит.
Итак, прождав отплытия Виктории больше месяца, ранним утром шестнадцатого июля я стою в одиночестве на причале – руки в карманах и сигарета во рту – и грустно наблюдаю, как Виктория покидает Киншасу, сопровождаемая звуком гудка и радостными криками пассажиров.