гим, медленно двигающихся торговцев, они вежливо уступают дорогу, некоторые здороваются, обращаясь ко мне по имени.
Я часто останавливаюсь, чтобы угостить кого-нибудь сигаретой, но Тересфор умоляет не терять времени: он спешит, потому что вакцина, которую он должен доставить, может испортиться из-за жары. Дорога вроде бы стала лучше, время от времени мой сопровождающий исчезает, чтобы потом неожиданно появится на самых трудных участках. Сначала я беспокоился, ведь знаю лишь его имя и ничего больше, и если он надумает сбежать с моим багажом, то не буду знать, где и как его разыскать.
Но Тересфор заслуживает полного доверия. И когда мы доберемся до Омбо, а он ничего не попросит за свою помощь, я устыжусь, что сомневался в нем. Ближе к полудню останавливаемся на отдых, кажется, у торговцев это место привычное для привала: десятки велосипедов стоят у края дороги, прислоненные к длинной палке, служащей опорой. Пользуясь остановкой, очищаю колеса скутера от грязи и – с помощью Тересфора – заменяю совсем износившиеся тормозные колодки. В двадцати километрах от Омбо останавливаемся в маленькой деревушке – там находятся медики, которым Тересфор должен передать вакцину и дверку холодильника, приладить ее он намерен сам.
Место красивейшее, не похожее на все то, что я видел с тех пор, как въехал в Киву. Мой взгляд больше всего поражает необыкновенное обилие разнообразных цветов. Дожидаясь, пока мой товарищ закончит работу, я разгуливаю по деревне, чтобы размять ноги. Когда Тересфор выходит от медиков, на лице у него выражение удовлетворенности – он завершил дело, доверенное ему медицинскими властями, для которых он работает.
Выезжаем без промедления на Омбо. По дороге часто встречаем небольшие группы людей с автоматами Калашникова, они проходят совсем рядом, даже не удостоив нас взглядом. Тересфор говорит, что это мятежники, и советует никогда не смотреть им в глаза. В пять вечера добираемся до цели. Я рад, что все прошло гладко и после целого дня усилий и мучений смогу наконец-то принять душ и поесть.
В пространственно-временном контексте, в котором понятие счастья относительно и прочно связано с удовлетворением основных материальных потребностей, я предвкушаю момент, когда вылью на себя привычные ведра воды и порадую желудок чем-нибудь горячим. Но мои гедонистические желания не учли одной реальности: чтобы въехать в Омбо, надо переправиться вброд через реку.
Я стою на берегу, испуганный, и не могу решиться. Перебраться через реку было бы проблематично даже на мотоцикле, а с Веспой это действительно рискованно и опасно. Дно реки покрыто скользкими булыжниками. Глубина воды на середине реки превышает пятьдесят сантиметров. На обоих берегах реки сотни людей – главным образом, дети – ждут, когда я войду в воду. Представление, какое я собираюсь устроить – а отвертеться от него никак не могу, – для них совершенно неожиданный спектакль с неизвестным финалом и, следовательно, еще более захватывающий или, лучше сказать, развлекательный: возможно, они ждут, что я упаду в воду (а вероятность есть, и большая).
Вхожу в воду, и напряжение возрастает до такой степени, что в душе появляется какое-то состояние отстраненности: на мгновение река исчезает из поля зрения. Смотрю на воду и не вижу ее, нервно сжимаю рукоятки руля, сердце бьется в груди неистовым тамтамом. Постепенно колеса уходят в воду, на середине реки она захлестывает полик и лижет ноги. Я ускоряюсь, и глухой и отчаянный шум выхлопной трубы под водой встряхивает мой разум и возвращает глазам способность видеть. Я уже совсем близко к берегу, последний решительный рывок – и вот мы выскакиваем из воды.
Меня тут же окружают десятки детей, еще минуту назад стоявших, замерев в молчании, ожидая, что случится крах. Сейчас они улыбаются, сгрудившись вокруг странного mondele, взъерошенного, с очумелыми глазами. В первый момент я раздражен их присутствием – мне нужны пространство и воздух, чтобы сбросить напряжение, но потом меня захватывает их детская радость – я многократно поднимаю руки в воздух и, выставляя еще дрожащие большие пальцы, побуждаю их кричать изо всей мочи.
Тересфор приглашает ехать за ним. Он хочет познакомить меня с аптекарем, сдающим комнаты редким путешественникам, заезжающим в Hombo. Поблизости от аптеки кто-то жарит кусочки мяса на гриле, сделанном из кроватной сетки. Безусловный рефлекс, вызванный насыщенным ароматом мяса на огне, возбуждает мой желудок, шумно взывающий к своему священному праву получить что-нибудь после целого дня терпеливого ожидания. Заказываю несколько кусков мяса, которые планирую съесть сразу же после душа.
В аптеке симпатичный и вежливый мужчина проводит меня в комнату, где я проведу одну ночь. Столик, стул и кровать – вся меблировка. Электрического света нет. Москитная сетка, при внимательном осмотре, обнаруживает присутствие разрывов, которые я тут же ликвидирую с помощью скотча. Поставив Веспу в гараж и пристроив багаж, иду наконец-то принять душ. Зачерпываю ведром воду из маленького ручья, текущего рядом с хижиной. Это тот самый, куда идут и сточные воды.
Ситуация такая же, в уменьшенном масштабе, как во время плавания по Конго, когда я, чтобы помыться, набирал речную воду на корме баржи, надеясь не зачерпнуть той, что выливалась из туалета, расположенного на носу. Возвращаюсь в комнату для завершения туалета, а запах мяса с улицы настолько сильный и соблазнительный, что я решаю не бриться, чтобы не терять время.
Задуваю керосиновую лампу и собираюсь выйти на улицу, как вдруг слышу стук в дверь. Приоткрываю её: это мой аптекарь. Он говорит, что приехала полиция для проверки. Мгновенно все смытое ведрами воды напряжение возвращается с еще большей силой, уничтожая состояние довольства, завоеванное с таким трудом. Мои материалистические ожидания разбиваются второй раз, и на этот раз неприятель персонифицирован – это агенты секретной полиции. Я злобно говорю аптекарю, что сейчас не время встречаться с полицией, сделаю это позже, после ужина, или, в крайнем случае, завтра утром. С силой, чуть ли не хлопнув, закрываю дверь. Но через мгновение она распахивается с таким же энергичным напором.
Три типа врываются в комнату, один из них, более высокий и крепкий, прижимает меня к стене и велит показать паспорт, сию минуту! В полной темноте луч света от фонаря пробегает по данным паспорта, затем агент вопрошает меня о цели путешествия. Объясняю, что путешествую по Демократической Республике Конго для одного туристического агентства, желающего оценить возможность открытия новых туристических направлений в Конго, когда там окончательно установится мир. Демонстрирую пропуск, выданный мне в Валикале и акт досмотра в миграционной службе Любютю. Повторяю еще два-три раза, что я здесь – на законном основании и мое перемещение зарегистрировано в MONUC, в Кисангани. Агент не удовлетворяется услышанным и просит открыть багаж.
Начинаю вытаскивать содержимое одного из двух рюкзаков. Агентов, кажется, ничто не заинтересовало: даже черное трико, где спрятан мой финансовый резерв. Вынимаю из рюкзака пачку старых банкнот Заира, уже долгое время вне обращения после падения режима Мобуту. Я их купил по дешевке на одном из прилавков в Кисангани для пополнения своей коллекции бумажных денег. Полицейский проявляет к этой пачке живой интерес, что-то произносит – не пойму, что именно – и перебирает, одну за другой, купюры, потом передает их коллегам. Не дожидаясь расспросов, объясняю, что деньги эти уже не ходят, что это просто макулатура и ничего не стоит. В столице такие банкноты продаются на каждом шагу, и я купил их в подарок сыну. Во время объяснения агенты смотрят на меня в молчании, а я не понимаю, о чем они думают и почему такой интерес к тому, что не заслуживало бы вообще никакого внимания. Говорю, повторяя одно и то же, делаю несколько шажков назад, привлекая внимание типа с фонарем в руке. Надо во что бы то ни стало отвлечь его от кровати, на которой лежит второй рюкзак, с камуфляжными брюками и еще одним пакетом с банкнотами – мне бы не хотелось, чтобы повторилась история подобная той, что случилась в Валикале.
Устав от безрезультатных и бессмысленных объяснений, умолкаю и жду, чтобы агенты сказали или сделали что-нибудь. В конце концов, они, кажется, решают уйти; агент с фонарем еще раз изучает комнату. Луч света выхватывает из темноты черный предмет на столике. Главный спрашивает, что это такое. Отвечаю, что это фотокамера, фотоаппарат. Вынимаю его из футляра, включаю, чтобы показать им несколько фотографий, сделанных во время путешествия. Показав с десяток снимков, кладу фотоаппарат на столик, забыв его выключить.
Всё, троица направляется к двери, но тут главный замечает, что камера осталась включенной, возвращается, хватает ее и обвиняет меня в том, что я их сфотографировал: тяжелейший проступок, влекущий изъятие камеры.
Если бы изобрели прибор для измерения напряжения в воздухе, и, если бы он у меня был в тот момент, уверен, стрелку бы зашкалило. У меня вздыбились волосы на голове, руки заметно дрожат: чувствую, что пропал! Замешательство и состояние напряжения, в котором я уже много раз оказывался, заставляют меня совершить поступок, могущий иметь ужасные последствия. Я приближаюсь к агенту, хватаю за запястье и сжимаю изо всех сил, вынуждая его ослабить хватку, потом отбираю у него фотоаппарат, крича, что он стоит кучу денег, кроме того, там все фото о путешествии, а я должен представить их в туристическое агентство. Выключаю фотоаппарат и кладу его в футляр. В темноте и в молчании жду, что же произойдет дальше. Несколько секунд следуют одна за другой в абсолютной неуверенности; агенты бормочут что-то меж собой на lingala, возможно, обсуждают, арестовать ли меня или оставить в покое. Принимают решение уйти. Выходя, главный в группе прощается многозначительно: a demain, Monsieur![10] Эти слова дают мне понять, что партия не окончена, а лишь отложена!
Всё еще потрясенный произошедшим, я выхожу из комнаты с целью выяснить, что там с мясом, заказанным несколько часов назад. Но конечно, после такой встряски желудок уже не требует есть.