— Погоди ты про свекра, пока что речь о тебе! Имен ты, значит, не называла…
— Ты должен мне верить, Григоляйт! Я не вру. Я же сама честно призналась.
— Вы опять назвали имя!
— Неужели вам непонятно, — сказал Младенец, — что совершенно не важно, называла она имена или нет? Она сказала, что работает в ячейке, проболталась один раз, а стало быть, проболтается снова. Если известные господа возьмут ее в оборот да помучают немножко, она все им выложит, а в таком случае совершенно безразлично, сколько она выболтала до тех пор.
— Им я никогда ничего не скажу, умру, но не скажу! — воскликнула Трудель, щеки у нее вспыхнули.
— Хм, умереть — дело нехитрое, госпожа Бауман, — сказал тот, что с залысинами, — только вот перед смертью иной раз случаются весьма неприятные вещи!
— А вы жестоки, — сказала девушка. — Я совершила ошибку, но…
— Согласен, — сказал парень, сидевший рядом с ней на диване, — надо присмотреться к вашему свекру, и если он человек надежный…
— При нынешней власти о надежности говорить не приходится, — ввернул Григоляйт.
— Трудель, — ласково улыбнулся Младенец, — Трудель, ты ведь сказала, что имен не называла?
— Так и было!
— И добавила: умру, но не скажу! Верно?
— Да! Да! Да! — с жаром воскликнула она.
— Ну что ж, Трудель, — Младенец обаятельно улыбнулся, — как насчет умереть сегодня вечером, пока ты все не раззвонила? Это обеспечило бы определенную безопасность и избавило нас от уймы работы…
За столиком повисла мертвая тишина. Девушка побелела как мел. Ее кавалер пробормотал «нет», быстро положил свою руку поверх ее и тотчас же отдернул.
Тем временем танцоры вернулись за столики, и продолжать разговор стало невозможно.
Парень с залысинами опять закурил; заметив, что рука у него дрожит, Младенец слегка усмехнулся. А потом сказал темноволосому, сидевшему подле бледной, безмолвной девушки:
— Вы сказали «нет». Но почему, в самом-то деле? Ведь решение вполне приемлемое, и предложила его, как я понимаю, сама ваша соседка.
— Решение неприемлемое, — медленно проговорил темноволосый. — Смертей и без того слишком много. Мы тут не затем, чтобы умножать их количество.
— Надеюсь, вы вспомните эту фразу, — сказал тот, что с залысинами, — когда Народный трибунал[14] приговорит вас, меня и ее…
— Тише! — сказал Младенец. — Идите потанцуйте немного. Танец вроде бы симпатичный. Заодно поговорите, и мы тут тоже посоветуемся…
Темноволосый молодой человек нехотя встал, легонько поклонился своей даме. Она нехотя положила руку ему на плечо, и оба, бледные, влились в поток, направлявшийся к танцполу. Танцевали они серьезно, молча, ему казалось, он танцует с покойницей. Даже страшно стало. Мундиры вокруг, повязки со свастикой, на стенах кроваво-красные знамена с ненавистным знаком, украшенный зеленью портрет фюрера, ритмичные звуки свинга.
— Ты этого не сделаешь, Трудель, — сказал он. — Безумие — требовать такого. Обещай мне…
В немыслимой толкотне они почти не двигались с места. Наверно, оттого, что их постоянно задевали другие пары, наверно, по этой причине она молчала.
— Трудель! Обещай! Ты ведь можешь перейти на другую фабрику, работать там, подальше от них. Обещай мне…
Он пытался перехватить ее взгляд, но она упорно смотрела поверх его плеча.
— Ты лучшая из всех нас, — неожиданно сказал он. — Ты — человечность, а он — всего лишь догма. Ты должна жить, не уступай ему!
Девушка тряхнула головой, то ли в знак согласия, то ли нет.
— Давай вернемся, — сказала она. — Я больше не хочу танцевать.
— Трудель, — поспешно сказал Карл Хергезéль, когда они выбрались из толпы танцующих, — твой Отто погиб только вчера, только вчера ты получила известие. Слишком рано пока. Но ты ведь и так знаешь, я всегда любил тебя. Никогда не ждал от тебя ничего, а теперь вот ожидаю, что ты по крайней мере будешь жить. Не ради меня, нет, просто будешь жить!
Она опять молча тряхнула головой, и опять было неясно, как она относится к его любви, к его желанию видеть ее живой. Меж тем они подошли к своему столику.
— Ну? — спросил Григоляйт, тот, что с залысинами. — Как потанцевали? Тесновато, верно?
Девушка садиться не стала.
— Пойду я, — сказала она. — Ну, бывайте здоровы. С удовольствием бы с вами работала…
Она отвернулась, пошла к выходу.
Однако толстый, безобидный Младенец первым догнал ее, схватил за запястье:
— Минуточку! — Голос звучал вежливо, но во взгляде читалась угроза.
Они вернулись к столику. Снова сели.
— Я правильно понимаю, Трудель, что означало твое прощание? — спросил Младенец.
— Да, совершенно правильно, — сказала девушка, твердо глядя на него.
— В таком случае, с твоего разрешения, я до конца вечера останусь с тобой.
В ужасе она сделала протестующий жест.
— Я не навязываюсь, — очень вежливо произнес он, — но пойми, при выполнении такого решения могут опять-таки возникнуть просчеты. — И угрожающе прошептал: — Мне вовсе ни к чему, чтобы какой-нибудь болван снова выудил тебя из воды или чтобы ты, неудачно отравившись, завтра очутилась в больнице. Я хочу видеть все своими глазами.
— Правильно! — кивнул парень с залысинами. — Согласен. Тут только одна опасность…
— А я, — задумчиво сказал темноволосый, — сегодня, и завтра, и каждый день буду рядом с нею. И сделаю все, чтобы не допустить осуществления вашего замысла. Помощь приведу, если понадобится, даже полицию!
Парень с залысинами опять присвистнул, протяжно, тихо и злобно.
— Ага, стало быть, у нас второй болтун объявился, — сказал Младенец. — Влюблен, да? Так я и думал. Идем, Григоляйт, ячейка распалась. Нет ее больше. И это, по-вашему, дисциплина? Бабы вы, а не мужики!
— Нет-нет! — воскликнула девушка. — Не слушайте его! Он правда меня любит. Но я его не люблю. Сегодня вечером я пойду с вами…
— Отнюдь! — бросил Младенец, на сей раз действительно со злостью. — Неужели не видишь, что ничего уже не поделаешь, ведь он… — Он кивнул на темноволосого, потом решительно добавил: — Ладно! Все кончено! Пошли, Григоляйт!
Парень с залысинами уже встал. Оба направились к выходу. Как вдруг кто-то взял Младенца за плечо. И тот увидел перед собой гладкую, немного одутловатую физиономию человека в коричневом мундире.
— Минуточку! Вы только что упомянули про распавшуюся ячейку! Мне весьма любопытно…
Рывком высвободив руку, Младенец очень громко сказал:
— Оставьте меня в покое! Если вам любопытно, о чем мы говорили, спросите вон у той молодой дамы! Только вчера у нее погиб жених, а сегодня уже новый на крючке! Пропади они пропадом, эти бабы!
Он старался протиснуться к выходу, до которого Григоляйт уже добрался. И теперь тоже вышел на улицу. Секунду толстяк в коричневом мундире смотрел ему вслед. Потом повернулся к столику, где по-прежнему сидели темноволосый и девушка, без кровинки в лице. Это его успокоило: пожалуй, я все-таки не ошибся, позволив ему уйти. Он меня переиграл. Однако…
— Позвольте на минуточку присесть подле вас и задать несколько вопросов? — вежливо сказал он.
— Я могу только повторить все, что уже сказал тот господин, — ответила Трудель Бауман. — Вчера я получила известие о гибели моего жениха, а сегодня вот он сделал мне предложение.
Голос ее звучал твердо и решительно. Теперь, когда опасность сидела за столом, страх и тревога улетучились.
— Вы не назовете мне имя вашего погибшего жениха? И часть, где он служил?
Она назвала.
— А ваше имя? Адрес? Место работы? Возможно, у вас есть при себе какой-нибудь документ? Спасибо. Теперь вы, сударь.
— Я работаю на том же предприятии. Зовут меня Карл Хергезель. Вот моя трудовая книжка.
— А те двое?
— Мы их совсем не знаем. Они подсели за наш столик и неожиданно вмешались в нашу ссору.
— Из-за чего вы повздорили?
— Я ему отказала.
— Почему же ваш отказ так его возмутил?
— Откуда я знаю? Может, он не поверил моим словам. Вдобавок рассердился, что я не пошла с ним танцевать.
— Ну ладно! — Одутловатый захлопнул записную книжку, обвел обоих взглядом. Они и правда больше походили на поссорившихся влюбленных, чем на застигнутых с поличным преступников. Уже одно то, что они робеют, избегают смотреть друг на друга… А при этом их руки лежат на столе, едва не касаясь одна другой. — Ладно. Ваши показания, разумеется, будут проверены, но я думаю… Во всяком случае, желаю вам продолжить вечер удачнее…
— Для меня продолжения не будет! — воскликнула девушка. — Не будет! — Она встала, темноволосый парень тоже. — Я иду домой.
— Я тебя провожу.
— Нет, спасибо, я лучше одна.
— Трудель! — попросил он. — Пожалуйста! Давай еще немного поговорим!
Человек в коричневом мундире с улыбкой глядел то на одну, то на другого. И правда влюбленные. Скрупулезной проверки не понадобится.
А девушка внезапно решилась:
— Хорошо, но только две минуты!
Они пошли к выходу. Наконец-то выбрались из этого жуткого зала, из этой атмосферы непримиримой злобы и ненависти. Глянули по сторонам.
— Их нет.
— Больше мы их не увидим.
— И ты можешь жить. Нет, должна жить, Трудель! Любым опрометчивым поступком ты навлечешь опасность на других, на многих других — никогда не забывай об этом, Трудель!
— Верно, теперь я должна жить. — И быстро, решительно она добавила: — Прощай, Карл!
На миг она прижалась к его груди, легонько коснулась губами его губ. Он и опомниться не успел, а она уже поспешила через улицу и вскочила в подъехавший трамвай. Вагон тронулся.
Он хотел было броситься вдогонку. Но спохватился.
Мы ведь будем видеться на фабрике, думал он. И впереди целая жизнь. У меня есть время. Вдобавок я теперь знаю, она любит меня.
Глава 14Суббота. Тревога у Квангелей
В пятницу супруги Квангель тоже не разговаривали — три дня молчания, ни доброго утра, ни доброго дня друг другу не пожелали, за годы семейной жизни такого еще не бывало. При всей своей немногословности Отто Квангель обычно все же нет-нет да и ронял какую-нибудь фразу, насчет рабочих в цеху, или хоть насчет погоды, или что обед сегодня особенно вкусный. А тут ни словечка!