А спустя минуту вдали нарисовался Макс. Он мчался так, будто эти опасные монстры всей стаей гнались за ним. Резко тормознул рядом, вытер ладонью пот со лба.
– Садись на багажник, поехали!
– Да ты хоть скажи, что случилось? – взмолился Саня.
– Опёка случилась! – выдохнул Макс. – Только что ушли. Давай садись, некогда болтать. Мама там совсем никакая!
2.
Цветок эмоций у Елены Сергеевны был совсем плох – точно его долго-долго не поливали и держали в тёмной кладовке. По-прежнему желтела тревога, рыжим пламенем всплёскивался страх, синел стыд, зеленела щемящая любовь – но всё это как сквозь пыльное стекло. Тусклые тона, лёгкое подрагивание – точно цветок окутан завесой невидимости.
Сама она, если смотреть обычными глазами, кое-как держалась. Не плакала, не махала руками, не бредила. Даже налила Сане чаю и посоветовала не забывать о клюквенной пастиле. Спрашивала о планах на лето, о списках внеклассного чтения, о том, чем занимаются родители. Но видно было, что самой Елене Сергеевне до этого чая и этих Елешиных списков – как до луны. Или даже как до Плутона.
– Ну, вы тут пообщайтесь, а я пойду отдохну, – вытерпев из вежливости пару минут, сообщила она. – День что-то тяжёлый был.
Саня и не прикасаясь к белому шарику чувствовал, как скручивает её боль – и никаким пенталгином эту боль не снимешь. Да и волшебством – тоже.
Хотя он всё равно попробовал. В прошлый раз гладить мозги, может, и не стоило… но сейчас всё так плохо, что уж точно хуже не будет. Надо же хоть что-то делать! И, как тогда с Динамометром на турслёте, представил, что в голове у неё пылает пожар, но с низкого серого неба сыплется мелкий дождик, сбивает пламя, угли шипят, поднимается белый пар… или всё-таки дым?
Вбухал силы немерено, а помогло ли, понять не удалось. Пожар если и ослаб, то уж точно не погас, и спустя недолгое время разгорится снова. Да, вроде ей стало полегче – или она только притворилась? Цветок её эмоций почти не изменился – разве что ещё больше поблекла тревога, зато ярче вспыхнул стыд.
Когда Елена Сергеевна вышла из кухни, Саня сразу потянулся к пастиле. Не удовольствия же ради, а для скорейшего восстановления сил! И наткнулся на укоризненный Дашин взгляд: мол, как можно думать о сладостях, когда у нас такие беды творятся?
– Рассказывайте уж, – он отодвинул недопитую чашку.
– Пошли к нам в комнату, – распорядился Макс. – А то тут слышимость больно хорошая. Хотя, конечно, маме сейчас не до того…
На первый взгляд комната Снегирей выглядела так же, как и в прошлый раз. Те же плакаты на стенах, те же стеллажи с дисками, те же синие обои в серую клеточку. Но что-то всё-таки царапалось, что-то напрягало. Какое-то едва уловимое присутствие. А может, только его след… или запах.
– Они в семь часов пришли, – хмуро сообщила Даша, плюхнувшись на диван и обхватив коленки руками. – Три тётки из опеки, одна молодая, блондинка такая навороченная, крашеная, по ходу. Вроде главная. И две пожилые уже, у неё на подхвате. Короче, сказали, что поступила жалоба… будто мама нас лупит, сидит на наркотиках и вообще… что у нас тут всякая антисанитария, тараканы верхом на крысах скачут. Ну полный улёт!
– И что эти тётки? – Саня даже немножко успокоился. Неужели нормальные люди могут поверить в такой бред? Разумеется, сотрудницы опёки увидели, что здесь чисто, что не валяются водочные бутылки и шприцы, извинились и ушли. Разве может быть иначе?
– Ходили тут всюду, фоткали, в блокнотик записывали, – поделился Макс. – Холодильник весь обшарили, нашли какой-то сырок просроченный и обрадовались: типа вот она, смертельная опасность для детишек! Ещё дневники наши с Дашкой смотрели, про школу выспрашивали, какие учителя нравятся, какие не нравятся. Потом про маму – не наказывает ли ремнём, какими словами ругается, часто ли даёт ли подзатыльники, не бывает ли пьяной. И про бабушку – сильно ли болеет, много ли денег уходит ей на лекарства, нет ли у неё маразма…
– Потом вот к этому постеру придрались! – вмешалась Даша и указала на девушку в купальнике, сидящую верхом на оскалившемся белом медведе. – Типа безобразие, эротика, безнравственность! А сама, между прочим, в короткой юбке. Если б я в такой в гимназию пришла, меня бы Елеша с Антониной сожрали в две пасти!
– Какое вообще их собачье дело! – взвился Макс. – Пусть у себя дома что хотят вешают, цветочки там, лепесточки…
Снегири ещё долго описывали омерзительных тёток с их чудовищными придирками, а Сане вдруг вспомнилось, как тогда, на Петькином дне рождения они на два голоса распевали, сколь ужасна Жаба и каких пакостей от неё можно ждать. Может, и сейчас хитрят? Может, оклеветали чудесных людей? Во всяком случае, они на такое способны, и Саня вовсе не собирался верить им безоговорочно.
Впрочем, зачем верить, если можно проверить? Не такая уж и сложная волшебка, «запах лжи». И второе правило не нарушится, потому что не для себя же, а как раз для них, страдающих детишек… Так, прикасаемся к белому шарику, вспоминаем образ цели… ну и мерзостный же запах у вранья, точно у гнилой капусты… выжимаем аккуратно спусковой крючок волшебства, и…
И ничего. То есть никакой гнили не чувствуется. Не врали сейчас Снегири. Может, что-то преувеличили, что-то ляпнули для красного словца, но обмануть его вовсе не пытались.
– А потом? – спросил он. – Когда всё тут посмотрели, что сказали?
– Потом они с мамой в комнате общались долго, – Даша говорила так, будто из пистолета стреляла, и каждое слово – пуля. Причём не в мишень, а во вполне себе настоящего врага, вроде той накрашенной блондинки из опеки. – Мы пытались подслушать, но бесполезняк, дверь плотно закрыли. Потом они ушли, и даже до свиданья не сказали.
– Вот и хорошо, – заметил Саня. – Незачем с ними больше видеться. Я вообще не понимаю, что вы так испугались? Ничего же плохого не случилось, вас ни в какой детдом не увезли. Они пришли, увидели, что тут всё культурненько, ну и свалили.
Снегири одновременно вздохнули.
– Наивный! – и за себя, и за сестру просветил его Макс. – Думаешь, это так сразу делается? Они сейчас пришли, посмотрели, потом напишут отчёт, и кто знает, что в этом отчёте будет? Мы расслабимся, типа всё хорошо, всё кончилось, а они снова вломятся, только уже с полицией, и вот тогда нас заберут. Мама это сказала, как только за ними дверь закрыла. Что теперь надо готовиться к самому худшему.
– И у неё по новой началось обострение, – добавила Даша. – Знаешь, это сразу заметно. Глаза другие становятся, и дыхание, и движения такие… как бы сказать… механические, что ли. Как у роботов в мультиках.
– Сказала, что на этот раз тётя Галя нас реально уничтожит, что она ведьма, – с кривой ухмылочкой подтвердил Макс. – И что надо срочно отсюда уезжать, продавать дачу, продавать квартиру и валить куда угодно… хоть в область. И все симки в телефонах поменять.
– Странно, – удивился Саня, – мне показалось, она как-то более или менее нормально себя вела… я не так разбираюсь, конечно, но…
– Это она при тебе получше, – признала Даша. – Ты вообще хорошо на неё влияешь. Прямо как таблетка. В тот раз вот тоже, пришёл, посидел не больше часа, а её отпустило… и настроение поднялось, и насчёт дачи как бы забыла.
– Прямо как волшебство какое-то! – согласился с ней Макс.
Саня даже вздрогнул. А что, если это намёк? А что, если они всё знают – и про «Волнорез», и про «Ладонь», и про то, что Саня волшебник? Впрочем, бред! Ну откуда им это знать? Тем более, если б знали про него, тогда бы уж и про Лиску. Нет, чепуха. Просто шутка такая.
– Ты с друзьями своими крутыми поговорил? – строго напомнила Даша. – Насчёт нашей ведьмы?
Вот интересно, на что Даша надеется? Что крутые друзья, ушуисты-эфэсбэшники, пришьют старушку? Тюк топором, и нет проблемы? Или что её обвинят в шпионаже на американскую разведку и посадят в тюрьму?
– Ага, – помедлив, сказал он хмуро. – Обещали что-то попробовать. Но сказали, что если что и будет, то всё по закону. Давайте уж на неё данные – фамилия-имя-отчество, где живёт. Вы хоть это знаете?
Снегири знали. И даже написали ему на бумажке.
– Ладно, пойду я, – задумчиво сказал он, сам себе удивляясь. Ему и остаться хотелось, потому что здесь Даша… чёрные, распущенные волосы, большие глаза, загорелые плечи… сидеть бы вот так рядом, говорить о чём-нибудь повеселее спятившей мамы и злобной тёти Гади… и в то же время как-то тягостно тут было. Воздух муторный и кислый. То ли из-за комиссии этой опёчной, то ли от безумных мыслей Елены Сергеевны. А ведь волшебство сейчас отключено, спит белый шарик… почему же всё равно что-то такое ощущается?
Да и домой пора. При мысли о том, что его там ждёт, он поёжился. Удрать от гостей! Мама наверняка в шоке, а папа в ярости. Или наоборот. Но тем более стоило торопиться.
Дома, впрочем, грозы не случилось. Когда он осторожно проник в кухню, там уже никаких гостей не было, мама деловито мыла посуду, а папа сидел, откинувшись на спинку стула, насвистывал мелодию из битлов и рассеянно смотрел в пространство. На столе сиротливо стояла почти пустая бутылка коньяка, и Саня понял, что кое у кого вечер удался.
– Ну и что с тобой делать? – папины глаза сфокусировались на провинившемся сыне, а в голосе звучала вселенская печаль. – Сразу пороть, или сперва послушать очередные оправдалки?
– Это какой вопрос, философский или риторический? – осведомился Саня. Интуиция подсказывала ему: всё не так страшно, как он нарисовал себе, вприпрыжку мчась домой. Может, и вообще обойдётся нравоучениями.
– А в чём, по-твоему, разница? – пытливо спросил папа.
– На риторический вопрос можно не отвечать, а на философский отвечать нужно, но можно гнать всякую пургу, – Саня подумал, что если бы сейчас его слышала Супермышь, то не одобрила бы слово «пурга». Остальное бы ей понравилось.
– Отвечать всё-таки придётся, – обернулась к нему мама. – Твоё счастье, что Маша категорически потребовала тебя не ругать. Представляешь, взяла с нас слово! Ты определённо произвёл на неё впечатление. Так что там у тебя за война?