ости контрудар.
Однако я не нахожу оправданий убийству Эллиота. Тем более — убийству Ани. Бедной маленькой Ани, задушенной во сне лишь за то, что она увидела нечто нежелательное для Лиз.
Что бы Лиз ни думала про Еву и того безымянного инвестора, даже про Эллиота, — Ани подобного точно не заслуживала. Никак.
Убить ее способно только чудовище.
Пока я надеваю влажные толстые носки и шарю вокруг в поисках варежек, перед моими глазами стоит лицо Ани.
Лицо в россыпи красных точек, которые уличают Лиз во лжи.
Ведь, по утверждению Лиз, она не хотела смерти Ани — так вот, это неправда. Ани боролась. Боролась за каждый вдох так отчаянно, что у нее полопались кровеносные сосуды.
А Лиз прижимала подушку все крепче — и ждала, долго-долго.
Чтобы задушить человека, нужно хотеть его смерти. Очень хотеть.
Я думаю об Ани, когда широко раскрываю лыжный ботинок. Об Ани, когда сую внутрь ногу и скрежещу зубами от внезапной острой боли в лодыжке.
Дыхание становится прерывистым, я невольно поскуливаю и всхлипываю, хотя надо соблюдать тишину, — но вкручиваю ступню в ботинок. Кости протестующе скрипят, пластмассовая скорлупа ботинка сдавливает распухшую плоть. Я должна это сделать. Должна.
Ани. Ани. Ани.
Хрусть! — и нога проскальзывает на место. Я вся взмокла, над верхней губой выступили капли холодного пота, меня трясет… Зато нога в ботинке. И, о чудо, боль вполне терпимая, голенище ботинка жесткое, поэтому вес тела приходится скорее на голень. Я туго затягиваю клипсы и молю о том, чтобы такой фиксации сустава хватило для спуска в деревню. Если я сломала кость, то меня ждет долгая хромота, — но лучше хромота, чем смерть.
Быстро надеваю второй ботинок, застегиваю.
И слышу шум на лестнице.
Сердце замирает. Это Лиз, она возвращается в гостиную.
Меня парализует. Я одета и обута… Можно ли выбраться через задние двери? Они выходят в сторону бассейна, а значит, заблокированы лавиной.
Двери открываются внутрь. По крайней мере… Да нет, внутрь. Я прижимаю пальцы к вискам, вспоминаю. Куда же? Если наружу, мне конец. Все же я уверена, что внутрь. Другой вопрос — сумею ли я прокопать снег?
Взгляд перескакивает на узкое окно над лыжными шкафчиками. По форме оно похоже на прорезь почтового ящика, и, хотя длинна у «прорези» вполне приличная, высота составляет дюймов двенадцать, даже меньше, если учитывать раму и петли. Ладно, лучшего варианта, пожалуй, не придумать.
Вздрагивая от каждого шума, я забираюсь на деревянную лавку и, перегнувшись через шкафчики, открываю окно. Лицо обжигает ледяным воздухом. Отверстие не заблокировано, на стекло просто налипли хлопья снега, поэтому оно казалось заметенным. Под окном большой сугроб, почти до верха шкафчиков. Хорошо, он смягчит падение.
Сначала я проталкиваю лыжи, одну за другой; они с глухим звуком втыкаются в мягкий снег. Затем палки. Натягиваю чьи-то варежки, хватаю с вешалки первый попавшийся шлем. Он оказывается впору. Слава богу, времени выбирать нет. Я залезаю на шкафчики и растягиваюсь плашмя. С минуту они опасно покачиваются.
От волнения меня мутит. Из глубины шале доносится удивленный вскрик, затем:
— Эрин?.. Эрин, ты где?
Лиз обнаружила мое исчезновение.
Выставляю из окна ноги. Падать на больную лодыжку страшновато, только нырять головой в снег тоже не вариант. Да, на мне шлем, и все же при падении я могу сломать шею или, если сугроб глубокий, застрять в вертикальной позе и задохнуться. Ногами вперед безопаснее.
Отверстие тесное, но я прохожу. Один ботинок, повернутый набок, — сначала здоровая нога. Затем второй. От ощущения тяжести ботинка на повисшей в воздухе больной лодыжке я тяжело вздыхаю. Ничего, выдержу.
Двери в раздевалку открываются.
Сперва я ничего не вижу, поскольку Лиз держит фонарь — телефон Эллиота, наверное, — и светит мне в лицо. Тем не менее я различаю в дверном проеме фигуру и узнаю ее раньше, чем она рывком кидается ко мне — звериным, не человечьим.
Лиз хватает меня за руки, дергает и царапает, ногти соскальзывают с толстой гладкой ткани. Я проталкиваю в узкое отверстие пятую точку, сила тяжести делает свое дело, влечет меня наружу. Но вдруг — сильный рывок, и я застреваю.
Что произошло?! Лиз закрыла окно? Схватила мой шлем? И тут до меня доходит.
Черт! Шлем не пролезает.
Я вишу на шее и уже начинаю задыхаться, ремешок шлема впивается в горло, я извиваюсь, точно рыба на крючке. Руки в варежках шарят по шее, отчаянно пытаются ослабить натяжение ремня. Ноги неистово молотят по мягкому снегу, ищут опору, чтобы облегчить давление на горло.
Ступня что-то нащупывает, теряет, вновь находит, всего на секунду, — но я успеваю расстегнуть шлем.
Падаю, ловя ртом воздух и чувствуя рвотные позывы, в кучу рыхлого снега и какие-то острые штуки, в которых лишь через минуту-другую узнаю собственные лыжи с палками.
Медлить некогда.
Лиз яростно дергает застрявший шлем, хочет освободить отверстие и рвануть за мной. Я жду, что она будет орать мне вслед — ничего подобного, Лиз молчит, лишь тяжело, прерывисто дышит, и от ее молчания меня охватывает леденящий страх. Надо уходить, пока она не расчистила себе путь.
Мне удается встать — и тут же провалиться в сугроб. Используя лыжи вместо костылей, я с трудом выбираюсь на утрамбованный снег.
Там провожу быструю инвентаризацию. Варежки — есть. Лыжи — есть, обе. И палки.
Шарф — пропал. Наверное, слетел вместе со шлемом. Шапки, конечно, тоже нет. Я обычно не надеваю шапку, шлем достаточно теплый, но сейчас жалею об ее отсутствии. Холодный ветер ощутимо кусает щеки и лоб. Ничего не поделаешь. Возвращаться нельзя. Придется идти в Сент-Антуан так.
Еще у меня нет лавинного рюкзака.
Черт. Черт! В какую сторону?
Медленно, мучительно я тащусь вместе с лыжами за угол шале и обозреваю окрестности.
Длинная синяя трасса к Сент-Антуану — просто катастрофа, по-другому не опишешь. Я видела начало спуска, когда мы с Дэнни ковыляли назад к шале от разбитого фуникулера. Лавина усеяла всю трассу огромными валунами, опорами подъемника, бревнами… По ней не то что на лыжах — пешком не пройти. Лесная тропа к зеленой трассе, Ачум, тоже недоступна: этот лесок принял на себя весь удар лавины, и вырванные с корнем деревья теперь уничтожены, погребены под сотнями тонн снега.
Однако есть и другая дорога.
Называется Тайная долина — по крайней мере, так ее окрестили английские лыжники. По-моему, официального названия она не имеет, это не трасса, а просто негласный маршрут, по нему можно с горем пополам проехать только при определенных погодных условиях и только очень опытному лыжнику, не боящемуся трудностей. Кроме того, слово «трасса» совершенно неприменимо к данной дороге: оно вызывает в воображении ровную снежную гладь, по которой элегантно петляют и скользят лыжники. Тут же ничего похожего нет. Тайная долина — это вытянутое ущелье между двух отвесных скал, дно глубокой горной расселины. Оно выстлано острыми валунами, и, чтобы их покрыть, нужно много снега. К тому же ущелье до того узкое, что два лыжника рядом по нему не пройдут. Местами можно вытянуть руки в стороны — и коснуться пальцами скал.
Если я сумею туда попасть… Ущелье наверняка проходимо — для валунов снега хватает, а лавина прошла стороной.
Передо мной полоса препятствий, сплошное петляние между валунами и бревнами, труднопреодолимое даже днем, что уж говорить о катании при лунном свете. Еще там часто бывают мини-лавины: снег собирается на верху скал и ни с того ни с сего обрушивается на незадачливых лыжников, погребая их под собой.
Впрочем, хуже всего другое: из Тайной долины некуда деться. Стены ущелья растут все выше и выше, и попавшего в беду лыжника невозможно оттуда эвакуировать даже вертолетом. Остается лишь идти вперед, пока расселина не выплюнет тебя в лесок над деревней.
Мой единственный шанс. Лиз вряд ли знает об этом ущелье. Вход в него должен кто-то показать, самому не найти.
Мой самый страшный кошмар.
Выбора нет.
Переставляя лыжи на манер костылей, я начинаю путь к вершине перевала.
Лиз
Снуп ID: ANON101
Слушает: не в сети
Снупписчики: 1
Эрин нет.
Я замечаю не сразу. Возвращаюсь в полной уверенности застать Эрин в гостиной. Боковым зрением вдруг улавливаю что-то странное. Гостиная выглядит не так, как до моего ухода. Обернувшись, вижу, что именно изменилось: диван пуст.
В первый миг я просто смотрю на него, от удивления даже тревоги не испытываю. Эрин очнулась? Пошла в туалет?
— Эрин! — громко зову я.
Перемещаюсь в вестибюль. Осматриваюсь во мраке, подсвечивая фонариком лестницу, кухню.
— Эрин, ты где?
Она не могла уйти далеко. От такого количества таблеток любой спал бы неделю!
Лишь вновь оказавшись в гостиной, я обнаруживаю на диване большое темное пятно. Щупаю его, подношу пальцы к носу. Пахнет чаем. Вот тогда-то до меня и доходит. Эрин ничего не пила…
Я не часто ругаюсь, а тут не выдерживаю. Обманула!
Бегу. Сперва к входным дверям в вестибюль, но снег за ними лежит нетронутым. Этим путем Эрин шале не покидала.
Затем в кухню — Эрин нет.
Мчусь на второй этаж проверять номера, как вдруг на середине лестницы слышу звук. Очень слабый, будто что-то упало на снег. Звук доносится снаружи, с другой стороны здания, от лыжного входа.
Опять в вестибюль. Открываю дверь на заднюю половину шале, в раздевалку. Несколько секунд глаза привыкают к темноте, затем я различаю что-то — кого-то? — в дальнем конце помещения. Эрин! Залезла на шкафчики и уже почти выбралась из окна.
Метнувшись через раздевалку, карабкаюсь на деревянную скамью под окном. В колене вспыхивает боль. Хватаю шлем Эрин, который вот-вот скроется в окне.
Тут я понимаю, почему она еще здесь. Шлем не проходит в отверстие. Эрин застряла. Она висит на шлеме, страшно хрипит, молотит ногами в попытке нащупать опору и высвободиться.