Третий из их подручных, Максим Телегин, бросился на меня, но миндальничать с ним я и не собирался — ему уже сегодня прилетело по горлу. Он всё ещё хрипящим голосом выкрикнул что-то в мою сторону и попытался броситься в атаку, но получил в то же самое место — осел на задницу, держась за горло и сипя ругательствами.
В этот момент на улицу из центрального входа гимназии стали высыпать ученики и преподаватели. По сути, потасовка закончилась, но теперь, похоже, нас ждало серьёзное разбирательство — слишком много свидетелей, и на этот раз всё точно не ограничится кабинетом Свистунова.
Как и предполагал, закончиться всё простым порицанием не могло. Родители аристократов дотянули дело до суда. Нас пытались всеми силами отчислить из гимназии, но несколько преподавателей встало на нашу сторону — написали отличные характеристики, подтвердили многочисленные провокации со стороны Поярского и Проскурина в нашу сторону, а также о их регулярных нарушениях дисциплины за годы обучения в гимназии. В итоге нам влепили штраф по 380 рублей на каждого брата — для большинства простых людей этого времени это бешеные, неподъёмные деньги. Защитники аристократов явно рассчитывали, что мы не сможем оплатить и влипнем по полной. Но увы и ах, мы могли себе сейчас позволить и большие финансовые издержки, и план этих недочеловеков не сработал на полную.
На суде был Кузьмич, наш официальный опекун. Все шишки сыпались на его голову, но он, прекрасно понимая суть конфликта и наш характер, только радовался тому, что эти двое идиотов вообще остались в живых после стычки с нами. Павел Алексеевич Свистунов вцепился в нашу защиту мертвой хваткой — насколько я понял, он сильно рисковал своим местом в гимназии, ведь связи у родителей Проскурина с Поярским были на самом верху. Но, несмотря на всё это, история на какое-то время затихла. Мы вернулись к учёбе, а аристократы, пропустив пару недель вне стен заведения, будто перестали замечать нас вообще. Мы для них стали пустым местом.
Я решил не торопиться с ответкой этим ублюдкам. После такого громкого разбирательства привлекать лишнее внимание со стороны их родителей, а значит, и правоохранительной системы, не стоило. Придёт время — и уроды получат по заслугам.
Мы сидели на веранде нашей бани, распаренные берёзовым веником, который Кузьмич заботливо хранил в отдельном проветриваемом сарае. Любовались тёплыми лучами майского солнца — сегодня выдался необычно погожий денёк, каких в Петербурге весной не так уж и много. Наконец-то закончился этот утомительный учебный год. Наступил 1893-й, и мы, пройдя всю образовательную программу в гимназии, подошли к логическому завершению первой ступени образования.
Но, как водится, проблемы пришли оттуда, откуда не ждали. По словам Павла Алексеевича Свистунова, допустить нас к выпускным испытаниям было бы крайне сложно, даже с его связями. Для допуска к испытаниям зрелости ученик должен был быть не моложе 18 лет, получить свидетельство о благонадёжности от полиции, оплатить экзаменационный сбор, лично обратиться к директору с заявлением, предоставить автобиографию и документы об окончании всех классов. После этого проводилась целая процедура допуска, включавшая нравственную оценку зрелости, интеллектуальный уровень, поведение и успеваемость.
Поэтому нас, по сути, девятилетних пацанов, просто не могли допустить к этим испытаниям — возрастной ценз не пройден, социальной зрелости нет, да и нужных бумаг мы получить не могли. У Свистунова были надежды до тех пор, пока не случился тот самый конфликт с аристократами. Они, узнав о наших планах получить заветный документ в 9 лет, задействовали все связи, чтобы обломать нам этот путь.
Да и хрен с ним, подумал я. Есть у нас эта бумажка или нет — что по большому счёту изменится? Сейчас нам девять лет, на дворе май 1893 года. Ну придём мы в эту гимназию, когда стукнет восемнадцать, в 1902-м. Что, принципиально что-то изменится? Да ничего. Не будем мы девять лет торчать в университетах и академиях — высшее образование просто немного отложится. Никто нам не мешает заниматься самообразованием и реализовывать все наши планы, которых в голове у взрослого мужика хватает с избытком. Какая-никакая верная команда у нас уже есть. А формальное получение бумажки… да плевать, пошли они к чёрту с этими бумажками!
С Иосифом Джугашвили ситуация была другая. За год он успел сдать испытания сразу за четыре года обучения, и с осени 1893-го на общих основаниях начнёт учиться в нашей 11-й мужской гимназии на Выборгской улице, уже без нас. За это время он сильно окреп, так как включался во все наши тренировки, когда мог — отрываться от учёбы становилось всё труднее. Даже после успешной сдачи экзаменов он не прекращал заниматься, его трудолюбие и жажда знаний удивляли меня. Надеюсь, что те изменения, которые мы пытались вложить в его голову, обернутся на благо.
В любом случае, дальше вмешиваться в его судьбу и тащить его в политику сейчас не вижу никакого смысла. Пусть растёт, развивается, крепнет, набирается опыта.
Главным результатом нашего прогрессорства в этом году можно было назвать ПР-92. Через Андрея Михайловича Томских мы оформили привилегию на наш ТТ, который теперь носил имя пистолета Расторгуева модель 1892 года — коротко ПР-92. Оформлять решили на Олега, поскольку у него было инженерное образование, подходящий возраст и полное доверие с нашей стороны. Он крепко сдружился с нами, а на лето намечалась их свадьба с Алёнкой. Маленький Ванюшка звал его папой, а Алёнку мамой — и они уже привыкли, и относились к нему как к собственному сыну.
После оформления мы с Гудковым запустили мелкосерийное производство пистолетов ПР-92, и они постепенно начали покорять рынок — технологическое превосходство перед аналогами того времени было очевидным. Все узлы через Томских были запатентованы отдельно, документы зарегистрировали в США, Франции и Великобритании. После этого к нам потянулись тонкой струйкой оружейные дельцы из Европы, с просьбой продать лицензию на производство. А вот наше ГАУ пока даже не почесалось, хотя всё больше офицеров делало заказы на ПР-92 через партнёрские оружейные лавки, куда мы поставляли небольшие партии товара — спрос рос с каждым месяцем. Думаю, скоро можно будет задуматься об автоматической винтовке, но здесь есть нюансы: появление такого оружия раньше времени способно сильно повлиять на будущие военные конфликты, поэтому всё надо тщательно просчитать. Мы не хотели форсировать прогресс исключительно в военном направлении.
Что касается автомобилей, наши мастерские стали лучшими по ремонту немногочисленного автотранспорта столицы, и очередь к нам стояла изрядная. За это время стало ясно: запустить что-то сложное технически можно, но проблема — в кадрах, и есть шанс сесть в лужу. Людей надо учить и учить, чтобы набрались опыта. Поэтому мы с братьями решили начать с малого. Я вспомнил из детства простой мопед «Рига-7» с четырёхтактным двигателем Д6 и педальным приводом — по сути, велосипед с моторчиком, способный разгоняться до 40–50 км/ч. Именно такую конструкцию мы запустили в производство, запатентовав отдельные узлы двигателя и новшества, которых в то время не было.
Удалось, вложив кучу сил, сделать надувные шины и покрышки, пусть и по космической цене, но аппарат получился отличный. На пробных моделях мы с братьями и Сосо как угорелые обкатывали новинку, ставя на уши окрестности Шувалова. После таких вылазок народ сразу разнюхал, где можно купить такой диковинный аппарат — заказы пошли всё чаще и всё большим потоком. Патенты опять же оформили на Олега Расторгуева, а изобретение назвали «моторный велосипед Нева-1». Сейчас управляющий Гудков вместе с Олегом отлаживает технологию производства, а мы подсказали схему конвейерной сборки — так проще учить даже неквалифицированных рабочих, закрепляя за каждым простую операцию, отвечая за качество своего участка рублём, ну и получая премию за отсутствие брака.
Все остальные события, происходившие в России, шли примерно так же, как и в известной мне истории. В этом году наконец-то утвердили строительство Среднесибирской железной дороги до Красноярска, и вроде как вот-вот должны начать возводить мост через Обь — именно там начнётся развитие будущего Новосибирска. Германия, как и прежде, инициировала таможенную конфронтацию с Россией, что закономерно подтолкнуло к сближению с Францией. Чем это обернулось для империи, какими кредитами всё закончилось и какими последствиями для страны привело в конечном счете — мне отлично известно. Если не ошибаюсь, именно из-за трудностей с платежами по кредитам экспедиционный корпус, отправленный во время Первой мировой во Францию, и был послан на помощь союзникам. А после революции этих людей просто списали, и в лучшем случае боевым офицерам удавалось зарабатывать на пропитание работая таксистами на улицах Парижа.
Отличные новости в апреле пришли и от Томских — дело с реализацией партии фарфора XVII века сложилось на редкость успешно. На аукционах в Питере и Европе удалось продать почти треть всего, что имелось: из двенадцати сундуков осталось восемь полных, а сумма, которую мы получили на руки, оказалась просто фантастической — 380 тысяч рублей серебром уже после вычета комиссии Томских. Надо сказать, комиссия у него была по местным меркам астрономической, и он теперь стал весьма состоятельным человеком: прикупил дом в Шувалово, практически в пяти-десяти минутах неспешной ходьбы от нас, и теперь мы часто ходим друг к другу в гости.
Дальнейшую реализацию фарфора мы решили на год-два пока притормозить — не хотелось будоражить умы знатоков и перекупщиков, понимающих в этом деле. Денег на все наши планы теперь хватит с головой, а антиквариат, пролежавший десятилетиями в укромном месте, ещё столько же спокойно может лежать дальше.
Мы сидели расслабленные, распаренные. За пару заходов Артём Фёдорович, который теперь отвечал за столь любимое нами занятие, притащивший отличных пихтовых веников, прошелся по телу с головы до пят. С Кузьмичом у них по поводу правильной заготовки и использования веников часто случались жаркие споры. На этот раз он пропарил нас так, что каждая косточка пела. Вылетев из парилки, мы снова уселись за самовар, но я предпочёл выпить холодного кваса — по старому рецепту Прасковьи его теперь мастерски готовила Алёнка. Мы поглощали этот квас в промышленных масштабах.