Совсем не больно
Майра на заднем сиденье выпрямила спину и оправила юбку, оттолкнув руку Джека.
— Ладно, детка, — шепнул он с улыбкой, — не нервничай.
— Сам не нервничай, Джек, — буркнула она. — Я серьезно, перестань.
Он перестал ее трогать, но руку, приобнявшую плечи, так и не убрал. Майра сделала вид, что не обращает внимания, и стала смотреть в окно. Дело было ранним вечером в воскресенье, в конце декабря, и улицы Лонг-Айленда казались убогими; обочины были завалены грязными комьями слежавшегося снега; из витрин закрытых винных магазинов выглядывали картонные Санта-Клаусы.
— Мне все же неловко, что вы меня везете, в такую даль-то, — сказала Майра сидевшему за рулем Марти — просто из вежливости.
— Не бери в голову, — буркнул Марти. А потом посигналил и прикрикнул на медленно едущий впереди пикап: — Сукин сын, убирайся с дороги!
Майру это раздражало: почему Марти вечно всем недоволен? Но Ирена, его жена, обернувшись на переднем сиденье, улыбнулась.
— Марти только рад, — заверила она Майру. — Все-таки воскресенье. Лучше уж выбраться хоть куда-то, чем валяться дома на диване.
— Спасибо, — сказала Майра, — я очень вам благодарна.
По правде говоря, она бы с большим удовольствием поехала на автобусе — одна, как обычно. За эти четыре года, что Майра приезжала сюда по воскресеньям, чтобы повидаться с мужем, она привыкла к долгой дороге. К тому же ей нравилось заходить на обратном пути в маленькое кафе в Хэмпстеде, где она пересаживалась на другой автобус, и выпивать чашечку кофе с пирожным. Но сегодня они с Джеком ужинали у Ирены и Марти и засиделись допоздна, так что Марти просто не мог не предложить подвезти ее до больницы, а она не могла отказаться. И конечно, Ирена должна была непременно составить им компанию, и Джек тоже, и все трое держались так, будто делают Майре большое одолжение. А ей приходилось быть вежливой.
— Конечно, я очень вам благодарна, — громко сказала Майра. — Вам пришлось везти меня в такую даль, вместо того чтобы… Джек, перестань!
Джек снова проговорил:
— Ч-ш-ш-ш, детка, не нервничай. — Но Майра сбросила со своих плеч его руку и отодвинулась подальше.
Наблюдавшая эту сцену Ирена слегка высунула язык и захихикала, и Майра почувствовала, как лицо ее заливается краской. Стыдиться ей было нечего, разумеется, ведь и Ирена, и Марти прекрасно все знали про Джека, как и большинство ее друзей. Никто ее ни в чем не винил (ведь, в конце концов, она почти все равно что вдова), просто Джек мог бы вести себя по-человечески. Разве трудно было хотя бы руки не распускать?
— Ну наконец-то, — выдохнул Марти. — Хоть немного времени наверстаем.
Пикап свернул в сторону, автомобиль Марти стал набирать скорость, оставляя позади трамвайные линии и магазины, между тем как улица постепенно перешла в шоссе, а шоссе — в автостраду.
— Ребята, вы не против, если я радио включу? — спросила Ирена.
Она со щелчком повернула ручку, и незнакомый голос тут же попросил всех с удовольствием смотреть телевизор прямо у себя дома и прямо сейчас, сегодня же вечером. Ирена щелкнула другой ручкой — и другой голос произнес: «И знай, в магазине Кроуфорда для покупок не надо повода!»
— Выключи ты этого козла, — потребовал Марти и, вновь посигналив, перестроился на скоростную полосу.
Когда машина въехала на больничную территорию, Ирена обернулась с переднего места и сказала:
— Должна сказать, здесь красиво. Правда-правда, вы разве так не считаете? Ой, смотрите, у них елка стоит, да еще с огнями! Есть все, что нужно.
— Ну что, — спросил Марти, — куда теперь?
— Прямо, — ответила Майра. — До того большого круга, где стоит елка. Потом нужно повернуть направо, обогнуть административный корпус — и дальше до конца улицы.
Марти повернул там, где надо, и, когда они подъезжали к длинному, низкому туберкулезному корпусу, Майра сказала:
— Вон там, Марти, — да, прямо здесь и останови.
Он подъехал к обочине и остановился. Она собрала в охапку журналы, которые привезла для мужа, и ступила на тонкий слой серого снега.
Ирена обхватила плечи руками и в такой позе огляделась по сторонам:
— Ой-ой, холодина какая, да? Дорогая, скажи, во сколько ты освободишься? Часам к восьми, да?
— Да, к восьми, — подтвердила Майра. — Но послушайте, почему бы вам не поехать домой? Я с таким же успехом могу сесть в автобус, я всегда так езжу.
— Я что, по-твоему, ненормальная, что ли? — возмутилась Ирена. — Ты думаешь, я готова всю дорогу домой слушать, как Джек там сзади выпендривается? — Она засмеялась и подмигнула. — Хватит мне того, что, пока ты будешь внутри, придется его развлекать, а ты еще хочешь, чтобы я с ним домой ехала. Лучше уж мы тут покрутимся, может, выпьем чего-нибудь понемногу, ну а потом, ровно к восьми, мы за тобой вернемся.
— Ну ладно, хорошо, только я бы лучше…
— Вот прямо здесь, — объявила Ирена. — Увидимся прямо здесь, перед главным входом, ровно в восемь. Ну давай, поспеши, и закрой поскорее дверцу, а то мы тут насмерть замерзнем.
Майра с улыбкой захлопнула дверцу. Джек на нее дулся: не удостоил ее взглядом, не улыбнулся в ответ, не помахал рукой. Машина тихонько отъехала. Майра прошла по дорожке и поднялась по ступеням туберкулезного корпуса.
В тесном фойе пахло паровым отоплением и мокрой обувью. Майра поспешно прошла через фойе, мимо двери с надписью «Сестринская. Чистая зона», прямиком в просторную, шумную центральную палату. В палате было тридцать шесть коек, разделенных на две равные группы широким проходом и на более мелкие открытые квадратные ячейки — перегородками высотой до плеча; в каждой такой ячейке помещалось по шесть коек. Все постельное белье и пижамы были желтого цвета, чтобы в больничной прачечной их можно было отличить от белья из других отделений — незараженного. В сочетании с бледной зеленью стен это давало болезненную цветовую гамму, к которой Майра никак не могла привыкнуть. Да еще этот ужасный звуковой фон: у каждого пациента был радиоприемник, и казалось, что все они одновременно слушают разные станции. Возле некоторых кроватей кучками толпились посетители, один из новеньких лежал, нежно обнявшись с женой, но остальные мужчины казались одинокими, они читали или слушали радио.
Муж Майры заметил ее, только когда она вплотную подошла к его постели. Он сидел на кровати, закинув одну ногу на другую, и, нахмурившись, глядел на то, что лежало у него на колене.
— Привет, Гарри, — поздоровалась Майра.
Он поднял глаза:
— О, привет, дорогая. Прости, не заметил тебя.
Она наклонилась и торопливо чмокнула его в щеку. Бывало, что они целовались и в губы, хотя было нельзя.
Гарри взглянул на часы:
— Поздновато ты сегодня. Автобус опоздал?
— Я приехала не на автобусе, — ответила Майра, снимая пальто. — Меня подвезли. Помнишь Ирену, мы работаем вместе? Они с мужем привезли меня на своей машине.
— Очень мило с их стороны. Что же ты их не привела?
— Они торопились, у них там еще какие-то дела. Но оба передавали тебе большой привет. Смотри, что я тебе привезла.
— О, спасибо, отлично! — Он взял журналы и разложил их на кровати: «Лайф», «Кольерс» и «Попьюлар сайнс». — Отлично, милая! Посиди со мной немного.
Майра повесила пальто на спинку стула, стоявшего возле кровати, и присела на него.
— Здравствуйте, мистер Чанс, — поздоровалась она с высоченным негром, который лежал на соседней койке.
Тот заулыбался и закивал:
— Как поживаете, миссис Уилсон?
— Хорошо, спасибо. А вы?
— Да что толку жаловаться, — ответил мистер Чанс.
Перегнувшись через спинку мужниной кровати, Майра заглянула к Реду О’Мере; он лежал и слушал радио.
— Здравствуй, Ред!
— О, миссис Уилсон! Здравствуйте. Не заметил, как вы пришли.
— А к тебе сегодня жена тоже придет?
— Она теперь приходит по субботам. Вчера вечером была.
— Понятно, — сказала Майра. — Передавай ей привет.
— Обязательно, миссис Уилсон.
Потом она улыбнулась пожилому мужчине, который лежал у противоположной перегородки; его имя она никак не могла запомнить. К нему никто никогда не приходил. Мужчина как-то застенчиво улыбнулся в ответ. Майра устроилась поудобнее на низеньком стальном стуле и открыла сумочку, чтобы достать сигареты.
— Гарри, а что это у тебя на коленях? — Там лежало кольцо из светлого дерева, около фута в диаметре. По его краю были вставлены деревянные же гвоздики, а на них намотано изрядное количество голубой пряжи.
— Это? — переспросил Гарри, приподняв с колен странное устройство. — Это называется ручная вязальная машинка. Мне выдали для трудотерапии.
— Машинка?
— Ну да. Вот смотри. Берешь этот маленький крючок и как бы поддеваешь нить и накидываешь на каждый гвоздик, вот так. И продолжаешь в том же духе по кругу снова и снова, пока не получится шарф или шапка или еще что-нибудь.
— Ого, — подивилась Майра. — Мы что-то такое в детстве делали, только мы брали обычную катушку и втыкали в нее гвоздики. Просто оборачивали нитку вокруг гвоздиков и протягивали через катушку, получалось что-то вроде вязаной веревки.
— Правда? — проговорил Гарри. — Простую катушку, говоришь? Вот ты напомнила, и теперь я сообразил, что сестра, кажется, тоже что-то такое делала. С катушкой. Да, принцип тот же, только в большем масштабе.
— Что же ты вяжешь?
— Даже не знаю, так, дурачусь от нечего делать. Думал шапку связать или еще что-нибудь. Там видно будет. — Он внимательно осмотрел результаты своего труда, повертев перед глазами вязальную машинку, потом потянулся к прикроватной тумбе и положил работу на нее. — Хоть какое-то занятие.
Майра открыла пачку, и он взял сигарету. Когда он потянулся за спичкой, ворот желтой пижамы слегка разошелся, и Майра увидела его грудь — невероятно худую, частично запавшую с одного боку, где не было ребер. Она разглядела край отвратительного на вид свежего шрама от последней операции.