— Сколько бы ни было, это тебя не касается! — пробурчал он, и остальные, исподтишка ухмыляясь, опустили глаза в свои тарелки.
Фэллон глядел на них с вызовом, дожидаясь язвительной реплики, но ее не последовало. Какое-то время они ели и пили пиво в молчании, а потом завели разговор на другую тему.
За всю вторую половину рабочего дня Фэллон ни разу не улыбнулся. Он оставался мрачным и позднее, когда встретился с женой у ближайшего супермаркета для закупки продуктов на уик-энд. Она выглядела очень уставшей — что бывало всегда накануне обострения синусовых болей, — а Джон, медленно катя за ней по магазину проволочную тележку, то и дело поворачивал голову, провожая взглядом виляющие бедра и пышные бюсты других молодых женщин.
— Ой! — воскликнула она вдруг и, уронив коробку с крекерами, наклонилась, чтобы потереть ушибленную ногу. — Гляди, куда ты толкаешь эту штуку! Лучше уж я сама ее покачу.
— Не надо было так резко тормозить, — сказал он. — Я не ожидал, что ты вдруг остановишься.
В дальнейшем, дабы избежать повторного столкновения с супругой, он был вынужден сосредоточить внимание на ее узкой спине и тонких, как палки, ногах. Ходила она всегда с легким наклоном вперед; при этом выпяченные ягодицы, казалось, следовали за ней этаким отдельным и малосимпатичным дополнением. Несколько лет назад врач объяснил бесплодие Роуз деформацией шейки матки и порекомендовал ей специальные упражнения, с помощью которых можно было исправить этот дефект. Она взялась за упражнения без особого энтузиазма, в дальнейшем выполняла их все реже и наконец забросила совсем. И сейчас Фэллон уже не мог вспомнить, была ли эта странная поза причиной или следствием ее внутреннего состояния, но одно он знал точно: как и в случае с головными болями, ее осанка неуклонно изменялась к худшему за время их совместной жизни. Он мог поклясться, что в пору их знакомства Роуз при ходьбе держалась вполне прямо.
— Какие хлопья взять, рисовые или кукурузные? — спросила она.
— Рисовые.
— Но мы питались рисовыми всю прошлую неделю. Тебе они еще не приелись?
— О’кей, тогда бери другие.
— Что ты там бормочешь? Я не слышу.
— Бери кукурузные, я говорю!
По пути домой с покупками в обеих руках он сопел и кряхтел больше обычного.
— Да что с тобой такое? — спросил жена, когда он в очередной раз остановился, чтобы поудобнее перехватить ручки сумок.
— Что-то я совсем расклеился. Надо будет сходить на спортплощадку, поразмяться с мячом.
— Ну да, конечно, — сказала она. — Ты в который раз уже собираешься, но вместо этого только лежишь на диване с газетой.
Сразу по прибытии домой Роуз приняла ванну и, как обычно после купания, села ужинать в самом затрапезном виде: мешковатый халат на тощем теле, влажные волосы слиплись прядями, кожа сухая и пористая, фальшивая «молочная улыбка» застыла в уголках не подкрашенного и неулыбчивого рта.
— Куда это ты собрался? — спросила она, когда Фэллон отодвинул свою тарелку и встал из-за стола. — Что еще за фокусы, Джон? Сам вечно требуешь покупать молоко, а когда я его покупаю, оставляешь полный стакан на столе. Вернись сейчас же и выпей молоко.
Он вернулся, залпом осушил стакан, и в результате его едва не стошнило.
Покончив со своим ужином, Роуз основательно занялась подготовкой к вечернему походу в кинотеатр. Джон давно уже перемыл и вытер посуду, а она все стояла за гладильной доской, доводя до кондиции выбранные для этой цели блузку и юбку. Дожидаясь ее, он опустился в кресло.
— Если будешь так возиться, мы опоздаем на сеанс, — сказал он.
— Не мели чушь, до начала еще целый час. Не пойму, что на тебя сегодня нашло?
Она уже надела туфли на шпильках, и сейчас это выглядело нелепо в сочетании с длинным, до лодыжек, домашним халатом, особенно когда ей пришлось нагибаться, чтобы выдернуть из розетки вилку от утюга.
— Почему ты перестала делать упражнения? — спросил Фэллон.
— Какие упражнения? О чем ты?
— Сама знаешь, — сказал он. — Ты отлично знаешь какие. Для выправления твоей деформы.
— Деформации, — поправила она. — Ты всякий раз говоришь «деформа» вместо «деформация».
— Да какая, к черту, разница? Почему ты не делаешь эти упражнения?
— Ах, оставь это, Джон, — сказала она, складывая гладильную доску. — С чего ты вдруг поднял эту тему именно сейчас?
— Так что ты намерена делать? До конца жизни ходить с этой проклятой деформой или как?
— Во всяком случае, — сказала она, — я уж точно не хочу забеременеть, если ты намекаешь на это. Скажи-ка, на что мы будем жить, если я оставлю свою работу, чтобы сидеть с ребенком?
Он поднялся и начал кругами ходить по гостиной, свирепо поглядывая на абажуры, на акварельные натюрморты с цветами и на фарфоровую фигурку дремлющего сидя мексиканца, за спиной которого распустил цветы уже, казалось бы, засохший кактус. Затем он переместился в спальню, где было приготовлено для вечера нижнее белье Роуз, и на ходу подцепил белый лифчик со вставками из пористой резины, без которых ее грудь под платьем выглядела бы плоской, как у мальчишки. А когда она вошла следом, Джон повернулся и взмахнул лифчиком перед ее оторопевшим лицом.
— Зачем ты надеваешь эту хрень? — спросил он.
Она вырвала лифчик из его руки и попятилась к дверному косяку, оглядывая Джона с ног до головы.
— Знаешь что, — сказала она, — с меня уже довольно. Ты начнешь когда-нибудь вести себя прилично или нет? Мы идем сегодня в кино или нет?
Произнося эти слова, она имела столь жалкий вид, что Фэллон просто не смог этого вынести. Он схватил свой пиджак и протиснулся в дверной проем мимо нее.
— Делай что хочешь, — бросил он через плечо, — а я пойду прогуляюсь.
И громко хлопнул дверью квартиры.
Мышцы начали расслабляться, а дыхание успокаиваться лишь после того, как Фэллон достиг бульвара Куинс. Он не стал заходить в гриль-бар «Остров» — до трансляции бокса было еще далеко, да и в таких расстроенных чувствах он все равно не получил бы удовольствия. Вместо этого он спустился в подземку и, пройдя турникет, сел в поезд до Манхэттена.
Выбравшись из метро, он двинулся в сторону Таймс-сквер, но на Третьей авеню его одолела жажда, так что пришлось завернуть в первый попавшийся бар — унылое, провонявшее мочой заведение с отделанными тисненой жестью стенами, — где он пропустил пару виски с кружкой пива вдогонку. У стойки справа от него пожилая женщина напевала «Peg o’ My Heart»[12], дирижируя горящей сигаретой, а слева мужчина средних лет говорил кому-то:
— Моя точка зрения такова: вы можете оспаривать методы Маккарти[13], но черта с два вы сможете оспорить его принципы. Разве я не прав?
Фэллон покинул это место и перебрался в другое, ближе к Лексингтон-авеню, с отделкой из кожи и хрома, где лица всех посетителей имели зеленовато-голубой оттенок из-за соответствующего освещения. Здесь его соседями у стойки оказались два молодых солдата с дивизионными шевронами на рукавах, голубыми аксельбантами пехотинцев и по-уставному засунутыми под погоны пилотками. Никаких наградных ленточек — это были вчерашние мальчишки, хотя и не зеленые новобранцы, судя по выправке, по хорошо сидящим на них коротким «эйзенхауэровским» курткам и по уже разношенным, но до блеска начищенным армейским ботинкам. В какой-то момент оба, как по команде, повернули головы и посмотрели в одном направлении. Фэллон последовал их примеру и увидел девушку в плотно облегающей юбке, отделившуюся от своей компании за одним из столиков в затененном углу. Она продефилировала мимо них, пробормотав извинение, а три пары глаз продолжали следить за покачивающимися бедрами и ягодицами, пока она не исчезла за дверью женского туалета.
— Вот это я понимаю! — сказал один из солдат, пониже ростом, и его ухмылка частично была адресована Фэллону, который ухмыльнулся в ответ.
— Надо ввести закон, запрещающий им этак расхаживать, — заметил высокий солдат. — Это морально разлагает нашу армию.
Оба имели акцент и внешность крестьянских парней со Среднего Запада — светловолосых, с вечно прищуренными глазами, — каковыми знал их Фэллон по своему старому взводу.
— Вы из какой части, ребята? — спросил он. — Вроде бы знакомые шевроны.
Солдаты назвали ему свою часть.
— Ах, да, теперь припоминаю. Они были в составе Седьмой армии, верно? Я о сорок четвертом и сорок пятом годах.
— Точно сказать не могу, сэр, — ответил коротышка. — Это было задолго до нас.
— Давай-ка без всяких там «сэров», — дружески потребовал Фэллон. — Я не имел офицерского звания. Дослужился только до рядового первого класса, хотя в Германии пару недель исполнял обязанности сержанта. Я был би-эй-ар-меном.
Коротышка окинул его взглядом.
— Оно и понятно, — сказал он. — Габариты у вас подходящие. Старина «би-эй-ар» — это ноша не для слабаков.
— Тут ты прав, — согласился Фэллон. — Таскать эту винтовку нелегко, но зато в бою, скажу я вам, с ней одно удовольствие. Что вы пьете, парни? Кстати, меня зовут Джонни Фэллон.
Солдаты пожали ему руку и представились, а когда из туалета показалась та самая девица, все трое вновь повернули головы и проследили за ее возвращением к своему столику. На сей раз их внимание было сконцентрировано на ее пышном, колышущемся при ходьбе бюсте.
— Очуметь! — выдохнул коротышка. — Ничего себе буфера!
— Может, они не настоящие, — сказал его приятель.
— Они настоящие, сынок, — заверил его Фэллон, подмигивая с видом умудренного жизнью человека, и развернулся к своему пиву. — Самые натуральные. Уж я-то смогу разглядеть фальшивые сиськи за милю.
Они еще несколько раз заказывали выпивку, беседуя об армии, а потом высокий солдат спросил у Фэллона, далеко ли от этого места до дансинга «Сентрал-Плаза», где, как он слышал, по пятницам выступают джаз-банды. А вскоре они втроем уже катили по Второй авеню на такси, за которое заплатил Фэллон. Еще чуть погодя, когда они дожидались лифта в холле «Сентрал-Плаза», Фэллон украдкой снял обручальное кольцо и спрятал его в кармашек для часов.