— А вот и он сам! — сообщил голос рядом. — Это идет он, Митчелл.
И Фэллон его увидел: высокий и худой, в дешевом двубортном костюме, который был ему великоват, и с портфелем в руке, он вышел из дверей в сопровождении двух невзрачных очкастых женщин. Да, это было то самое надменное лицо с газетных фото, и сейчас оно слегка поворачивалось в разные стороны, а спокойно-презрительная улыбка как бы говорила: «Глупцы. Все вы жалкие глупцы».
— Смерть ублюдку!
Лишь после того, как на него начали оглядываться окружающие, Фэллон понял, что этот крик издает он сам, но он уже не мог остановиться и продолжал кричать, пока его голос не сорвался на фальцет, как у плачущего ребенка:
— СМЕРТЬ ублюдку! СМЕРТЬ ему! СМЕРТЬ ему!
Набычив голову, он в четыре стремительных шага прорвался через толпу. Один из пикетчиков уронил плакат и бросился ему наперерез, говоря:
— Спокойно, дружище! Сбавь обороты…
Но Фэллон отшвырнул его в сторону, затем вывернулся из захвата второго подоспевшего мужчины и, вцепившись обеими руками в лацканы пиджака Митчелла, одним махом разодрал и смял его, как тряпичную куклу. Он успел увидеть мокрый рот и перекошенное от ужаса лицо Митчелла на фоне асфальта, а последнее, что он запомнил, прежде чем над его головой взметнулась рука с полицейской дубинкой, было чувство абсолютного блаженства и облегчения.
Отменный джазовый пассаж
Полуночный шум на обоих концах телефонной линии затруднял понимание, отчего поступивший в «Нью-йоркский бар Гарри» звонок вызвал некоторое замешательство у бармена. В первую минуту он смог уяснить лишь то, что звонят из какого-то ночного клуба в Каннах, а напряженно-торопливый голос оператора как будто предполагал чрезвычайную ситуацию. Но потом, заткнув пальцем другое ухо и прокричав в трубку несколько вопросов, бармен понял, что это всего-навсего Кен Платт, которому приспичило поболтать о какой-то ерунде со своим другом Карсоном Уайлером, и, раздраженно встряхнув головой, переместил аппарат на стойку перед Карсоном, рядом с его бокалом перно.
— Это по твою душу, черт побери, — проворчал он. — Твой приятель на проводе.
Как и многие другие парижские бармены, он хорошо знал этих двоих: красавчика Карсона с узким интеллигентным лицом и почти британским выговором и смешливого толстяка Кена, вечно таскавшегося за ним по пятам. Оба они три года назад окончили Йельский университет и теперь старались получить максимум удовольствий от пребывания в Старом Свете.
— Карсон? — раздался в трубке нетерпеливый, нервно вибрирующий голос. — Это я, Кен. Так и знал, что застану тебя в этом баре. Слушай, ты когда наконец объявишься здесь, на юге?
Карсон нахмурил четко очерченные брови.
— Ты отлично знаешь, когда я объявлюсь, — сказал он. — Я же послал телеграмму, что приезжаю в субботу. Да что с тобой такое?
— Со мной все в порядке, разве что слегка на взводе. Но, послушай, я вот по какой причине звоню: тут один джазовый пианист по имени Сид выдает отменные пассажи, и я хочу, чтобы ты его послушал. Мы с ним подружились. Подожди, я переберусь поближе к роялю, чтобы тебе было лучше слышно. Минуточку.
До Карсона донеслись какие-то шорохи и скрежет, потом смех Кена, чей-то ответный смех, и наконец сквозь этот шум пробилась музыка. В телефоне она звучала, как из жестяной банки, но это не помешало ему оценить мастерство пианиста. Исполнялась «Sweet Lorraine»[17] — с богатыми вариациями в традиционном стиле, без пошлых таперских ужимок, — и Карсон с удивлением признал правоту Кена, хотя тот мало что смыслил в джазе. Через минуту он передал трубку своему случайному соседу за барной стойкой, торговцу сельхозтехникой из Филадельфии.
— Послушайте это, — сказал он. — Высший класс.
Торговец прижал ухо к трубке, и вскоре лицо его скривилось в озадаченной гримасе.
— Что это такое? — спросил он.
— Это «Милая Лоррейн».
— Я не о песне, а вообще. Откуда это звонят?
— Из Канн. Там вовсю гуляет некий Кен. Вы ведь знакомы с Кеном?
— Нет, не знаком, — сказал торговец, вновь прислушиваясь. — А теперь вместо музыки чей-то голос. Похоже, спрашивают вас.
— Алло? Алло? — повторял в трубке голос Кена. — Карсон?
— Да, Кен, я здесь.
— Ты куда пропал? Кто был этот другой парень?
— Это один джентльмен из Филадельфии по имени… — Он вопросительно взглянул на торговца.
— Болдинджер, — подсказал тот, оправляя лацканы пиджака.
— По имени мистер Болдинджер. Он тут составляет мне компанию.
— Понятно. Как тебе игра Сида?
— И вправду отменная, Кен. Передай ему, что я назвал это высшим классом.
— Хочешь с ним поговорить? Он тут рядом, погоди.
В трубке вновь раздались шорохи, а затем появился новый голос — густой, звучный и, судя по всему, принадлежавший мужчине средних лет.
— Привет, — сказал он.
— Привет, Сид. Меня зовут Карсон Уайлер, и мне очень понравилась ваша игра.
— Спасибо, — ответил голос. — Большое спасибо. Очень приятно это слышать.
Этот голос мог принадлежать как цветному, так и белому, но Карсон пришел к выводу, что он цветной, прежде всего из-за интонации Кена — чуть смущенной и вызывающей одновременно, — с которой прозвучали слова «Мы с ним подружились».
— В ближайшие выходные я буду в Каннах, Сид, — сказал Карсон, — и с радостью…
Однако Сид уже вернул трубку Кену.
— Карсон?
— Что?
— Когда именно ты приедешь в субботу? В смысле, каким поездом и все такое?
Изначально они планировали поехать в Канны вместе, но Карсон увлекся одной девчонкой в Париже, и Кен отбыл на юг в одиночку, рассчитывая, что Карсон присоединится к нему через неделю. Но с той поры прошел уже почти месяц.
— Я не могу сказать точно, каким поездом, — сказал Карсон, уже начиная сердиться. — Велика ли разница? В субботу, чуть раньше или чуть позже, увидимся в отеле.
— О’кей… Ах да, я вот еще почему звоню. Хочу поручиться за Сида для вступления в Би-Би-Эм.
— Согласен. Отличная идея. Передай ему трубку.
Ожидая у телефона, он достал свою авторучку и попросил у бармена регистрационную книгу ББМ.
— Привет еще раз, — послышался голос Сида. — Куда это вы собрались меня записать?
— В Би-Би-Эм, — сказал Карсон. — Братство Барных Мух — что-то вроде интернационального клуба, основанного здесь, в «Баре Гарри», году этак… сейчас не помню в каком. Много лет назад.
— Занятно, — хмыкнул Сид. — Я не против.
— Раз так, я должен предварительно ввести вас в курс дела, — объявил Карсон; и в дальнейшем даже бармен, которому давно уже наскучила вся эта возня с ББМ, не удержался от довольной улыбки, слушая, каким серьезным и торжественным тоном Карсон просвещает новичка. — При вступлении в клуб вы получаете значок с изображением мухи, который следует носить в петлице, а также печатный буклет с клубным уставом, правилами и перечнем всех баров Би-Би-Эм в разных странах. Самым главным из правил является следующее: при встрече двух членов клуба каждый из них должен потереть пальцами правой руки плечо другого, издавая при этом жужжание: «Бзз-бзз!»
В этом заключался один из особых талантов Карсона — он умел получать удовольствие от самых пустячных вещей и запросто делиться этим удовольствием с другими. Большинство людей при описании столь нелепых правил в разговоре с высококлассным джазменом не удержалось бы от смущенной усмешки, давая понять, что все это не более чем игра для развлечения туповатых туристов-одиночек, а вся прелесть этой игры как раз и заключается в ее примитивности. Но Карсон преподносил эту информацию как нечто действительно важное. Похожим образом он несколько лет тому назад ухитрился приобщить литературно продвинутых старшекурсников Йеля к обязательному просмотру комиксов в воскресных выпусках «Нью-Йорк миррор», что стало у них своеобразным ритуалом; а в Европе тот же самый дар помогал ему легко и быстро завязывать знакомства, в том числе с его нынешней пассией, юной художницей-шведкой, из-за которой он и задержался в Париже. «У тебя безупречный вкус буквально во всем, — восхищалась она в памятную ночь их знакомства. — Ты широко образован и в то же время умеешь мыслить неординарно».
— Вы уловили суть? — спросил он в трубку и сделал паузу, чтобы отпить из бокала глоток перно. — Отлично. А сейчас, если вы сообщите мне свои полное имя и адрес, я здесь завершу все формальности.
Сид по буквам продиктовал требуемые данные, и Карсон аккуратно занес их в регистрационную книгу клуба, обозначив себя самого и Кена в графе «Поручители». Когда с формальностями было покончено, Кен еще раз взял у Сида трубку, чтобы сказать «До скорой встречи» и отключиться.
— Полагаю, это был очень дорогой телефонный звонок, — сказал мистер Болдинджер, с интересом слушавший их разговор.
— Вы правы, — сказал Карсон, — но оно того стоит.
— Только я не очень понял, что, собственно, дает членство в вашем клубе? В чем привилегия этих Барных Мух?
— А вы разве не зарегистрированы, мистер Болдинджер? Я думал, вы уже состоите в клубе. Могу выступить поручителем, если желаете записаться.
Мистер Болдинджер такое желание выразил и в результате получил, по его словам, «массу удовольствия», проторчав в этом баре всю ночь и большую часть следующего утра и по-свойски, с жужжанием, трогая за плечи всех посетителей.
Карсон так и не добрался до Канн в субботу, поскольку расставание со шведской девчонкой заняло больше времени, чем он планировал. Он был внутренне готов к слезливой сцене или, по крайней мере, к продолжительному обмену нежными улыбками и клятвенными заверениями. Но шведка его удивила, восприняв эту новость очень спокойно — даже как-то рассеянно, словно уже начала настраиваться на встречу с другим широко образованным неординарным мыслителем, — что побудило его несколько раз переносить свой отъезд; однако эти задержки ее лишь раздражали, а он в конечном счете почувствовал себя отвергнутым. В Канны он приехал только после полудня во вторник, накануне предупредив по телефону Кена; и когда он в мрачно-похмельном состоянии выбрался из вагона на станционную платформу, единственной его мыслью было: «И какого черта я сюда приперся?» Солнце тотчас же немилосердно обрушило на него свой жар: в непокрытую голову как будто вонзились раскаленные иглы, а по телу под мятым костюмом заструился пот.